Рано утром учительница выносит дочкин матрасик во двор, под цветущую яблоню, раскладывает игрушки, разговаривает сама с собой. Варит кушать, кормит будто бы дочку, читает ей сказки, даже уговаривает ее после обеда поспать.
- Ну, точно рехнулась! - беззлобно заключила Верка, увидев свою соседку-врагиню за забором с игрушками в руках.
И с внезапным сочувствием покачала головой.
Вечером, как обычно, она сидела со своим хахалем Расулом в ларьке и наливалась водкой, стремясь затопить поселившуюся внутри, тянущую душу тоску. А вернувшись домой, вновь привычно разругалась с Маринкой по поводу невынесенного ведра с помоями, но потом разнюнилась, заныла и проговорила почти трезво:
- Уезжай, дочка, уезжай… А то спятишь здесь… Уезжай.
***
Нянечка провела Маринку в белую палату с унылыми стенами и ровными рядами одинаково застеленных коек. Свою подружку Маринка узнала не сразу, различив ее только по бездонным озерным глазам, теперь пустым и невыразительным.
Она присела на краешек кровати и принялась рассказывать об овчарке Вильме, которая опять собралась щениться, и Тане конечно же оставят щенка, если она захочет. Можно будет назвать его Родькой… Потом Маринка поведала про погоду и про виды на урожай, про то, что картошка уже отцвела и огурцы вяжутся на грядках, несмотря на раннее время.
- Ночи-то стоят теплые, - рассказывала Маринка, неловко сжимая тонкую, прозрачную кисть подруги. - Ты же знаешь, Таня, огурцы только ночью растут, по теплу… Теперь, слышишь, пойдут они волной, так что удержу не будет…
Таня лежала неподвижно, не шевелясь, глядела остановившимся взглядом куда-то мимо, в больничную лекарственную пустоту. Было так тихо, что явственно слышалось, как в противоположном конце палаты икала древняя старушка, сотрясая кровать тщедушным телом.
Маринка посидела еще немного, потом осторожно высвободила ладонь из бесчувственных пальцев. И произнесла, обращаясь неизвестно к кому:
- Пойду я…
А потом через силу добавила - не то самой себе, не то тускло-синим стенам, окружавшим кровать:
- А я ведь, Танечка, все-таки уезжаю…
В ответ разлепились бескровные, обметанные сухостью губы, чуть заметно дрогнули, выдавливая из себя обиженное, слабое, чуть слышное:
- Не-и нады!
И погасли озерные глаза, захлебнулись собственной синью.
Глава 4
- «Сучья свадьба! Это когда одна сука и много кобелей…»
- Сука - это вы?
- Да.
- Повторите несколько раз слово «сука».
- Сука, сука, сука…
- Еще, еще… Еще раз. Спасибо. Вы чувствуете, что боль ушла?
- Да, наверное… Не знаю. «Не-и нады! Не-и нады!»
- Пожалуйста, повторите еще раз… Спасибо. Пожалуйста, дайте мне следующую фразу.
- «Не-и нады! С парнями поосторожнее, себя блюди! Без ЗАГСа - ни-ни! В подоле принесешь…»
- Очень хорошо.
- «Деньги привози. Ты - старшая».
- Повторите несколько раз фразу «Ты - старшая».
- Старшая. Да, я старшая. Старшая.
- Спасибо, еще раз… Еще раз… Еще раз…
- «Не-и нады!»
***
- Вот что… Я тебе, Маринка, работу нашла. - Мать пришла с работы хмурая и злая, трезвая. В глаза старалась не смотреть, отводила в сторону взгляд.
Пошла в комнату, вытащила из-под кровати старую дерматиновую сумку, серую от пыли, водрузила ее на стул.
- Работать будешь в Самаре, на рынке возле вокзала, у Расула там двоюродный брат пуховыми платками и всякой всячиной торгует… Зимнюю одежду пока не бери… Чего брать, осенью приедешь да заберешь… Так вот, он тебя к себе возьмет. Сначала будешь учиться - не долго, ну, недели две, а потом сама за прилавок встанешь…
Маринка спокойно стояла, прислонившись плечом к косяку.
- Заработок будут выдавать каждую неделю, я договорилась. Деньги будешь привозить нам. Сама должна понимать - сестренка и братец малолетние, тоже есть хотят. А тебе сам бог велел семье своей помогать. Ты - старшая.
Маринка отвернулась к окну, уставя невидящий взгляд в ночную чернильную темень. Так даже лучше, без скандала… Она ничего ей не скажет - зачем? Мать просто наорет на нее, дело закончится парой звонких, от души пощечин. Она сделает все, как велено, а потом…
- Надо малышню на ноги поднимать… Я ее вырастила, вон какую дылду, а она, паскуда, зенки свои в угол пялит, будто мать со стеной разговаривает! - раздраженно прошипела Верка. Глаза ее зло сузились, ненакрашенные губы цвета сырого мяса ненавистно дрогнули. - Слышь, что говорю?
- Да, мама.
- Жить будешь пока у Аслана. У него семья, так что он тебе глупить не даст. И гляди у меня! С парнями поосторожнее, себя блюди! Без ЗАГСа - ни-ни! Пусть сначала распишется, а уже потом под юбку лезет. Парни сейчас тоже ушлые пошли, не дураки жениться…
Под размеренную воркотню матери Маринка подтащила табуретку к шкафу.
- Чего ты там забыла?
- Аттестат надо взять, - обернулась девушка, пряча испуганный взгляд, точно ее поймали на месте преступления.
- Ни к чему это. Потеряешь еще. Документ, как-никак… Зачем тебе аттестат на рынке?
Мать согнала Маринку со стула, отняла у нее документ и, протяжно зевая, заключила:
- Охохонюшки, тяжело жить без Афонюшки, кабы Афонюшка жил, нас бы бил да водку пил… Завтра утром, как пойдешь на вокзал, зайди в ларек к Расулу, он тебе адрес напишет. А учиться тебе ни к чему. И так больно ученая! Мать ей слово, а она в ответ десять. Мать ее добру учит, а она только отфыркивается. Знаю я, кто тебя с пути истинного сбивает… Лидка эта, полоумная очку-ха… Вон папашка твой покойный тоже учиться хотел, к чему это привело? Замуж выйдешь - делай что хочешь, слова поперек не скажу. А до тех пор ты в моей родительской воле.
На этом сборы и наставления были закончены.
***
Маринка и не подумала бы идти к Расулу, которого ненавидела так сильно, как можно ненавидеть в семнадцать лет, но у нее не было денег, а мать ей не дала, рассудив, что отныне дочь сама должна зарабатывать на жизнь.
В последние год-полтора Расул совсем обнаглел. Верка не то от любви к нему, не то от водки потеряла последний разум и те скудные крохи стыда, которые достались ей при рождении, и открыто стала водить любовника к себе домой. Сначала в поселке долго судачили об их отношениях, но потом привыкли и стали воспринимать эту странную связь как нечто заведенное от века, естественное и законное.
Расул оставался у своей подруги на ночь, а утром за ним забегал его старший сынишка Аслан и звал отца домой. Между тем жена азербайджанца делала вид, что ничего необыкновенного в ее семье не происходит, и поражала окружающих своей восточной терпимостью и покорным молчанием. Другая бы баба, своя, мурмышская, вцепилась бы сопернице в волосы да хорошенько оттаскала бы мерзавку, чтоб неповадно ей было чужих мужей приваживать. А эта только зыркает черными глазами да молчит. А мужу - ни-ни, будто не муж он ей вовсе, а отец или дядя… Ну и что, что добытчик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
- Ну, точно рехнулась! - беззлобно заключила Верка, увидев свою соседку-врагиню за забором с игрушками в руках.
И с внезапным сочувствием покачала головой.
Вечером, как обычно, она сидела со своим хахалем Расулом в ларьке и наливалась водкой, стремясь затопить поселившуюся внутри, тянущую душу тоску. А вернувшись домой, вновь привычно разругалась с Маринкой по поводу невынесенного ведра с помоями, но потом разнюнилась, заныла и проговорила почти трезво:
- Уезжай, дочка, уезжай… А то спятишь здесь… Уезжай.
***
Нянечка провела Маринку в белую палату с унылыми стенами и ровными рядами одинаково застеленных коек. Свою подружку Маринка узнала не сразу, различив ее только по бездонным озерным глазам, теперь пустым и невыразительным.
Она присела на краешек кровати и принялась рассказывать об овчарке Вильме, которая опять собралась щениться, и Тане конечно же оставят щенка, если она захочет. Можно будет назвать его Родькой… Потом Маринка поведала про погоду и про виды на урожай, про то, что картошка уже отцвела и огурцы вяжутся на грядках, несмотря на раннее время.
- Ночи-то стоят теплые, - рассказывала Маринка, неловко сжимая тонкую, прозрачную кисть подруги. - Ты же знаешь, Таня, огурцы только ночью растут, по теплу… Теперь, слышишь, пойдут они волной, так что удержу не будет…
Таня лежала неподвижно, не шевелясь, глядела остановившимся взглядом куда-то мимо, в больничную лекарственную пустоту. Было так тихо, что явственно слышалось, как в противоположном конце палаты икала древняя старушка, сотрясая кровать тщедушным телом.
Маринка посидела еще немного, потом осторожно высвободила ладонь из бесчувственных пальцев. И произнесла, обращаясь неизвестно к кому:
- Пойду я…
А потом через силу добавила - не то самой себе, не то тускло-синим стенам, окружавшим кровать:
- А я ведь, Танечка, все-таки уезжаю…
В ответ разлепились бескровные, обметанные сухостью губы, чуть заметно дрогнули, выдавливая из себя обиженное, слабое, чуть слышное:
- Не-и нады!
И погасли озерные глаза, захлебнулись собственной синью.
Глава 4
- «Сучья свадьба! Это когда одна сука и много кобелей…»
- Сука - это вы?
- Да.
- Повторите несколько раз слово «сука».
- Сука, сука, сука…
- Еще, еще… Еще раз. Спасибо. Вы чувствуете, что боль ушла?
- Да, наверное… Не знаю. «Не-и нады! Не-и нады!»
- Пожалуйста, повторите еще раз… Спасибо. Пожалуйста, дайте мне следующую фразу.
- «Не-и нады! С парнями поосторожнее, себя блюди! Без ЗАГСа - ни-ни! В подоле принесешь…»
- Очень хорошо.
- «Деньги привози. Ты - старшая».
- Повторите несколько раз фразу «Ты - старшая».
- Старшая. Да, я старшая. Старшая.
- Спасибо, еще раз… Еще раз… Еще раз…
- «Не-и нады!»
***
- Вот что… Я тебе, Маринка, работу нашла. - Мать пришла с работы хмурая и злая, трезвая. В глаза старалась не смотреть, отводила в сторону взгляд.
Пошла в комнату, вытащила из-под кровати старую дерматиновую сумку, серую от пыли, водрузила ее на стул.
- Работать будешь в Самаре, на рынке возле вокзала, у Расула там двоюродный брат пуховыми платками и всякой всячиной торгует… Зимнюю одежду пока не бери… Чего брать, осенью приедешь да заберешь… Так вот, он тебя к себе возьмет. Сначала будешь учиться - не долго, ну, недели две, а потом сама за прилавок встанешь…
Маринка спокойно стояла, прислонившись плечом к косяку.
- Заработок будут выдавать каждую неделю, я договорилась. Деньги будешь привозить нам. Сама должна понимать - сестренка и братец малолетние, тоже есть хотят. А тебе сам бог велел семье своей помогать. Ты - старшая.
Маринка отвернулась к окну, уставя невидящий взгляд в ночную чернильную темень. Так даже лучше, без скандала… Она ничего ей не скажет - зачем? Мать просто наорет на нее, дело закончится парой звонких, от души пощечин. Она сделает все, как велено, а потом…
- Надо малышню на ноги поднимать… Я ее вырастила, вон какую дылду, а она, паскуда, зенки свои в угол пялит, будто мать со стеной разговаривает! - раздраженно прошипела Верка. Глаза ее зло сузились, ненакрашенные губы цвета сырого мяса ненавистно дрогнули. - Слышь, что говорю?
- Да, мама.
- Жить будешь пока у Аслана. У него семья, так что он тебе глупить не даст. И гляди у меня! С парнями поосторожнее, себя блюди! Без ЗАГСа - ни-ни! Пусть сначала распишется, а уже потом под юбку лезет. Парни сейчас тоже ушлые пошли, не дураки жениться…
Под размеренную воркотню матери Маринка подтащила табуретку к шкафу.
- Чего ты там забыла?
- Аттестат надо взять, - обернулась девушка, пряча испуганный взгляд, точно ее поймали на месте преступления.
- Ни к чему это. Потеряешь еще. Документ, как-никак… Зачем тебе аттестат на рынке?
Мать согнала Маринку со стула, отняла у нее документ и, протяжно зевая, заключила:
- Охохонюшки, тяжело жить без Афонюшки, кабы Афонюшка жил, нас бы бил да водку пил… Завтра утром, как пойдешь на вокзал, зайди в ларек к Расулу, он тебе адрес напишет. А учиться тебе ни к чему. И так больно ученая! Мать ей слово, а она в ответ десять. Мать ее добру учит, а она только отфыркивается. Знаю я, кто тебя с пути истинного сбивает… Лидка эта, полоумная очку-ха… Вон папашка твой покойный тоже учиться хотел, к чему это привело? Замуж выйдешь - делай что хочешь, слова поперек не скажу. А до тех пор ты в моей родительской воле.
На этом сборы и наставления были закончены.
***
Маринка и не подумала бы идти к Расулу, которого ненавидела так сильно, как можно ненавидеть в семнадцать лет, но у нее не было денег, а мать ей не дала, рассудив, что отныне дочь сама должна зарабатывать на жизнь.
В последние год-полтора Расул совсем обнаглел. Верка не то от любви к нему, не то от водки потеряла последний разум и те скудные крохи стыда, которые достались ей при рождении, и открыто стала водить любовника к себе домой. Сначала в поселке долго судачили об их отношениях, но потом привыкли и стали воспринимать эту странную связь как нечто заведенное от века, естественное и законное.
Расул оставался у своей подруги на ночь, а утром за ним забегал его старший сынишка Аслан и звал отца домой. Между тем жена азербайджанца делала вид, что ничего необыкновенного в ее семье не происходит, и поражала окружающих своей восточной терпимостью и покорным молчанием. Другая бы баба, своя, мурмышская, вцепилась бы сопернице в волосы да хорошенько оттаскала бы мерзавку, чтоб неповадно ей было чужих мужей приваживать. А эта только зыркает черными глазами да молчит. А мужу - ни-ни, будто не муж он ей вовсе, а отец или дядя… Ну и что, что добытчик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65