Она, конечно, не могла заставлять Яна Монкрифа ломать голову над такими пустяками – украшать алтарь розами или гвоздиками. Таунсенд со смехом признавала, что единственное желание Яна – чтобы свадебная церемония была короткой и по возможности менее сентиментальной. Поэтому она постаралась сделать все как можно проще – ограничила число гостей и пышность приема, на чем сначала настаивали ее отец и Кейт. Она также постаралась занять свои руки, мысли и сердце, принимая участие во всех домашних хлопотах, которые были неотъемлемой частью жизни в Бродфорде весной.
Тем не менее дни, казалось ей, тянутся слишком медленно, в ней проявились какие-то новые черты – она стала нетерпеливее, и то, что прежде успокаивало ее, – получение эссенции из трав и лепестков, починка и проветривание зимних вещей, уход за новорожденными ягнятами и телятами, посадка растений и рыхление лавандовых клумб – стало почему-то ее тяготить. Возможно, ее просто огорчала необходимость так долго ждать того дня, когда она станет женой Яна. А может быть, это был вечно терзавший ее страх того, что однажды утром она проснется и окажется, что все это было лишь сном, или что Ян передумает, когда вернется.
Во всяком случае, Таунсенд могла успокоить себя тем, что он вернулся в Норфолк, как обещал, три дня тому назад, хотя ей ни разу не разрешили повидаться с ним. Он остановился в замке Хаутон, так как жениху и невесте не подобало до свадьбы жить под одной крышей. С его приездом Волполы устраивали всякого рода развлечения в его честь: званые ужины, биллиардные турниры, охоту на болоте, но все это были забавы для холостяков, на которые не приглашалась ни одна из дам замка Бродфорд. И потом, гордость не позволяла Таунсенд расспрашивать Париса или Геркуля, которые не пропускали ни одного из этих увеселений, о самочувствии и настроении Яна.
С другой стороны, Ян был внимателен и не упускал возможности прислать ей письмецо в Бродфорд, хотя Таунсенд втайне признавалась себе, что, на ее взгляд, письма были слишком краткими и прозаическими. Она стыдилась того смятения, которое охватывало ее всякий раз, когда она нетерпеливо срывала печати с этих писем и обнаруживала, что в них нет тех объяснений в любви, которых она так страстно ждала. Возможно, Кейт была права, говоря, что Ян Монкриф – человек сдержанный и что ей не следует слишком многого от него ждать, но в глубине души Таунсенд отказывалась этому верить. Ощутив сладостный жар его поцелуев, испытав трепещущее желание, которое он пробуждал в ней, она была уверена, что он человек сильных страстей.
Констанция сказала ей, что невесты всегда нервничают перед свадьбой и что нельзя винить Таунсенд в том, что от волнения она ведет себя не совсем разумно. Разве разумно с ее стороны опасаться того, что человек, просивший ее руки, может за эти несколько недель передумать? Что за годы их предстоящей совместной жизни не раз случится, что она не будет знать, как угодить ему?
Дверь спальни неожиданно распахнулась, положив конец всем воображаемым печалям Таунсенд. Мачеха и невестка ворвались в сопровождении небольшой армии служанок, чтобы провести ее через утомительный обряд одевания невесты. Раздалось шуршание папиросной бумаги, когда одна из горничных принялась распаковывать ее наряд, в то время как другие натирали Таунсенд с головы до ног лавандовым мылом и душистой водой. После этого ей пришлось долго сидеть обнаженной и дрожащей от холода в ванне, пока Кейт и Констанция спорили, чем прополоскать ей волосы. Констанция предпочитала лимонную воду, а Кейт настаивала на окопнике. Затем возник спор из-за корсета, как туго следует его затянуть. Они ссорились даже из-за того, сколько лент должна заплести Китти в косы Таунсенд.
Наконец Таунсенд была готова. И все они сошлись в одном – она выглядела как ангел. Ее атласное подвенечное платье, ниспадавшее широкими складками поверх расшитых серебром нижних юбок, подчеркивало ее стройную талию. Нитки жемчуга охватывали ее запястья и шею, волосы стекали на спину свободной, блестящей волной, а заплетенные у висков две косы были уложены короной на голове, где Китти связывала их бледно-лиловыми и серебристыми лентами так, что они падали одной толстой косой. Ее голубые глаза казались громадными на ее маленьком заостренном личике, которое светилось таким счастьем, что у Констанции перехватило дыхание, у служанок вырвались вздохи, а Кейт забыла свои прежние опасения. «Да, я думаю, так хорошо», – решила Кейт, и все вздохнули, на этот раз с облегчением, и улыбнулись друг другу.
Тяжелый шлейф Таунсенд шуршал, когда она спускалась по ступеням, а Кейт и Констанция гордо следовали за ней. На лестничной площадке она на миг остановилась, чтобы взглянуть на Большой зал, где, к своему удивлению, увидела всех домочадцев, собравшихся чтобы приветствовать ее, отец и братья вышли вперед, все – по случаю торжественного события – в темных камзолах и атласных бриджах, в напудренных париках. У Таунсенд сжалось горло при взгляде на них: на отца с его любящей улыбкой, обращенной к ней, Париса и Лурда с одобрительными кивками, Геркуля с его скучающим видом, за которым, она знала, скрываются гораздо более глубокие чувства.
Смеясь, она вбежала в зал, где слуги столпились вокруг нее с поздравлениями, прежде чем братья вынесут ее из дома к украшенному цветами экипажу, который ждал у порога. Отец внес ее в экипаж на руках, поцеловал в щеку и сказал, что находит ее очень красивой. Кейт, Констанции и другим сопровождающим помогли сесть в экипаж позади нее, остальные с трудом втиснулись на сиденье напротив, так как пышный наряд невесты из атласа и тафты занял очень много места. Накренившись, экипаж двинулся по аллее, провожаемый приветственными возгласами слуг и непристойным свистом Геркуля, который отскочил, чтобы избежать оплеухи разозлившегося Париса.
Двор церкви был залит солнцем и заполнен экипажами. Приходский священник сам спустился по аллее, чтобы приветствовать их и проводить невесту с подругами в комнатку за алтарем. Здесь ей пришлось невыносимо долго ждать, пока не был подан знак, что ей следует медленно и торжественно прошествовать под сводами храма.
– Иди, – сказала Констанция, посаженая мать Таунсенд, слегка подтолкнув ее.
Сначала в тусклом свете церкви Таунсенд не могла ничего различить, кроме нескольких лиц, наблюдавших за ней со скамей. Но к тому времени, как она приблизилась к алтарю, глаза ее привыкли к полумраку, и она без труда различила Яна, который стоял рядом с пастором Вудфордом, устремив на нее взгляд своих ярко-синих глаз на темном красивом лице. Когда глаза их встретились, Таунсенд почувствовала, что у нее подгибаются колени. Она невольно замедлила шаг, хотя отец шел рядом с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Тем не менее дни, казалось ей, тянутся слишком медленно, в ней проявились какие-то новые черты – она стала нетерпеливее, и то, что прежде успокаивало ее, – получение эссенции из трав и лепестков, починка и проветривание зимних вещей, уход за новорожденными ягнятами и телятами, посадка растений и рыхление лавандовых клумб – стало почему-то ее тяготить. Возможно, ее просто огорчала необходимость так долго ждать того дня, когда она станет женой Яна. А может быть, это был вечно терзавший ее страх того, что однажды утром она проснется и окажется, что все это было лишь сном, или что Ян передумает, когда вернется.
Во всяком случае, Таунсенд могла успокоить себя тем, что он вернулся в Норфолк, как обещал, три дня тому назад, хотя ей ни разу не разрешили повидаться с ним. Он остановился в замке Хаутон, так как жениху и невесте не подобало до свадьбы жить под одной крышей. С его приездом Волполы устраивали всякого рода развлечения в его честь: званые ужины, биллиардные турниры, охоту на болоте, но все это были забавы для холостяков, на которые не приглашалась ни одна из дам замка Бродфорд. И потом, гордость не позволяла Таунсенд расспрашивать Париса или Геркуля, которые не пропускали ни одного из этих увеселений, о самочувствии и настроении Яна.
С другой стороны, Ян был внимателен и не упускал возможности прислать ей письмецо в Бродфорд, хотя Таунсенд втайне признавалась себе, что, на ее взгляд, письма были слишком краткими и прозаическими. Она стыдилась того смятения, которое охватывало ее всякий раз, когда она нетерпеливо срывала печати с этих писем и обнаруживала, что в них нет тех объяснений в любви, которых она так страстно ждала. Возможно, Кейт была права, говоря, что Ян Монкриф – человек сдержанный и что ей не следует слишком многого от него ждать, но в глубине души Таунсенд отказывалась этому верить. Ощутив сладостный жар его поцелуев, испытав трепещущее желание, которое он пробуждал в ней, она была уверена, что он человек сильных страстей.
Констанция сказала ей, что невесты всегда нервничают перед свадьбой и что нельзя винить Таунсенд в том, что от волнения она ведет себя не совсем разумно. Разве разумно с ее стороны опасаться того, что человек, просивший ее руки, может за эти несколько недель передумать? Что за годы их предстоящей совместной жизни не раз случится, что она не будет знать, как угодить ему?
Дверь спальни неожиданно распахнулась, положив конец всем воображаемым печалям Таунсенд. Мачеха и невестка ворвались в сопровождении небольшой армии служанок, чтобы провести ее через утомительный обряд одевания невесты. Раздалось шуршание папиросной бумаги, когда одна из горничных принялась распаковывать ее наряд, в то время как другие натирали Таунсенд с головы до ног лавандовым мылом и душистой водой. После этого ей пришлось долго сидеть обнаженной и дрожащей от холода в ванне, пока Кейт и Констанция спорили, чем прополоскать ей волосы. Констанция предпочитала лимонную воду, а Кейт настаивала на окопнике. Затем возник спор из-за корсета, как туго следует его затянуть. Они ссорились даже из-за того, сколько лент должна заплести Китти в косы Таунсенд.
Наконец Таунсенд была готова. И все они сошлись в одном – она выглядела как ангел. Ее атласное подвенечное платье, ниспадавшее широкими складками поверх расшитых серебром нижних юбок, подчеркивало ее стройную талию. Нитки жемчуга охватывали ее запястья и шею, волосы стекали на спину свободной, блестящей волной, а заплетенные у висков две косы были уложены короной на голове, где Китти связывала их бледно-лиловыми и серебристыми лентами так, что они падали одной толстой косой. Ее голубые глаза казались громадными на ее маленьком заостренном личике, которое светилось таким счастьем, что у Констанции перехватило дыхание, у служанок вырвались вздохи, а Кейт забыла свои прежние опасения. «Да, я думаю, так хорошо», – решила Кейт, и все вздохнули, на этот раз с облегчением, и улыбнулись друг другу.
Тяжелый шлейф Таунсенд шуршал, когда она спускалась по ступеням, а Кейт и Констанция гордо следовали за ней. На лестничной площадке она на миг остановилась, чтобы взглянуть на Большой зал, где, к своему удивлению, увидела всех домочадцев, собравшихся чтобы приветствовать ее, отец и братья вышли вперед, все – по случаю торжественного события – в темных камзолах и атласных бриджах, в напудренных париках. У Таунсенд сжалось горло при взгляде на них: на отца с его любящей улыбкой, обращенной к ней, Париса и Лурда с одобрительными кивками, Геркуля с его скучающим видом, за которым, она знала, скрываются гораздо более глубокие чувства.
Смеясь, она вбежала в зал, где слуги столпились вокруг нее с поздравлениями, прежде чем братья вынесут ее из дома к украшенному цветами экипажу, который ждал у порога. Отец внес ее в экипаж на руках, поцеловал в щеку и сказал, что находит ее очень красивой. Кейт, Констанции и другим сопровождающим помогли сесть в экипаж позади нее, остальные с трудом втиснулись на сиденье напротив, так как пышный наряд невесты из атласа и тафты занял очень много места. Накренившись, экипаж двинулся по аллее, провожаемый приветственными возгласами слуг и непристойным свистом Геркуля, который отскочил, чтобы избежать оплеухи разозлившегося Париса.
Двор церкви был залит солнцем и заполнен экипажами. Приходский священник сам спустился по аллее, чтобы приветствовать их и проводить невесту с подругами в комнатку за алтарем. Здесь ей пришлось невыносимо долго ждать, пока не был подан знак, что ей следует медленно и торжественно прошествовать под сводами храма.
– Иди, – сказала Констанция, посаженая мать Таунсенд, слегка подтолкнув ее.
Сначала в тусклом свете церкви Таунсенд не могла ничего различить, кроме нескольких лиц, наблюдавших за ней со скамей. Но к тому времени, как она приблизилась к алтарю, глаза ее привыкли к полумраку, и она без труда различила Яна, который стоял рядом с пастором Вудфордом, устремив на нее взгляд своих ярко-синих глаз на темном красивом лице. Когда глаза их встретились, Таунсенд почувствовала, что у нее подгибаются колени. Она невольно замедлила шаг, хотя отец шел рядом с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91