Даже очень. Мне знакомы эти места, и вам, возможно, тоже. Поместье и за Мок были некогда приданым Дженет Хэйл.
Изабелла нахмурилась.
– Крохотное именьице где-то в долине Луары, да? Совсем крохотное и запущенное, если мне не изменяет память. Ради всего святого, почему оно интересует вас? Ведь здесь у вас в три, а то и в четыре раза больше орошаемых земель, чтобы удовлетворить вашу неожиданную тягу к земледелию.
– Да, но здесь нет виноградников. Изабелла недоуменно заморгала:
– Простите, нет чего?
Ян привалился спиной к простенку между окнами и скрестил на груди руки. Его темные глаза вспыхнули огнем.
– В Сезаке более ста акров возделанных виноградников. Джон Грей перед моим отъездом показал мне цифры. Его доверенное лицо, хоть и с трудом, но ведет бухгалтерию. После того как Людовик несколько лет назад отменил запрет на торговлю вином, в мире возник огромный спрос на французские вина. И я, мадам, собираюсь заполнить брешь на этом рынке.
– Стать виноторговцем, ты хочешь сказать? – вспыхнула Изабелла. Она была явно огорчена и не пыталась скрыть это. – Ты огляделся и понял, что здесь у тебя будет много забот, верно? В замке Войн нет шелковых простыней и ливрейных лакеев, придворных балов, игорных домов и романов с раздушенными дамами? А ты привык ко всему этому, да?
Монкриф взглянул на нее. Ястребиное его лицо было замкнуто. Но Изабелла читала его мысли. Жесткие линии пролегли возле ее носа и рта.
– Вы долгие годы разыгрывали из себя в Версале изнеженного аристократа, – с раздражением произнесла она. – Но к тому времени, как появилась я, эта роль вам наскучила. Ясно, что Войн пробудил в вас любопытство, иначе вы бы не сопровождали меня сюда. Хотя, согласившись на это, вы затем доставили мне немало огорчений. И когда вы вчера укрощали этих дикарей, которые называют себя Монкрифами, – а сделали вы это блистательно, отдаю вам должное, – вы поняли, что укрощать их и распутывать проблемы и долги поместья – дело нешуточное. Производить разные вина, конечно, легче.
Она остановилась перевести дух, и в этой возникшей вдруг тишине было слышно громкое потрескивание поленьев. Ярость и отчаяние охватили Изабеллу при взгляде на застывшее лицо внука. Ее гневная вспышка никак не отразилась на нем, и теперь она знала Яна достаточно хорошо, чтобы понять – спорить с ним бесполезно.
– Поезжайте, – устало и с горечью сказала она. – Поезжайте играть роль хозяина французского имения со своей златокудрой женой, которая будет обожать вас и согревать по ночам постель. Я не стану вас удерживать, не стану просить передумать. Зная ваш нрав, я понимаю, что убеждать вас бессмысленно. Признаюсь, все время меня не оставляли сомнения, возьметесь ли вы исполнить свой долг здесь. Но вместе с тем я питала надежду, что, когда вы приедете в Войн и своими глазами увидите, что нужно тут сделать, вы охотно сделаете это, ухватитесь за возможность оставить пошлую придворную жизнь. Я не понимала, как вы привязаны к этой жизни, как она размягчила вас. – Ее голос прерывался от волнения. – Герцогский титул перейдет к Руану из клана Аррей. Его я наметила после вас. Возможно, он-то и был с самого начала правильным выбором.
На минуту Яну представились темные, жадные глаза его дальнего родственника Руана. Они одного возраста, одного роста и телосложения, одинаково искусны в верховой езде и стрельбе. Во время ужина оба ощутили внезапную и острую неприязнь друг к другу. Яна кольнула досада при мысли, что Войн попадает в эти загребущие руки. Он выпрямился.
– Быть может, вы подумаете о ком-то другом, менее...
– Ступайте! – прервала его Изабелла, указывая на дверь.
Ян метнул в нее сердитый взгляд:
– Мадам...
– Уходи-и-ите! – на шее у нее вздулись жилы, она была на грани истерики. В коридоре послышались приглушенные шаги. Должно быть, ее крик растревожил обитателей замка.
Старая женщина и молодой человек довольно долго стояли, сверля друг друга холодным, враждебным взглядом.
Затем Ян быстро и насмешливо поклонился и вышел из комнаты.
– Прочь с дороги! – рявкнул он на замешкавшихся в дверях слуг. И, растолкав их, исчез в темноте. Пожилой дворецкий, который служил герцогине так же долго, как Берта, робко, на цыпочках, вошел в библиотеку. Герцогиня сидела, уронив голову на стол, закрыв лицо руками.
7
Двадцатого мая Таунсенд лежала в постели, наблюдая, как лучи раннего солнца играют на потолочных балках, и размышляя о том, что она в последний раз просыпается в этой комнате под пенье жаворонков и перезвон колоколов бродхемской церкви, к которым примешивались фальшивые звуки рожка пастуха, выгонявшего коров на пастбище. Как ни странно, эта мысль не опечалила ее. Напротив, она даже зажмурилась от внезапного прилива радости, оттого что это в последний раз. Да, детство кончилось. Сегодня день ее свадьбы.
«Мне так повезло, – думала она. – Повезло, что судьба свела меня с таким человеком, как Ян Монкриф, и что родители согласились на наш брак, несмотря на неподобающую краткость знакомства. Судьба распорядилась так, что этот необыкновенный человек желает меня и, возможно, – да, да! – возможно даже немножко любит».
Таунсенд слегка покраснела от этой мысли и повернула голову, чтобы взглянуть на шкаф. Ее свадебное платье висело внутри, завернутое в полосы шуршащей папиросной бумаги, надушенной бродфордской лавандой. Вчера миссис Бартон вернулась из Норвича для последней примерки, а затем Кейт подарила ей драгоценности, которые должны быть на ней во время венчания: жемчуг ее матери и некоторые драгоценности Кейт. И на туалетном столике, завернутые в пучки мха, чтобы не завяли, лежали цветы, перевитые светло-лиловыми лентами; она украсит ими волосы и возьмет в церковь.
Таунсенд надеялась, что Ян одобрит цветы, выбранные ею и Констанцией, что он не станет смеяться над всем, что они сделали, и не сочтет их старания чересчур провинциальными. Она проводила целые дни, мучаясь над каждым пустяком, проявляя раздражение и нерешительность, совершенно ей несвойственные. Никогда прежде не чувствовала она пропасть между норфолкским воспитанием и миром, который герцог Войн называл своим; он был утонченным и светским человеком, близким другом короля Франции, и в последнее время Таунсенд испытывала все больше опасений, что ее молодость и неопытность будут его несколько стеснять. Ей было бы гораздо легче, если бы она могла признаться в своих опасениях самому Яну, но это было невозможно. Ян был в Шотландии, и Таунсенд не могла позволить себе докучать ему письмами. Разумеется, у него и так было достаточно хлопот в Бойне, чтобы надоедать ему вопросами о предстоящей свадьбе. Кроме того, как сказала проницательная Констанция только на прошлой неделе, всех мужчин отчаянно раздражает любое напоминание о свадьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Изабелла нахмурилась.
– Крохотное именьице где-то в долине Луары, да? Совсем крохотное и запущенное, если мне не изменяет память. Ради всего святого, почему оно интересует вас? Ведь здесь у вас в три, а то и в четыре раза больше орошаемых земель, чтобы удовлетворить вашу неожиданную тягу к земледелию.
– Да, но здесь нет виноградников. Изабелла недоуменно заморгала:
– Простите, нет чего?
Ян привалился спиной к простенку между окнами и скрестил на груди руки. Его темные глаза вспыхнули огнем.
– В Сезаке более ста акров возделанных виноградников. Джон Грей перед моим отъездом показал мне цифры. Его доверенное лицо, хоть и с трудом, но ведет бухгалтерию. После того как Людовик несколько лет назад отменил запрет на торговлю вином, в мире возник огромный спрос на французские вина. И я, мадам, собираюсь заполнить брешь на этом рынке.
– Стать виноторговцем, ты хочешь сказать? – вспыхнула Изабелла. Она была явно огорчена и не пыталась скрыть это. – Ты огляделся и понял, что здесь у тебя будет много забот, верно? В замке Войн нет шелковых простыней и ливрейных лакеев, придворных балов, игорных домов и романов с раздушенными дамами? А ты привык ко всему этому, да?
Монкриф взглянул на нее. Ястребиное его лицо было замкнуто. Но Изабелла читала его мысли. Жесткие линии пролегли возле ее носа и рта.
– Вы долгие годы разыгрывали из себя в Версале изнеженного аристократа, – с раздражением произнесла она. – Но к тому времени, как появилась я, эта роль вам наскучила. Ясно, что Войн пробудил в вас любопытство, иначе вы бы не сопровождали меня сюда. Хотя, согласившись на это, вы затем доставили мне немало огорчений. И когда вы вчера укрощали этих дикарей, которые называют себя Монкрифами, – а сделали вы это блистательно, отдаю вам должное, – вы поняли, что укрощать их и распутывать проблемы и долги поместья – дело нешуточное. Производить разные вина, конечно, легче.
Она остановилась перевести дух, и в этой возникшей вдруг тишине было слышно громкое потрескивание поленьев. Ярость и отчаяние охватили Изабеллу при взгляде на застывшее лицо внука. Ее гневная вспышка никак не отразилась на нем, и теперь она знала Яна достаточно хорошо, чтобы понять – спорить с ним бесполезно.
– Поезжайте, – устало и с горечью сказала она. – Поезжайте играть роль хозяина французского имения со своей златокудрой женой, которая будет обожать вас и согревать по ночам постель. Я не стану вас удерживать, не стану просить передумать. Зная ваш нрав, я понимаю, что убеждать вас бессмысленно. Признаюсь, все время меня не оставляли сомнения, возьметесь ли вы исполнить свой долг здесь. Но вместе с тем я питала надежду, что, когда вы приедете в Войн и своими глазами увидите, что нужно тут сделать, вы охотно сделаете это, ухватитесь за возможность оставить пошлую придворную жизнь. Я не понимала, как вы привязаны к этой жизни, как она размягчила вас. – Ее голос прерывался от волнения. – Герцогский титул перейдет к Руану из клана Аррей. Его я наметила после вас. Возможно, он-то и был с самого начала правильным выбором.
На минуту Яну представились темные, жадные глаза его дальнего родственника Руана. Они одного возраста, одного роста и телосложения, одинаково искусны в верховой езде и стрельбе. Во время ужина оба ощутили внезапную и острую неприязнь друг к другу. Яна кольнула досада при мысли, что Войн попадает в эти загребущие руки. Он выпрямился.
– Быть может, вы подумаете о ком-то другом, менее...
– Ступайте! – прервала его Изабелла, указывая на дверь.
Ян метнул в нее сердитый взгляд:
– Мадам...
– Уходи-и-ите! – на шее у нее вздулись жилы, она была на грани истерики. В коридоре послышались приглушенные шаги. Должно быть, ее крик растревожил обитателей замка.
Старая женщина и молодой человек довольно долго стояли, сверля друг друга холодным, враждебным взглядом.
Затем Ян быстро и насмешливо поклонился и вышел из комнаты.
– Прочь с дороги! – рявкнул он на замешкавшихся в дверях слуг. И, растолкав их, исчез в темноте. Пожилой дворецкий, который служил герцогине так же долго, как Берта, робко, на цыпочках, вошел в библиотеку. Герцогиня сидела, уронив голову на стол, закрыв лицо руками.
7
Двадцатого мая Таунсенд лежала в постели, наблюдая, как лучи раннего солнца играют на потолочных балках, и размышляя о том, что она в последний раз просыпается в этой комнате под пенье жаворонков и перезвон колоколов бродхемской церкви, к которым примешивались фальшивые звуки рожка пастуха, выгонявшего коров на пастбище. Как ни странно, эта мысль не опечалила ее. Напротив, она даже зажмурилась от внезапного прилива радости, оттого что это в последний раз. Да, детство кончилось. Сегодня день ее свадьбы.
«Мне так повезло, – думала она. – Повезло, что судьба свела меня с таким человеком, как Ян Монкриф, и что родители согласились на наш брак, несмотря на неподобающую краткость знакомства. Судьба распорядилась так, что этот необыкновенный человек желает меня и, возможно, – да, да! – возможно даже немножко любит».
Таунсенд слегка покраснела от этой мысли и повернула голову, чтобы взглянуть на шкаф. Ее свадебное платье висело внутри, завернутое в полосы шуршащей папиросной бумаги, надушенной бродфордской лавандой. Вчера миссис Бартон вернулась из Норвича для последней примерки, а затем Кейт подарила ей драгоценности, которые должны быть на ней во время венчания: жемчуг ее матери и некоторые драгоценности Кейт. И на туалетном столике, завернутые в пучки мха, чтобы не завяли, лежали цветы, перевитые светло-лиловыми лентами; она украсит ими волосы и возьмет в церковь.
Таунсенд надеялась, что Ян одобрит цветы, выбранные ею и Констанцией, что он не станет смеяться над всем, что они сделали, и не сочтет их старания чересчур провинциальными. Она проводила целые дни, мучаясь над каждым пустяком, проявляя раздражение и нерешительность, совершенно ей несвойственные. Никогда прежде не чувствовала она пропасть между норфолкским воспитанием и миром, который герцог Войн называл своим; он был утонченным и светским человеком, близким другом короля Франции, и в последнее время Таунсенд испытывала все больше опасений, что ее молодость и неопытность будут его несколько стеснять. Ей было бы гораздо легче, если бы она могла признаться в своих опасениях самому Яну, но это было невозможно. Ян был в Шотландии, и Таунсенд не могла позволить себе докучать ему письмами. Разумеется, у него и так было достаточно хлопот в Бойне, чтобы надоедать ему вопросами о предстоящей свадьбе. Кроме того, как сказала проницательная Констанция только на прошлой неделе, всех мужчин отчаянно раздражает любое напоминание о свадьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91