Такого удара он совсем не ожидал. В свое время он редактировал районную газету и отлично знал, что за этим последует. Не раз сам писал разгромные передовицы, посвященные тому или другому деятелю, судьба которого была предрешена. Но сейчас Ивана Михайловича удручало то, что о нем говорилось в статье, как о человеке, который вроде и хочет, но не может, а порой может, но не хочет… Это в его совхозе пускали на ветер государственные средства, гробили драгоценнейшую технику и ни черта не заботились о людях, как будто нарочно заставляли чабанов жить в землянках, а доярок и птичниц – в бараках, чуть ли не рядом со свиньями.
Но самым болезненным было то, что обидчик-то оказался своим парнем. Еще совсем недавно Иван Михайлович вынес ему благодарность за отличную постановку учета в отделении. Кто, как не директор, заступился за него на партийном бюро и не позволил Роману Спиглазову растоптать этого самонадеянного мальчишку. Хорош мальчишка! Ославил на всю страну, в центральной газете, у которой миллионы читателей.
Иван Михайлович сидел дома, перечитывал статью и, отказавшись от завтрака, пил крепкий чай, ожидая звонка Константинова. Но телефон как-то зловеще помалкивал, даже из отделений никто не звонил. Иван Михайлович попробовал позвонить в райком сам, но секретарша ответила, что на месте никого нет, все разъехались по району.
Роман Спиглазов, вернувшись с поля, заперся в директорском кабинете и тоже ждал телефонного звонка, но уже не из района, а из области. Область, конечно, себя в обиду не даст, поскольку в статье не косвенно, а прямо задевалась честь областных руководителей по сельскому хозяйству. Нина Ивановна молодец, первая откликнулась. Это уже хорошо. Москва есть Москва. Он работает в совхозе только один год, а Молодцов – четыре, значит, с Ивана Михайловича и спросят побольше. Главный инженер – это довесок. Перетерпит в компании, благо и секретарь партийной организации Соколов тоже в одной упряжке.
Роман Николаевич обдумывал план самозащиты. Марии Петровне он приказал никого к себе не пускать. Она, конечно, ему сочувствовала и, потирая височки, шептала:
– Какой кошмар! Я давно подозревала, кто этот заштатный студент, стиляга и грубиян. Он всю весну что-то на моей машинке по вечерам стучал, да так ловко пощелкивал своими длиннющими пальцами. Где только научился!
– Да какой же он стиляга? – возразила уборщица тетя Феня. – Нормальный парень и даже славный. Как-то мне два ведра воды из колодца притащил.
– Да что вы понимаете, боже мой! – возмущалась Мария Петровна.
– Все понимаю. Я грамотная. Козий пушок, конечно, кое-кто наверняка потаскивает, и корма, и сенцо тоже… Я сама у Афоньки сено покупала. Думаете, он сам его накосил? По двадцати рубликов содрал за пудик!
– Не брали бы…
– Ого! Какая вы проворная. А где я накошу с больными-то ногами, при вдовьем своем положении?
Тетя Феня презрительно фыркнула и вышла.
Женщины из бухгалтерии с утра посуматошились, посудачили; натянув синие нарукавники, принялись отсчитывать рубли и копейки, загадывая наперед, какое будет окончательно сальдо на счете прибылей и убытков после этой погромной статьи. При этом Никодим, почесывая сизый носище, изрек:
– Чуда сия!
– Что значит «чудасия»? – возразила кассирша. – Правильная статья.
– А я и не против, золотко мое. Я в том смысле, что теперь нагрянет комиссия, а потом ревизия, и целыми днями будешь справки писать и развернутые таблицы.
Но когда приехал из отделения сам виновник события Агафон, вызванный Яном Альфредовичем, нарукавники замерли и легли на стол. У счетных работников есть своя специфическая этика. Они умеют ценить красиво и толково составленный мемориал и умно проанализированный баланс, который студент разложил на все косточки и сопроводил такими хлесткими словечками, что у Никодима от зависти зачесался сизый нос.
Агафон же, давно переживший восхитительный авторский зуд первых напечатанных строчек, досыта когда-то накормленный сентенциями Карпа Хрустального, внешне отнесся к статье равнодушно, потому что сейчас его занимало совсем другое… Еще сидя в кабинке грузовика, он заметил Ульяну, стоявшую около крыльца конторы. Уже по одному ее виду Агафон понял, что она нарочно поджидала его. Идя навстречу, помахивая свернутой в трубочку газетой, весело крикнула:
– Салют критику!
– Здравствуй, Ульяна. – Он слишком старался скрыть смущение и растерянность, оттого и поздоровался и кивнул небрежно.
Ульяна осведомилась, как он доехал, не промок ли, не схватил ли простуды при таком сильном дождике. После таких чисто прозаических вопросов она все-таки не удержалась, почесывая газетной трубочкой копчик лукаво наморщенного носа, вкрадчиво ласковым голоском спросила:
– Ты Гоша, однако, махнешь теперь в литинститут или же в университет на факультет журналистики?
– Я тебя очень прошу…
– А что? Ты талант! – не обращая внимания на его опечаленное лицо, воскликнула она.
– Ты все шутишь, – тихо проговорил он.
– Мне тоже не до шуток. – Ульяна накрыла ему голову зонтиком, приподнявшись на носки, быстро поцеловала в щеку. Повернувшись, она вбежала в открытую калитку. Обернувшись у крыльца, крикнула: – Скорее иди в контору, там тебя ожидает папка! А вечером… нет, приходи вместе с ним, будем ждать вас обедать!
И только когда она исчезла в сенях, Агафон понял, что он стоит словно истукан возле их дома. Теперь это был гигантский переворот в его судьбе.
При встрече с Агафоном Ян Альфредович не мог скрыть своих истинных чувств.
– Знаешь, Гоша, я не сержусь и не жалею, что кое-какие мои сокровенные мысли попали в печать. Правда, немножко обидно…
Хоцелиус замолчал и устало склонил голову.
– Я ведь, Ян Альфредович, не думал и не хотел…
Пораженный его недовольным, усталым видом, Агафон недоговорил и умолк.
– Ты думаешь, я не понимаю, чего ты хотел? – Ян Альфредович усмехнулся. – Сейчас мало-мальски умный и деятельный человек не может равнодушно смотреть на наши промахи. Это я мягко говорю – промахи… Ты молод, вдруг освободился от забот родителей, и тебя стала обуревать жажда действий. Ты начинаешь самостоятельно шуметь. Это хорошо! Мне обидно за себя, Гоша. В набат первыми должны были ударить я и все мои коллеги-бухгалтеры. А мы зарыли свои седые головы в колонки цифр и, словно слепцы, регистрировали только свершившиеся факты. Мы часто бываем педантами и не видим за цифрами живого дела. Армия бухгалтеров! Если бы, заметив любой промах, мы все дружно ударили в колокол? Армия работников учета! Нам правительство предоставило право государственных контролеров, а как мы до сих пор используем это право? – Ян Альфредович сломал карандаш пополам и обе половинки сердито бросил в корзинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Но самым болезненным было то, что обидчик-то оказался своим парнем. Еще совсем недавно Иван Михайлович вынес ему благодарность за отличную постановку учета в отделении. Кто, как не директор, заступился за него на партийном бюро и не позволил Роману Спиглазову растоптать этого самонадеянного мальчишку. Хорош мальчишка! Ославил на всю страну, в центральной газете, у которой миллионы читателей.
Иван Михайлович сидел дома, перечитывал статью и, отказавшись от завтрака, пил крепкий чай, ожидая звонка Константинова. Но телефон как-то зловеще помалкивал, даже из отделений никто не звонил. Иван Михайлович попробовал позвонить в райком сам, но секретарша ответила, что на месте никого нет, все разъехались по району.
Роман Спиглазов, вернувшись с поля, заперся в директорском кабинете и тоже ждал телефонного звонка, но уже не из района, а из области. Область, конечно, себя в обиду не даст, поскольку в статье не косвенно, а прямо задевалась честь областных руководителей по сельскому хозяйству. Нина Ивановна молодец, первая откликнулась. Это уже хорошо. Москва есть Москва. Он работает в совхозе только один год, а Молодцов – четыре, значит, с Ивана Михайловича и спросят побольше. Главный инженер – это довесок. Перетерпит в компании, благо и секретарь партийной организации Соколов тоже в одной упряжке.
Роман Николаевич обдумывал план самозащиты. Марии Петровне он приказал никого к себе не пускать. Она, конечно, ему сочувствовала и, потирая височки, шептала:
– Какой кошмар! Я давно подозревала, кто этот заштатный студент, стиляга и грубиян. Он всю весну что-то на моей машинке по вечерам стучал, да так ловко пощелкивал своими длиннющими пальцами. Где только научился!
– Да какой же он стиляга? – возразила уборщица тетя Феня. – Нормальный парень и даже славный. Как-то мне два ведра воды из колодца притащил.
– Да что вы понимаете, боже мой! – возмущалась Мария Петровна.
– Все понимаю. Я грамотная. Козий пушок, конечно, кое-кто наверняка потаскивает, и корма, и сенцо тоже… Я сама у Афоньки сено покупала. Думаете, он сам его накосил? По двадцати рубликов содрал за пудик!
– Не брали бы…
– Ого! Какая вы проворная. А где я накошу с больными-то ногами, при вдовьем своем положении?
Тетя Феня презрительно фыркнула и вышла.
Женщины из бухгалтерии с утра посуматошились, посудачили; натянув синие нарукавники, принялись отсчитывать рубли и копейки, загадывая наперед, какое будет окончательно сальдо на счете прибылей и убытков после этой погромной статьи. При этом Никодим, почесывая сизый носище, изрек:
– Чуда сия!
– Что значит «чудасия»? – возразила кассирша. – Правильная статья.
– А я и не против, золотко мое. Я в том смысле, что теперь нагрянет комиссия, а потом ревизия, и целыми днями будешь справки писать и развернутые таблицы.
Но когда приехал из отделения сам виновник события Агафон, вызванный Яном Альфредовичем, нарукавники замерли и легли на стол. У счетных работников есть своя специфическая этика. Они умеют ценить красиво и толково составленный мемориал и умно проанализированный баланс, который студент разложил на все косточки и сопроводил такими хлесткими словечками, что у Никодима от зависти зачесался сизый нос.
Агафон же, давно переживший восхитительный авторский зуд первых напечатанных строчек, досыта когда-то накормленный сентенциями Карпа Хрустального, внешне отнесся к статье равнодушно, потому что сейчас его занимало совсем другое… Еще сидя в кабинке грузовика, он заметил Ульяну, стоявшую около крыльца конторы. Уже по одному ее виду Агафон понял, что она нарочно поджидала его. Идя навстречу, помахивая свернутой в трубочку газетой, весело крикнула:
– Салют критику!
– Здравствуй, Ульяна. – Он слишком старался скрыть смущение и растерянность, оттого и поздоровался и кивнул небрежно.
Ульяна осведомилась, как он доехал, не промок ли, не схватил ли простуды при таком сильном дождике. После таких чисто прозаических вопросов она все-таки не удержалась, почесывая газетной трубочкой копчик лукаво наморщенного носа, вкрадчиво ласковым голоском спросила:
– Ты Гоша, однако, махнешь теперь в литинститут или же в университет на факультет журналистики?
– Я тебя очень прошу…
– А что? Ты талант! – не обращая внимания на его опечаленное лицо, воскликнула она.
– Ты все шутишь, – тихо проговорил он.
– Мне тоже не до шуток. – Ульяна накрыла ему голову зонтиком, приподнявшись на носки, быстро поцеловала в щеку. Повернувшись, она вбежала в открытую калитку. Обернувшись у крыльца, крикнула: – Скорее иди в контору, там тебя ожидает папка! А вечером… нет, приходи вместе с ним, будем ждать вас обедать!
И только когда она исчезла в сенях, Агафон понял, что он стоит словно истукан возле их дома. Теперь это был гигантский переворот в его судьбе.
При встрече с Агафоном Ян Альфредович не мог скрыть своих истинных чувств.
– Знаешь, Гоша, я не сержусь и не жалею, что кое-какие мои сокровенные мысли попали в печать. Правда, немножко обидно…
Хоцелиус замолчал и устало склонил голову.
– Я ведь, Ян Альфредович, не думал и не хотел…
Пораженный его недовольным, усталым видом, Агафон недоговорил и умолк.
– Ты думаешь, я не понимаю, чего ты хотел? – Ян Альфредович усмехнулся. – Сейчас мало-мальски умный и деятельный человек не может равнодушно смотреть на наши промахи. Это я мягко говорю – промахи… Ты молод, вдруг освободился от забот родителей, и тебя стала обуревать жажда действий. Ты начинаешь самостоятельно шуметь. Это хорошо! Мне обидно за себя, Гоша. В набат первыми должны были ударить я и все мои коллеги-бухгалтеры. А мы зарыли свои седые головы в колонки цифр и, словно слепцы, регистрировали только свершившиеся факты. Мы часто бываем педантами и не видим за цифрами живого дела. Армия бухгалтеров! Если бы, заметив любой промах, мы все дружно ударили в колокол? Армия работников учета! Нам правительство предоставило право государственных контролеров, а как мы до сих пор используем это право? – Ян Альфредович сломал карандаш пополам и обе половинки сердито бросил в корзинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86