Знакомая грустная мелодия повествовала о радостях и страданиях первой любви.
Алана взяла за руки Габриеля, и, смеясь и спотыкаясь, они принялись кружиться по комнате. Но все это время Алана чувствовала на себе внимательный взгляд человека, молча стоящего рядом с музыкальной шкатулкой. Он словно обволакивал ее своим настойчивым взглядом, притягивая к себе.
Наконец, задыхаясь от смеха, Габриель упал в кресло, и тогда Тристан решительно направился к Алане, всем своим видом свидетельствуя о том, что не собирается отступать. Сколько раз Алана мечтала об этом мгновении, и вот он наступил. Чего она ждала теперь, на что надеялась - на это у нее не было ответа. Намек на улыбку, знакомую Алане с тех прежних времен, появился на лице Тристана.
- Могу я пригласить вас на танец? - произнес Тристан с элегантным поклоном. Спроси он, готова ли она отдать ему свою душу, и Алана без промедления ответила бы согласием.
Но она не могла вымолвить ни слова, она только кивнула. Тристан подошел к ней совсем близко, и у нее перехватило дыхание; он взял правой рукой ее левую руку, а левой рукой обхватил ее талию. Она доходила ему всего до подбородка и могла видеть биение пульса у него на шее, слышать его прерывистое дыхание.
- Посмотрите на меня, Алана, - очень тихо попросил он. И она подчинилась. Силы, казалось, покинули ее, она стала податливым воском в его руках, готовым принять любую угодную ему форму. Они кружились на волнах музыки, и вдруг Алана ощутила, что у них есть своя собственная мелодия, ее и его, идущая от сердца к сердцу.
Никогда прежде Алана не чувствовала себя такой беззащитной и открытой перед ним: Тристан мог читать все ее мысли, заглянуть в каждый уголок ее души, взять ее в плен одной своей улыбкой. Как удивительно прекрасно было находиться в его объятиях, под его защитой, сознавать его силу и надежность и в то же время его ранимость и боль, залечить которые она готова была ценой своей жизни!
Тристан вдруг остановился. Он стоял и смотрел ей в лицо горящими темными глазами.
- Папа, ты привел Лани под омелу, значит, ты должен ее поцеловать! - закричал Габриель и захлопал в ладоши.
- Я знаю, - очень тихо подтвердил Тристан и опустил ресницы, скрывая растерянность и смущение, желание и страсть.
Его горячие губы на миг прижались к ее губам, робкие и все же настойчивые, испуганные и одновременно ищущие.
Чего же он боится? Что снова совершит ошибку? Что любовь так же недостижима, как и его мечта создавать шедевры в уединении мансарды?
Поцелуй длился мгновение, но Алана знала, что он изменил всю ее жизнь.
- Папа! - встревоженно вмешался Габриель. - Как ты думаешь, можно ли целовать ангела? Я не знаю. А что, если в нас ударит молния или постигнет еще какое-нибудь несчастье?
- Ты опоздал, Габриель, молния уже поразила меня, - в изумлении пробормотал Тристан, и в его глазах Алана увидела страстное желание обладать ею. Сколько раз она мечтала увидеть это выражение на его лице, и вот теперь ее мечта осуществилась. И что же? Единственным ее чувством теперь было беспокойство.
Ей не следовало забывать, что ее любовь к Тристану не сулит ничего хорошего. И она знала об этом с самого начала. Теперь он проявляет к ней интерес, но лишь мимолетный. Даже ангелы не могут позволить себе все время витать в облаках. Скоро ей придется расстаться с Тристаном.
- Скажи мне, Лани, какие правила там вверху, на небесах? - отвлек ее от тревожных мыслей простодушный детский вопрос Габриеля. - Что, если я подброшу мяч вверх до самых небес и он там застрянет, сбросит ли Боженька мне его обратно?
- Мне кажется, что да, - рассеянно отозвалась Алана. - Разве когда-нибудь было, чтобы ты подбрасывал мяч вверх и он не возвращался к тебе?
Габриель благодарно улыбнулся ей, как если бы она открыла ему тайну Вселенной.
- Я бы хотел что-нибудь так высоко подбросить вверх, чтобы эта вещь осталась на небесах, - вдруг став серьезным, сказал мальчик. - Я бы хотел, чтобы мама ее там поймала.
Алана заметила, что Тристан вздрогнул, как от боли, и все же ласково спросил:
- И что бы ты хотел передать ей, сын?
- Письмо с пожеланием счастливого Рождества. На небесах обязательно празднуют Рождество, ведь это они устроили нам этот праздник. Вдруг ей там немного грустно, пусть даже с ангелами…
Алана почувствовала, как у нее сжалось горло, и она снова вспомнила печального маленького Габриеля у открытого окна, рассказывающего звездам о своих желаниях.
- Может быть, тут можно что-то сделать, - сказала она. - Тристан, вы ведь собираетесь отправить письмо со своими пожеланиями Санта-Клаусу? Пусть Габриель тоже напишет, и мы отправим его письмо на небо вместе с вашим.
Словно против воли на лице Тристана появилась улыбка. Добросердечие этой улыбки, когда-то столь глубоко тронувшей Алану в мальчике, было еще прекраснее, освещая мужественные черты взрослого мужчины.
- Я обязательно отправлю и его письмо, - сказал он тихо.
Габриель с надеждой посмотрел на Тристана: невинный ангел-ребенок и умудренный жизнью и страданием отец, один - полный ожиданий и грез, другой - расставшийся с ними навеки.
- Ты ведь поможешь мне написать письмо, папа?
Габриель доверчиво сунул свою маленькую ладошку в большую и сильную руку отца, и Алана отвела глаза, боясь не выдержать пытки.
Тристан повел сына к себе в кабинет, и Алана последовала за ними. На столе в кабинете высились горы бухгалтерских книг и стопки бумаг, исписанных рядами букв и цифр. Тристан отодвинул бумаги в сторону и вытащил чистый лист.
- Напиши все, что ты хочешь сказать маме, как будто ты сидишь рядом с ее креслом на своей скамеечке. Ты помнишь, как ты ей все рассказывал?
Габриель кивнул. Он взял перо, окунул его в чернильницу и начал писать. Неприятный скребущий звук вдруг нарушил тишину, и на бумаге расплылась большая чернильная клякса.
- Папа, я все испортил! - в ужасе воскликнул Габриель.
- На небесах не обращают внимания на кляксы, - успокоил его Тристан. - Кляксы там исчезают сами собой.
Мальчик недоверчиво улыбнулся:
- А ты тоже напишешь маме?
Тристан отвернулся, и Алана заметила, как потемнело его лицо: значит, догадалась она, Тристан и его жена отдалились друг от друга задолго до смерти прелестной Шарлотты. Наверное, тогда, когда он забросил живопись и погрузился в дела компании. После короткого раздумья Тристан кивнул:
- Я обязательно напишу. Уже очень, очень давно мне надо сказать ей нечто важное.
Габриель прилежно трудился над своим посланием, и Тристан тоже написал письмо, короткое, всего в одну строку, но эта строка была написана кровью сердца. Затем он аккуратно сложил лист вчетверо.
Габриель последовал примеру отца, но его прямоугольник получился кривым, к тому же мятым и испачканным чернилами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Алана взяла за руки Габриеля, и, смеясь и спотыкаясь, они принялись кружиться по комнате. Но все это время Алана чувствовала на себе внимательный взгляд человека, молча стоящего рядом с музыкальной шкатулкой. Он словно обволакивал ее своим настойчивым взглядом, притягивая к себе.
Наконец, задыхаясь от смеха, Габриель упал в кресло, и тогда Тристан решительно направился к Алане, всем своим видом свидетельствуя о том, что не собирается отступать. Сколько раз Алана мечтала об этом мгновении, и вот он наступил. Чего она ждала теперь, на что надеялась - на это у нее не было ответа. Намек на улыбку, знакомую Алане с тех прежних времен, появился на лице Тристана.
- Могу я пригласить вас на танец? - произнес Тристан с элегантным поклоном. Спроси он, готова ли она отдать ему свою душу, и Алана без промедления ответила бы согласием.
Но она не могла вымолвить ни слова, она только кивнула. Тристан подошел к ней совсем близко, и у нее перехватило дыхание; он взял правой рукой ее левую руку, а левой рукой обхватил ее талию. Она доходила ему всего до подбородка и могла видеть биение пульса у него на шее, слышать его прерывистое дыхание.
- Посмотрите на меня, Алана, - очень тихо попросил он. И она подчинилась. Силы, казалось, покинули ее, она стала податливым воском в его руках, готовым принять любую угодную ему форму. Они кружились на волнах музыки, и вдруг Алана ощутила, что у них есть своя собственная мелодия, ее и его, идущая от сердца к сердцу.
Никогда прежде Алана не чувствовала себя такой беззащитной и открытой перед ним: Тристан мог читать все ее мысли, заглянуть в каждый уголок ее души, взять ее в плен одной своей улыбкой. Как удивительно прекрасно было находиться в его объятиях, под его защитой, сознавать его силу и надежность и в то же время его ранимость и боль, залечить которые она готова была ценой своей жизни!
Тристан вдруг остановился. Он стоял и смотрел ей в лицо горящими темными глазами.
- Папа, ты привел Лани под омелу, значит, ты должен ее поцеловать! - закричал Габриель и захлопал в ладоши.
- Я знаю, - очень тихо подтвердил Тристан и опустил ресницы, скрывая растерянность и смущение, желание и страсть.
Его горячие губы на миг прижались к ее губам, робкие и все же настойчивые, испуганные и одновременно ищущие.
Чего же он боится? Что снова совершит ошибку? Что любовь так же недостижима, как и его мечта создавать шедевры в уединении мансарды?
Поцелуй длился мгновение, но Алана знала, что он изменил всю ее жизнь.
- Папа! - встревоженно вмешался Габриель. - Как ты думаешь, можно ли целовать ангела? Я не знаю. А что, если в нас ударит молния или постигнет еще какое-нибудь несчастье?
- Ты опоздал, Габриель, молния уже поразила меня, - в изумлении пробормотал Тристан, и в его глазах Алана увидела страстное желание обладать ею. Сколько раз она мечтала увидеть это выражение на его лице, и вот теперь ее мечта осуществилась. И что же? Единственным ее чувством теперь было беспокойство.
Ей не следовало забывать, что ее любовь к Тристану не сулит ничего хорошего. И она знала об этом с самого начала. Теперь он проявляет к ней интерес, но лишь мимолетный. Даже ангелы не могут позволить себе все время витать в облаках. Скоро ей придется расстаться с Тристаном.
- Скажи мне, Лани, какие правила там вверху, на небесах? - отвлек ее от тревожных мыслей простодушный детский вопрос Габриеля. - Что, если я подброшу мяч вверх до самых небес и он там застрянет, сбросит ли Боженька мне его обратно?
- Мне кажется, что да, - рассеянно отозвалась Алана. - Разве когда-нибудь было, чтобы ты подбрасывал мяч вверх и он не возвращался к тебе?
Габриель благодарно улыбнулся ей, как если бы она открыла ему тайну Вселенной.
- Я бы хотел что-нибудь так высоко подбросить вверх, чтобы эта вещь осталась на небесах, - вдруг став серьезным, сказал мальчик. - Я бы хотел, чтобы мама ее там поймала.
Алана заметила, что Тристан вздрогнул, как от боли, и все же ласково спросил:
- И что бы ты хотел передать ей, сын?
- Письмо с пожеланием счастливого Рождества. На небесах обязательно празднуют Рождество, ведь это они устроили нам этот праздник. Вдруг ей там немного грустно, пусть даже с ангелами…
Алана почувствовала, как у нее сжалось горло, и она снова вспомнила печального маленького Габриеля у открытого окна, рассказывающего звездам о своих желаниях.
- Может быть, тут можно что-то сделать, - сказала она. - Тристан, вы ведь собираетесь отправить письмо со своими пожеланиями Санта-Клаусу? Пусть Габриель тоже напишет, и мы отправим его письмо на небо вместе с вашим.
Словно против воли на лице Тристана появилась улыбка. Добросердечие этой улыбки, когда-то столь глубоко тронувшей Алану в мальчике, было еще прекраснее, освещая мужественные черты взрослого мужчины.
- Я обязательно отправлю и его письмо, - сказал он тихо.
Габриель с надеждой посмотрел на Тристана: невинный ангел-ребенок и умудренный жизнью и страданием отец, один - полный ожиданий и грез, другой - расставшийся с ними навеки.
- Ты ведь поможешь мне написать письмо, папа?
Габриель доверчиво сунул свою маленькую ладошку в большую и сильную руку отца, и Алана отвела глаза, боясь не выдержать пытки.
Тристан повел сына к себе в кабинет, и Алана последовала за ними. На столе в кабинете высились горы бухгалтерских книг и стопки бумаг, исписанных рядами букв и цифр. Тристан отодвинул бумаги в сторону и вытащил чистый лист.
- Напиши все, что ты хочешь сказать маме, как будто ты сидишь рядом с ее креслом на своей скамеечке. Ты помнишь, как ты ей все рассказывал?
Габриель кивнул. Он взял перо, окунул его в чернильницу и начал писать. Неприятный скребущий звук вдруг нарушил тишину, и на бумаге расплылась большая чернильная клякса.
- Папа, я все испортил! - в ужасе воскликнул Габриель.
- На небесах не обращают внимания на кляксы, - успокоил его Тристан. - Кляксы там исчезают сами собой.
Мальчик недоверчиво улыбнулся:
- А ты тоже напишешь маме?
Тристан отвернулся, и Алана заметила, как потемнело его лицо: значит, догадалась она, Тристан и его жена отдалились друг от друга задолго до смерти прелестной Шарлотты. Наверное, тогда, когда он забросил живопись и погрузился в дела компании. После короткого раздумья Тристан кивнул:
- Я обязательно напишу. Уже очень, очень давно мне надо сказать ей нечто важное.
Габриель прилежно трудился над своим посланием, и Тристан тоже написал письмо, короткое, всего в одну строку, но эта строка была написана кровью сердца. Затем он аккуратно сложил лист вчетверо.
Габриель последовал примеру отца, но его прямоугольник получился кривым, к тому же мятым и испачканным чернилами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28