Наверное, твоя придумка, да?
– Здешнее слово, нижнеуральское, рыбацкое. Когда ставят сеть, на чипчиках-колышках крепят веревки. Переняла от папки, он там жил и знает много таких свежих, незатасканных словечек. Проедем один гон, а то я есть хочу, – сказала Ульяна. Подумав о чем-то, спросила: – А ты сегодня что-нибудь ел?
– Забыл, – признался Агафон. – Ты в кабине поедешь или на приступке?
– Нет. Я сама поведу, а ты рядом на приступочку встанешь. Хорошо?
– Ты умеешь водить машину? – удивился Агафон.
– О-о-о! Было бы очень странно, если бы агроном не умел сидеть за рулем. У меня водительские права есть и на трактор, и на комбайн, и даже на автомашину, – садясь за управление, не без гордости проговорила она.
– Ты просто золотой человек, чипчик, – растроганно проговорил Агафон, словно желая одной этой идущей от сердца фразой отблагодарить ее за все, что она сегодня для него сделала. Прыгая на подножку, робко спросил: – Можно тебя так называть? Уж очень по душе пришлось мне это словечко.
– Зови, если тебе так хочется. Только не перевирай… – тихо ответила она и, передвинув рычаги управления, спокойно и плавно стронула с места могучую и покорную в ее руках машину.
Весь гон проехали молча. Говорить и кричать при гулко работающем двигателе не хотелось. Прожекторы ярко освещали ровные ряды пашни, перемигиваясь с такими же работающими по всей ночной степи собратьями-богатырями, нарушающими мощными звуками эту дикую, предгорную, разбуженную ими глушь, предназначенную теперь дать людям радость и счастье. А впереди ползущего степного чуда с огненно-самоцветными глазами смутно возвышались горные вершины, словно намереваясь своими удлиненными, мрачноватыми тенями придавить эти яркие, упорно надвигающиеся полосы света прожекторов. Темнота блекла и медленно, крадучись, отступала.
Когда вернулись к будке, их уже ждал, сверкая карманным фонариком, Федя, чистенький, с отчетливо пестреющими на лице веснушками, улыбчивый, счастливый и вовсе не заспанный, в аккуратно сидевшей на его плечах кожаной меховой курточке с какими-то особенными металлическими застежками. «Ну жених, да и только», – подумала Ульяна.
– Не видно, чтобы ты спал! – смекнула она.
– Каюсь, Ульяна Яновна, – смущенно начал оправдываться Федя. – Тут машина подвернулась, домой съездил, бельишко переменил, то да се…
– Да ты два дня тому назад в бане мылся! – заметила Ульяна.
– Неужели? Значит, позабыл. Пылища такая, аж все тело зудит.
Надвинув козырек кепочки на лоб, Федя поскреб за ухом. Оправдываться дальше не было никакого смысла. Еще пуще можно проговориться; зачем домой гонял.
– Тут, наверное, зудит, – Ульяна дотронулась ладошкой до его груди и призналась почти сквозь слезы: – У меня тоже, Федя.
– Ничего, Федор. Я теперь тебя почаще сменять буду, – вмешался Агафон, от души радуясь этому чудесному пареньку.
– Ну, это мы еще посмотрим и, может быть, завтра ему чипчик вывесим, – сказала Ульяна.
– За что, Яновна? – ужаснулся Федя.
– Какое имел право передоверять машину? – уже строго спросила она.
– Да я же только Агафону Андрияновичу!
– А при чем тут Агафон Андриянович, он что, твой сменщик?
– Он лучше Сеньки водит. Я с ним два гона проехал. Дай бог каждому, чтобы так знать машину, как он знает…
– Скажите пожалуйста! А ты знаешь, сколько он огрехов наделал? Я еще в темноте не все рассмотрела. Завтра проверю, и будет вам чипчик, Феденька! – подзадорила она.
– Не может быть, Агафон Андриянович? – светя на обоих своим фонариком, обеспокоенно спрашивал Федя.
– Ни одного огрешка. Честно пахал, – вступился Агафон. – Спасибо, Федя, за доверие. Ты домой заходил?
– Да, забегал на минутку… – неохотно ответил Федор. Выключив фонарь, добавил: – Содом и Гоморра… Не обращайте внимания, Агафон Андриянович. Я тоже от них сбегу, наверное…
Агафон помолчал. Передав Феде очки, отошел в сторонку. Ульяна уже знала все подробности, но тем не менее ей было приятно, что племянник Агафьи Нестеровны на стороне Агафона. Не желая продолжать разговор об этом событии, попросила у Феди еды. Она была очень голодна, да и Агафона надо было чем-то покормить. Федя быстро сбегал в будку и принес краюху черствого, заветренного хлеба. Ничего другого от ужина не осталось.
Всю дорогу шли медленно и с аппетитом ели крошившийся в руках хлеб. Говорили мало. Прогулка успокоительно подействовала на обоих. Когда уже подходили к ферме, Ульяна сказала:
– Ты пройдешь к себе, а я быстренько сделаю яичницу. У меня есть сало и домашние коржики.
Агафон поблагодарил и от угощения не отказался. Спросил, как она здесь питается.
– Когда у механизаторов кормлюсь, когда дома. Молоко, яйца беру. Керосинку завела. У скотниц, тех, что в общежитии находятся, тоже керосинки. Все прокоптили… Сколько раз говорили Захару Петровичу: надо организовать кухню, а при ней столовую, ну, коллективную вроде. Пока можно по очереди готовить. На всех-то проще. А он, «по всей вероятности», только ухмыляется. Зато себе кабинет отделал, а сам там и не сидит, – жаловалась Ульяна.
Агафон не видел кабинета управляющего и решил завтра же заглянуть туда и одновременно посмотреть смету расходов. Интересно было узнать, за счет каких средств отделан кабинет. Об организации кухни-столовой тоже следовало подумать. Разговор с Ульяной дал повод поразмыслить над тем, как он будет здесь питаться.
Доярок и птичниц дома не застали. На фермах работали молодые девушки, уходившие, как сообщила Ульяна, каждый вечер на деревенский «пятачок» или же в клуб, где раза три в неделю показывали старые, истрепанные фильмы. Остальные дни в клубе устраивались танцы, изредка приезжали скучные лекторы; правда, не все были нудными, попадались и настоящие знатоки своего дела и «толкали» интересные доклады. Но посещение лекции зависело от афиши, всегда приглашавшей публику на танцы. В общем, сама Дрожжевка и отделение «Вишня» с прилегающей к ней деревней Ольшанкой в вопросах культурного времяпрепровождения молодежи пока мало чем отличались от деревень Калязинского района, о котором Агафон знал все доподлинно. Устало передвигая занемевшие ноги, подошли к общежитию и на минутку остановились, прислушиваясь к звонкоголосому девичьему пению, доносившемуся из темноты. Молчали. Каждый думал о своем. Агафон о том, как проведет ночь и чем его встретит утро. Ульяна прикидывала в уме, когда она теперь увидит Марту, чтобы чистосердечно рассказать о трудно прожитом сегодняшнем дне, который сделал ее неожиданно взрослой и духовно закаленной.
Ночь сгущалась и свежила лицо горным воздухом. За фермой ритмично стучал движок, дававший свет помигивающим на столбах лампочкам.
– Пойду, – чуть слышно сказала Ульяна, – что-нибудь придумаю с ужином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Здешнее слово, нижнеуральское, рыбацкое. Когда ставят сеть, на чипчиках-колышках крепят веревки. Переняла от папки, он там жил и знает много таких свежих, незатасканных словечек. Проедем один гон, а то я есть хочу, – сказала Ульяна. Подумав о чем-то, спросила: – А ты сегодня что-нибудь ел?
– Забыл, – признался Агафон. – Ты в кабине поедешь или на приступке?
– Нет. Я сама поведу, а ты рядом на приступочку встанешь. Хорошо?
– Ты умеешь водить машину? – удивился Агафон.
– О-о-о! Было бы очень странно, если бы агроном не умел сидеть за рулем. У меня водительские права есть и на трактор, и на комбайн, и даже на автомашину, – садясь за управление, не без гордости проговорила она.
– Ты просто золотой человек, чипчик, – растроганно проговорил Агафон, словно желая одной этой идущей от сердца фразой отблагодарить ее за все, что она сегодня для него сделала. Прыгая на подножку, робко спросил: – Можно тебя так называть? Уж очень по душе пришлось мне это словечко.
– Зови, если тебе так хочется. Только не перевирай… – тихо ответила она и, передвинув рычаги управления, спокойно и плавно стронула с места могучую и покорную в ее руках машину.
Весь гон проехали молча. Говорить и кричать при гулко работающем двигателе не хотелось. Прожекторы ярко освещали ровные ряды пашни, перемигиваясь с такими же работающими по всей ночной степи собратьями-богатырями, нарушающими мощными звуками эту дикую, предгорную, разбуженную ими глушь, предназначенную теперь дать людям радость и счастье. А впереди ползущего степного чуда с огненно-самоцветными глазами смутно возвышались горные вершины, словно намереваясь своими удлиненными, мрачноватыми тенями придавить эти яркие, упорно надвигающиеся полосы света прожекторов. Темнота блекла и медленно, крадучись, отступала.
Когда вернулись к будке, их уже ждал, сверкая карманным фонариком, Федя, чистенький, с отчетливо пестреющими на лице веснушками, улыбчивый, счастливый и вовсе не заспанный, в аккуратно сидевшей на его плечах кожаной меховой курточке с какими-то особенными металлическими застежками. «Ну жених, да и только», – подумала Ульяна.
– Не видно, чтобы ты спал! – смекнула она.
– Каюсь, Ульяна Яновна, – смущенно начал оправдываться Федя. – Тут машина подвернулась, домой съездил, бельишко переменил, то да се…
– Да ты два дня тому назад в бане мылся! – заметила Ульяна.
– Неужели? Значит, позабыл. Пылища такая, аж все тело зудит.
Надвинув козырек кепочки на лоб, Федя поскреб за ухом. Оправдываться дальше не было никакого смысла. Еще пуще можно проговориться; зачем домой гонял.
– Тут, наверное, зудит, – Ульяна дотронулась ладошкой до его груди и призналась почти сквозь слезы: – У меня тоже, Федя.
– Ничего, Федор. Я теперь тебя почаще сменять буду, – вмешался Агафон, от души радуясь этому чудесному пареньку.
– Ну, это мы еще посмотрим и, может быть, завтра ему чипчик вывесим, – сказала Ульяна.
– За что, Яновна? – ужаснулся Федя.
– Какое имел право передоверять машину? – уже строго спросила она.
– Да я же только Агафону Андрияновичу!
– А при чем тут Агафон Андриянович, он что, твой сменщик?
– Он лучше Сеньки водит. Я с ним два гона проехал. Дай бог каждому, чтобы так знать машину, как он знает…
– Скажите пожалуйста! А ты знаешь, сколько он огрехов наделал? Я еще в темноте не все рассмотрела. Завтра проверю, и будет вам чипчик, Феденька! – подзадорила она.
– Не может быть, Агафон Андриянович? – светя на обоих своим фонариком, обеспокоенно спрашивал Федя.
– Ни одного огрешка. Честно пахал, – вступился Агафон. – Спасибо, Федя, за доверие. Ты домой заходил?
– Да, забегал на минутку… – неохотно ответил Федор. Выключив фонарь, добавил: – Содом и Гоморра… Не обращайте внимания, Агафон Андриянович. Я тоже от них сбегу, наверное…
Агафон помолчал. Передав Феде очки, отошел в сторонку. Ульяна уже знала все подробности, но тем не менее ей было приятно, что племянник Агафьи Нестеровны на стороне Агафона. Не желая продолжать разговор об этом событии, попросила у Феди еды. Она была очень голодна, да и Агафона надо было чем-то покормить. Федя быстро сбегал в будку и принес краюху черствого, заветренного хлеба. Ничего другого от ужина не осталось.
Всю дорогу шли медленно и с аппетитом ели крошившийся в руках хлеб. Говорили мало. Прогулка успокоительно подействовала на обоих. Когда уже подходили к ферме, Ульяна сказала:
– Ты пройдешь к себе, а я быстренько сделаю яичницу. У меня есть сало и домашние коржики.
Агафон поблагодарил и от угощения не отказался. Спросил, как она здесь питается.
– Когда у механизаторов кормлюсь, когда дома. Молоко, яйца беру. Керосинку завела. У скотниц, тех, что в общежитии находятся, тоже керосинки. Все прокоптили… Сколько раз говорили Захару Петровичу: надо организовать кухню, а при ней столовую, ну, коллективную вроде. Пока можно по очереди готовить. На всех-то проще. А он, «по всей вероятности», только ухмыляется. Зато себе кабинет отделал, а сам там и не сидит, – жаловалась Ульяна.
Агафон не видел кабинета управляющего и решил завтра же заглянуть туда и одновременно посмотреть смету расходов. Интересно было узнать, за счет каких средств отделан кабинет. Об организации кухни-столовой тоже следовало подумать. Разговор с Ульяной дал повод поразмыслить над тем, как он будет здесь питаться.
Доярок и птичниц дома не застали. На фермах работали молодые девушки, уходившие, как сообщила Ульяна, каждый вечер на деревенский «пятачок» или же в клуб, где раза три в неделю показывали старые, истрепанные фильмы. Остальные дни в клубе устраивались танцы, изредка приезжали скучные лекторы; правда, не все были нудными, попадались и настоящие знатоки своего дела и «толкали» интересные доклады. Но посещение лекции зависело от афиши, всегда приглашавшей публику на танцы. В общем, сама Дрожжевка и отделение «Вишня» с прилегающей к ней деревней Ольшанкой в вопросах культурного времяпрепровождения молодежи пока мало чем отличались от деревень Калязинского района, о котором Агафон знал все доподлинно. Устало передвигая занемевшие ноги, подошли к общежитию и на минутку остановились, прислушиваясь к звонкоголосому девичьему пению, доносившемуся из темноты. Молчали. Каждый думал о своем. Агафон о том, как проведет ночь и чем его встретит утро. Ульяна прикидывала в уме, когда она теперь увидит Марту, чтобы чистосердечно рассказать о трудно прожитом сегодняшнем дне, который сделал ее неожиданно взрослой и духовно закаленной.
Ночь сгущалась и свежила лицо горным воздухом. За фермой ритмично стучал движок, дававший свет помигивающим на столбах лампочкам.
– Пойду, – чуть слышно сказала Ульяна, – что-нибудь придумаю с ужином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86