— Он интересный мужчина… — шепчет Иветт.
Перевожу для себя: метр восемьдесят с чем-то, центнер веса, усы, красные щеки.
— Мне почему-то кажется, что ему должны нравиться хорошо одетые женщины, — мечтательно продолжает она.
— Вы так думаете? — спрашивает Франсина. Время идет. Все стараютельно избегают темы преступления. Летиция болтает обо всем и ни о чем — о кинозвездах, топ-моделях, светской тусовке, — она веселится, как и подобает девушке ее возраста. Жюстина говорит мало, но сообщает мне, что зарабатывает на жизнь выставками своих картин. Я довольно невежливо прошу ее повторить. Вмешивается милая Франсина:
— Да, наша милая Жюстина — художжжжница… Представляю себе кружевные салфеточки и плетеные подставки под тарелки, которые покупают дамы из благотворительных организаций.
— … она выставляется в разных галереях, в Барселоне, в Токио, в Париже…
Что? Международные галереи макраме?
— … краска-сырец, на основе сырца, эффект объемов…
Ну, приехали! Не будь я уже немой, я бы лишилась дара речи в эту минуту. Значит, Жюстина действительно художница? Задаюсь вопросом, как могут выглядеть полотна, написанные слепорожденной, не имеющей ни малейшего представления о цвете. И самое обидное — я рискую так никогда и не узнать этого, потому что я и сама ничего не вижу. Сладко-горький вкус ситуации так хорошо сочетается с чаем…
Вдруг рука Жюстины касается моих волос; она говорит мне:
— Летиция рассказала мне, что вы оказались замешаны в эту историю с убийством… Будьте осторожны. Я чувствую вокруг вас много красного.
Красного? Милочка, да откуда ты можешь знать, что это красное, а не серое или синее? Блокнот, злость: «Что значит красное?»
Летиция читает вопрос Жюстине:
— Для меня красное — это имя страдания. Когда я подношу руки к вашему лицу, я чувствую вашу ауру. Она красная. Страдание окружает вас, словно нимб.
Слепая художница-мистик! Дорогой Психоаналитик, хочу тебе напомнить, что началось все с того, что я просто поехала провести несколько дней на зимнем курорте. Правильно? И хотела бы этим и ограничиться! Ах, ты не Господь Бог? Ну что же, жаль. А тут еще эта, морочит мне голову своей аурой страдания, окружающей нимбом мое прекрасное лицо южанки. Я мрачно нахохливаюсь в своем кресле. Иветт и Франсина играют в рами, по сантиму за очко. Летиция принимается описывать Жюстине постояльцев Центра. Я прислушаюваюсь, потому что любая новая подробность позволяет мне добавить мазок к портрету каждого из них, складывающемуся перед моим внутренним взором.
— Кристиана не надо бояться, — объясняет она Жюстине, — он с виду грубый, но очень славный. Похож на дога, который все время лает.
— Сколько ему лет?
— Думаю, около сорока…
А я-то представляла себе подростка!
— И потом Бернар, — продолжает она. — Он очень толстый и всего боится. Говорит только пословицами, очень смешно. Еще есть Эмили и Клара, лучшие подруги на свете. Эмили черненькая, лицо — как у всех даунов.
— Я ни разу их не видела, — мягко напоминает Жюстина.
— Ах, да… Ну, у Клары каштановые волосы, она не очень красивая, немножко косит, и у нее всегда открыт рот. Магали очень хороша, у нее роскошная грива рыжих волос. С виду не догадаешься, что у нее ум пятилетнего ребенка. Это замечаешь, когда она начинает говорить и если поймать ее взгляд. Знаете, он… не знаю, как описать… какой-то не такой. Она всю жизнь провела в разных приютах. Родители не хотели ею заниматься.
— Правда? Как это печально! Я тоже рано стала жить в приютах, у меня родители умерли. А вы, Элиз? — спрашивает Жюстина.
Что ответить? Что я счастливо жила с родителями, потом замечательно училась, с удовольствием снимала фильмы, страстно любила Бенуа? Что сейчас кажусь самой себе проходящей через какой-то туннель? Царапаю слово «нормальная». Летиция переводит.
— Так приятно встречать нормальных людей, — по голосу Жюстины понятно, что она улыбается.
Замечание звучит странно, будучи адресованным парализованному, слепому и немому человеку. Летиция продолжает:
— Жан-Клод симпатичный, но ему кажется, что он все на свете знает. Думаю, что, поскольку он не может двигаться, он пытается доказать свою значимость.
А я тоже такая? Мне кажется, что все вокруг глупые, а я всегда права? Нет, Элиз, девочка моя, ты другая! Ты же такая скромная…
— У Леонара проблемы с моторикой, он дипломированный математик. Говорит он мало: ему трудно. Да он и не интересуется нашей болтовней. Его страсть — это астрономия, поэтому он сюда и приехал. Из-за неба. В городе хуже видны звезды.
— А я приехала из-за звуков. В горах они чище, отчетливее. Слышно, как потрескивает кора на деревьях. Мне кажется, что я хожу по хрустальному замку, — объясняет Жюстина.
А мне кажется, что я увязла в грязи, не дающей мне пошевелиться. Тише, тише, нужен позитив! Представим, что я нахожусь внутри межпланетной капсулы, летящей среди этих чертовых звезд, которые я больше не смогу увидеть…
— Еще чайку, девочки? У вас такой вкусный чай, Иветт!
Вот уж кто сплошной позитив! Сколько же в ней оптимизма, в этой мамаше Ачуель! Ей следовало бы носить имя Апчхи-чуель, ходить в красном колпачке и распевать: «Хей-хо! Хей-хо! С работы мы идем…»
— Вы сами пекли крендельки? — продолжает она. — Надо бы сделать такие нашим милым постояльцам, они такие вкусные…
Кто они, постояльцы? Ну, так не они одни. Господин Вор тоже такой вкусный. Гадкая игра слов, Элиз. Зловещая и вульгарная.
— Ну, и потом Мартина… она строит из себя этакую монашенку, но на нее можно положиться, — продолжает неутомимая Летиция. — А с Юго надо быть начеку, он не любит симулянтов. Иногда мне кажется, что между ними что-то есть, — заключает она, понизив голос.
Вечер проходит в тихой болтовне под свист чайника. Когда я владела своим телом, то ненавидела сидеть взаперти. От одной мысли провести несколько часов за чайным столом у меня начиналась крапивница. Я нуждалась в движении. В свежем воздухе. Я бы взяла лыжи, носилась бы по склонам… Закидала бы Тони снежками. Даже в минуты грез мне трудно представить себя с Тони, ведь когда мы познакомились, я уже была прикована к этому креслу и никогда не видела его лица, его тела. Я представила себе, как он выглядит, ощупав его, я знаю, что он худой и мускулистый, как боксер, что у него прямой нос и квадратный подбородок, что волосы на его висках уже поредели. Но я никогда не видела его. Поэтому в коротеньких фильмах, которые прокручиваются у меня в мозгу, я чаще всего бываю одна.
Вдруг до меня доходит, что Франсина уже подала сигнал к отправлению. Она трясет мою руку, Жюстина сжимает мое плечо, Летиция меня целует. Иветт провожает их до двери и возвращается с почтой. Много писем для меня. После того, как мои приключения описали в книге, мне приходит много писем от читателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73