Незадолго до его прибытия старого джентльмена осведомили о положении дел следующим письмом, которое я могу повторить verbatim и которое, говорят, написано было не Леонорой и не ее теткой, но женской все же рукой. Письмо это гласило:
«Сэр!
С прискорбием вам сообщаю, что ваша дочь Леонора разыграла самую низкую и самую неумную шутку с одним молодым человеком, с которым связала себя словом и которому (извините за выражение) натянула нос ради другого, менее состоятельного, хотя он и строит из себя более важную персону. Вы можете принять по этому случаю те меры, какие вам покажутся уместными; я же настоящим исполняю то, что почитаю своим долгом, так как я, хоть вы меня и не знаете, отношусь с глубоким уважением к вашей семье».
Старый джентльмен не стал утруждать себя ответом на это любезное послание, он и не вспомнил о нем, после того как прочел, – покуда не увидел самого Беллармина. Сказать по правде, это был один из тех отцов, которые видят в детях лишь несчастное последствие утех своей молодости, он предпочел бы никогда и не иметь этой обузы и тем более радовался всякой возможности сбыть ее с рук. Он слыл в свете превосходнейшим отцом, будучи столь жаден, что не только в меру своих сил обирал и грабил всех вокруг, но еще и отказывал себе во всех удобствах, вплоть до самого почти необходимого, – что его ближние приписывали желанию скопить огромное богатство для детей; но на деле это было не так: он копил деньги только ради самих денег, а на детей смотрел как на соперников, которые будут услаждаться с его возлюбленной, когда он сам уже не сможет ею обладать, – и он был бы счастлив, если б мог захватить ее с собой в могилу; у детей его не было даже уверенности в получении после него наследства, разве что закон и без завещания утвердит их в правах, поскольку отец ни к одному существу на земле не питает такой нежности, чтобы ради него утруждать себя составлением завещания.
К этому-то джентльмену и является Беллармин по указанному мною делу. Его особа, его выезд, его родственные связи и его поместья – все это, как показалось старику, обещало выгодную партию для его дочери. Поэтому он с большой готовностью принял его предложение, но когда Беллармин вообразил, что с главным покончено, и приступил к второстепенному вопросу о приданом, тогда старый джентльмен переменил тон и сказал, что он решил «ни в коем случае не превращать брак своей дочери в торговую сделку: кто так ее любит, что готов на ней жениться, тот после его смерти найдет ее долю наследства в его сундуках; но он-де видел такие примеры нарушения дочернего долга в оплату за преждевременную щедрость родителей, что дал зарок никогда, покуда жив, не расставаться ни с единым шиллингом». Он похвалил изречение Соломона: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит дитя», – но присовокупил, что тот мог бы равно сказать: «Кто жалеет кошелек свой, тот спасает дитя». Потом он пустился в рассуждение о невоздержанности современной молодежи, затем повернул речь на лошадей и, наконец, стал расхваливать выезд Беллармина. Сей утонченный джентльмен в другое время был бы рад немного задержаться на этом предмете, но на сей раз он жаждал поскорей вернуться к вопросу о приданом. Он сказал, что необычайно высоко ценит молодую леди и взял бы ее с меньшим приданым, чем всякую другую, но что именно из любви к ней он вынужден проявлять некоторую заботу о мирских благах, ибо он, когда удостоится чести стать ее супругом, будет просто в отчаянии, если не сможет возить ее в карете, запряженной по меньшей мере шестью лошадьми. Старый джентльмен ответил: «Довольно и четырех, и четырех довольно!» – и перешел от лошадей к невоздержанности, от невоздержанности к лошадям, пока, завершив круг, не заговорил опять о выезде Беллармина; но не успел он коснуться этой темы, как Беллармин вернул его снова к вопросу о приданом, однако без успеха, – тот мгновенно ускользнул от неприятного предмета. Наконец влюбленный объявил, что при нынешнем состоянии своих дел, хоть он и любит Леонору превыше tout le monde , ему невозможно жениться на ней без приданого. На это отец выразил свое сожаление, что дочь его должна потерять столь ценную партию; впрочем, добавил он, если б и было у него такое желание, сейчас он не в состоянии дать ей ни шиллинга: он потерпел крупные убытки и вложил крупные суммы в некоторые начинания, на которые он, правда, возлагает большие надежды, но пока что они не приносят ничего; может быть, позже – например, после рождения внука или иного какого-нибудь события; он, однако, не дает никаких обещаний и не заключит контракта, так как не нарушил бы своей клятвы ни для каких дочерей на свете.
Словом, милые леди, чтобы долго вас не томить, скажу вам, что Беллармин, тщетно испробовав все доводы и убеждения, какие только мог придумать, в конце концов откланялся, но не затем, чтобы вернуться к Леоноре: он поехал прямо в свое собственное именьице, а затем, не прожив там и недели, направился снова в Париж – к великому восторгу французов и к чести для английской нации.
Но из своего родового имения он сразу по приезде отправил к Леоноре посланца со следующим письмом:
«Adorable et charmante!
С прискорбием имею честь сказать вам, что я не являюсь тем heureux , которого судьба предназначила для ваших божественных объятий. Ваш papa объяснил мне это с такою politesse , какую не часто встретишь по сю сторону Ла-Манша. Вы, может быть, угадываете, каким образом он отказал мне… Ah, mon Dieu! Вы, несомненно, поверите, сударыня, что я не в состоянии передать вам лично эту столь для меня печальную новость, последствия которой я попытаюсь излечить воздухом Франции… A jamais! Coeur! Ange!… Au diable!…
Если ваш papa обяжет вас вступить в брак, мы, я надеюсь, увидимся с вами a Paris , а до той поры ветер, веющий оттуда, будет самым жарким dans le monde , ибо он будет состоять почти сплошь из моих вздохов. Adieu, ma Princesse! Ah, l'amour!
Беллармин».
He буду пытаться, леди, описывать вам, в какое состояние привело Леонору это письмо. То была бы ужасная картина, которую мне так же неприятно было бы изображать, как вам видеть. Леонора тотчас покинула места, где стала предметом пересудов и насмешек, и удалилась в тот дом, который я вам показала, когда начала свой рассказ; там она с тех пор ведет свою безрадостную жизнь; и, может быть, мы больше должны жалеть ее в несчастье, чем осуждать за поведение, в котором, вероятно, не последнюю роль сыграли происки ее тетки и к какому в ранней своей молодости девушки часто бывают так склонны вследствие излишне легкомысленного воспитания.
– За что я могла бы еще ее пожалеть, – сказала одна молодая девица в карете, – так это за утрату Горацио; а в том, что она упустила такого супруга, как Беллармин, я, право же, не вижу несчастья.
– Да, я должна признать, – говорит Слипслоп, – джентльмен был не совсем чистосердечный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105