Терещенко это им обещал, хотя был «удивлен, возмущен и обижен». (Розен. «40 лет…»).
Об этом писал и Ф. Дан:
«Временное правительство, на мой взгляд, слепо шло на поводу у дипломатов Антанты и вело и армию и революцию к катастрофе».
(Летопись революции, кн. 1, с. 169).
Брюс Локкарт, английский агент в России в 1918 г., в своей книге «Две революции» писал:
«(Терещенко) бежал из России через Архангельск. Он встретился там с Фрэнсисом (американским послом в России). Под именем Титова, дипломатического курьера, он пробрался северным путем в Сибирь, для воссоединения с Колчаком. Фрэнсису он сказал, что 1 августа 1917г. он получил очень выгодное предложение сепаратного мира от Германии. Он никому об этом не сообщил, кроме Керенского. Терещенко очень гордился своим поступком». («Two Revolutions». 1957, с. 294). В следующем издании этой книги (1967) Локкарт добавил: «Терещенко сделал в Лондоне весьма успешную карьеру, как финансист» .
(с. 87).
В заключение уместно будет дать цитату из книги американского посла Дэвида Фрэнсиса, дополняющую сообщение Локкарта:
«Вскоре после того как его назначили министром иностранных дел, я устроил себе встречи с ним ежедневно, в определенный час. В результате мы скоро подружились. Терещенко сохранял верность Керенскому, которого он ставил высоко до последних двух-трех недель перед большевистской революцией. Я не знал, что он потерял доверие к Керенскому, пока он сам мне об этом не сказал, придя ко мне инкогнито уже во второй половине октября 1918 г., в Архангельске.
Когда после падения Временного правительства, уже во время большевистского режима, немцы подошли к Петрограду на расстояние 25 миль, – что стало причиной отъезда всех союзных миссий из Петрограда, – Терещенко и другие бывшие министры были выпущены из Петропавловской крепости. Уйдя в подполье на несколько недель, Терещенко удалось пройти через линию фронта (гражданской войны) в Швецию. Он сказал мне, что до середины лета прожил в Норвегии, на ферме, принадлежавшей одному из его подчиненных. Он сказал также, что намерен пройти к Колчаку (как курьер русского посланника в Швеции, Гулькевича), а если не удастся, хотел бы поехать в Америку. Я обещал дать ему паспорт в Америку, но он все еще был в Архангельске, когда мы ушли оттуда 6 ноября 1918 г.
Позже, в Лондоне, я слышал, что он находится в Стокгольме».
В книге Фрэнсиса перепечатано официальное заявление, которое Терещенко сделал союзникам после своего вступления в должность министра иностранных дел, где была изложена программа российского правительства (и его самого): всеобщий мир, без аннексий и контрибуций, прочные связи с союзными державами, отрицание возможности сепаратного мира («ни одна партия не ищет его»), опубликование тайных соглашений царского правительства с союзниками («народ должен все знать при демократии»), расширение и укрепление доверия между Россией и союзниками, взаимная помощь, война оборонительная, не наступательная, и освобождение немцами занятых ими стран.
«Тройка» или «Триумвират»: Керенский, Терещенко, Некрасов, – или, как его иногда расшифровывают – Терещенко, Некрасов, Коновалов (вокруг Керенского), показывает с несомненностью, что членов тайного общества объединяло нечто более сильное и прочное, чем профессия, политическая партия или родство. Что, действительно, было общего между Керенским, профессиональным юристом и политиком, членом трудовой партии, и баловнем судьбы Терещенко, балетоманом, молодым купеческим сынком, который сегодня – издатель модных авторов, завтра – балетный критик, послезавтра – министр иностранных дел великой державы? Или между инженером-путейцем, автором акта отречения вел. кн. Михаила Александровича от трона Некрасовым (окончательная редакция В.Д. Набокова), «попавшим», по выражению Церетели, «в сети демократии, ищущего связи с ней, хоть он и не социалист» и – председателем Военно-промышленного комитета, миллионером-текстильщиком Коноваловым, который на Московской бирже, в банках, на своих фабриках (где, как говорили тогда, он выстроил для своих рабочих больницу), чувствует себя как дома, а вот в министерском кресле, после нескольких месяцев, – все еще в гостях? И где найти таких других четырех людей, которых объединяло бы что-то, о чем они не могли сказать даже близким, и что держало их крепче, чем полковая служба, спортивная команда, родство по крови?
У Николая Виссарионовича Некрасова одна блестящая идея сменялась другой: он хотел сделать ген. Маниковского военным диктатором, он хотел организовать дворцовый переворот и дать волю «социальной общественности», он хотел создать Союз Союзов и центром его сделать квартиру Коновалова. В 1915-1916 гг. он, играя в заговорщики, называл себя «дирижерской палочкой заговора». Когда Керенский вышел в премьеры, он был назначен вице-премьером, – это значило, что если Керенский на фронте, то Некрасов делается председателем Совета министров. Бьюкенен думал о нем, как о сильном и способном человеке, который мечтает стать главой правительства. Милюков называл его предателем. В 1917 г. Некрасов больше всего на свете хотел сблизиться с Контактной комиссией, осуществлявшей связь между Петроградским Советом и Временным правительством. Он был повсюду: около Маклакова, около Астрова, даже около Шульгина: он звал его в ложу, но Шульгин (как и Мельгунов) отказался от чести. Еще в марте 1916 г. он мечтал единолично создать «высший орган», который будет «штабом общественных сил России». Он советовал «обращаться вниз, а не наверх» – это Милюков с отвращением называл «поиграть в революцию». Керенский с фронта (в июле) пытался телеграфно требовать его ухода, но он в это время, во второй коалиции, чувствовал себя прочно, как тов. председателя Совета министров (т.е. Керенского) и никуда не ушел. Борьба с Керенским, зависть к нему, – все это умещалось в нем. Затем пришел Октябрь.
Как мы теперь знаем, Некрасов работал как инженер на постройке Беломорско-Балтийского канала (1929-1932). В конце 1930-х гг. он исчез. Впрочем, небольшой след остался: он положил в архивы одну бумагу, где изложил кое-что о самом себе, о 1917 годе, о масонстве. К сожалению, эту бумагу прочел и обработал не историк, а советский «беллетрист», который «художественно» подал материал. Историки опасливо цитируют здесь и там его строки, а советская критика тяжеловесно и сердито обругала его. (Яковлев. «1 августа 1914»).
К истории получения партией большевиков так называемых «немецких денег» – сначала в Швейцарии, а затем в России – история масонства не имеет прямого отношения: открытие государственных архивов Германии и опубликование самого факта в подробностях ответило на все эти вопросы: немцы, как говорится, «делали ставку» на русскую революцию, рассчитывая, что пораженческие настроения в ней достаточно сильны, и что революционная Россия заключит с ними сепаратный мир (а с союзниками Германия справится и одна).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Об этом писал и Ф. Дан:
«Временное правительство, на мой взгляд, слепо шло на поводу у дипломатов Антанты и вело и армию и революцию к катастрофе».
(Летопись революции, кн. 1, с. 169).
Брюс Локкарт, английский агент в России в 1918 г., в своей книге «Две революции» писал:
«(Терещенко) бежал из России через Архангельск. Он встретился там с Фрэнсисом (американским послом в России). Под именем Титова, дипломатического курьера, он пробрался северным путем в Сибирь, для воссоединения с Колчаком. Фрэнсису он сказал, что 1 августа 1917г. он получил очень выгодное предложение сепаратного мира от Германии. Он никому об этом не сообщил, кроме Керенского. Терещенко очень гордился своим поступком». («Two Revolutions». 1957, с. 294). В следующем издании этой книги (1967) Локкарт добавил: «Терещенко сделал в Лондоне весьма успешную карьеру, как финансист» .
(с. 87).
В заключение уместно будет дать цитату из книги американского посла Дэвида Фрэнсиса, дополняющую сообщение Локкарта:
«Вскоре после того как его назначили министром иностранных дел, я устроил себе встречи с ним ежедневно, в определенный час. В результате мы скоро подружились. Терещенко сохранял верность Керенскому, которого он ставил высоко до последних двух-трех недель перед большевистской революцией. Я не знал, что он потерял доверие к Керенскому, пока он сам мне об этом не сказал, придя ко мне инкогнито уже во второй половине октября 1918 г., в Архангельске.
Когда после падения Временного правительства, уже во время большевистского режима, немцы подошли к Петрограду на расстояние 25 миль, – что стало причиной отъезда всех союзных миссий из Петрограда, – Терещенко и другие бывшие министры были выпущены из Петропавловской крепости. Уйдя в подполье на несколько недель, Терещенко удалось пройти через линию фронта (гражданской войны) в Швецию. Он сказал мне, что до середины лета прожил в Норвегии, на ферме, принадлежавшей одному из его подчиненных. Он сказал также, что намерен пройти к Колчаку (как курьер русского посланника в Швеции, Гулькевича), а если не удастся, хотел бы поехать в Америку. Я обещал дать ему паспорт в Америку, но он все еще был в Архангельске, когда мы ушли оттуда 6 ноября 1918 г.
Позже, в Лондоне, я слышал, что он находится в Стокгольме».
В книге Фрэнсиса перепечатано официальное заявление, которое Терещенко сделал союзникам после своего вступления в должность министра иностранных дел, где была изложена программа российского правительства (и его самого): всеобщий мир, без аннексий и контрибуций, прочные связи с союзными державами, отрицание возможности сепаратного мира («ни одна партия не ищет его»), опубликование тайных соглашений царского правительства с союзниками («народ должен все знать при демократии»), расширение и укрепление доверия между Россией и союзниками, взаимная помощь, война оборонительная, не наступательная, и освобождение немцами занятых ими стран.
«Тройка» или «Триумвират»: Керенский, Терещенко, Некрасов, – или, как его иногда расшифровывают – Терещенко, Некрасов, Коновалов (вокруг Керенского), показывает с несомненностью, что членов тайного общества объединяло нечто более сильное и прочное, чем профессия, политическая партия или родство. Что, действительно, было общего между Керенским, профессиональным юристом и политиком, членом трудовой партии, и баловнем судьбы Терещенко, балетоманом, молодым купеческим сынком, который сегодня – издатель модных авторов, завтра – балетный критик, послезавтра – министр иностранных дел великой державы? Или между инженером-путейцем, автором акта отречения вел. кн. Михаила Александровича от трона Некрасовым (окончательная редакция В.Д. Набокова), «попавшим», по выражению Церетели, «в сети демократии, ищущего связи с ней, хоть он и не социалист» и – председателем Военно-промышленного комитета, миллионером-текстильщиком Коноваловым, который на Московской бирже, в банках, на своих фабриках (где, как говорили тогда, он выстроил для своих рабочих больницу), чувствует себя как дома, а вот в министерском кресле, после нескольких месяцев, – все еще в гостях? И где найти таких других четырех людей, которых объединяло бы что-то, о чем они не могли сказать даже близким, и что держало их крепче, чем полковая служба, спортивная команда, родство по крови?
У Николая Виссарионовича Некрасова одна блестящая идея сменялась другой: он хотел сделать ген. Маниковского военным диктатором, он хотел организовать дворцовый переворот и дать волю «социальной общественности», он хотел создать Союз Союзов и центром его сделать квартиру Коновалова. В 1915-1916 гг. он, играя в заговорщики, называл себя «дирижерской палочкой заговора». Когда Керенский вышел в премьеры, он был назначен вице-премьером, – это значило, что если Керенский на фронте, то Некрасов делается председателем Совета министров. Бьюкенен думал о нем, как о сильном и способном человеке, который мечтает стать главой правительства. Милюков называл его предателем. В 1917 г. Некрасов больше всего на свете хотел сблизиться с Контактной комиссией, осуществлявшей связь между Петроградским Советом и Временным правительством. Он был повсюду: около Маклакова, около Астрова, даже около Шульгина: он звал его в ложу, но Шульгин (как и Мельгунов) отказался от чести. Еще в марте 1916 г. он мечтал единолично создать «высший орган», который будет «штабом общественных сил России». Он советовал «обращаться вниз, а не наверх» – это Милюков с отвращением называл «поиграть в революцию». Керенский с фронта (в июле) пытался телеграфно требовать его ухода, но он в это время, во второй коалиции, чувствовал себя прочно, как тов. председателя Совета министров (т.е. Керенского) и никуда не ушел. Борьба с Керенским, зависть к нему, – все это умещалось в нем. Затем пришел Октябрь.
Как мы теперь знаем, Некрасов работал как инженер на постройке Беломорско-Балтийского канала (1929-1932). В конце 1930-х гг. он исчез. Впрочем, небольшой след остался: он положил в архивы одну бумагу, где изложил кое-что о самом себе, о 1917 годе, о масонстве. К сожалению, эту бумагу прочел и обработал не историк, а советский «беллетрист», который «художественно» подал материал. Историки опасливо цитируют здесь и там его строки, а советская критика тяжеловесно и сердито обругала его. (Яковлев. «1 августа 1914»).
К истории получения партией большевиков так называемых «немецких денег» – сначала в Швейцарии, а затем в России – история масонства не имеет прямого отношения: открытие государственных архивов Германии и опубликование самого факта в подробностях ответило на все эти вопросы: немцы, как говорится, «делали ставку» на русскую революцию, рассчитывая, что пораженческие настроения в ней достаточно сильны, и что революционная Россия заключит с ними сепаратный мир (а с союзниками Германия справится и одна).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90