Его глубоко посаженные глаза казались непроницаемыми. В общем, Акинага был человеком жестким, он умел держать и наносить удары, ни у кого ничего никогда не брал, но никому ничего и не давал, не верил ни во что, считая необходимым стоять в стороне от этого безумного мира.
Когда его костюм почти догорел, Тецуо услышал, как в замке повернулся ключ. Акинага не оглянулся, потому что знал, кто это может быть. Кроме него, ключ от этой квартиры был только у одного человека.
— Налить тебе что-нибудь выпить? — спросила Лонда голосом, от которого у любого мужчины возникало желание немедленно лечь с ней в постель.
Он не ответил, глядя на язычки угасающего пламени, вспоминая страх, который он испытал, когда представители власти заперли его в кутузку и он услышал, как тяжелая стальная дверь захлопнулась за ним, увидел тюремную решетку и понял, что мир для него сжался до размеров камеры.
Даже когда он убьет Танаку Джина — а это произойдет очень скоро, — он все равно не простит ему того, что тот заставил его поддаться парализующему страху. Тецуо тогда почувствовал себя беспомощным перед служителями закона, Которых он презирал, и это больше всего выводило его из себя.
Лонда подошла к Акинаге сзади, обмотала свои длинные волосы вокруг его шеи и за них потянула его от раковины, от края пропасти, где жили страх и месть.
— Мне нужно принять ванну, — сказал он.
— Потом. Когда я закончу с тобой, ты будешь пахнуть еще сильней.
Он уже возбудился. Ему для этого требовалось немного: ощущение прикосновения ее волос к своему голому телу, касание одетой в кожаную перчатку руки или даже стальной блеск ее глаз, потому что он знал, что его ждет, и мог полностью расслабиться, забыть о важных делах, деньгах и знакомствах. В ее опытных руках он превращался в ребенка, освобождался от необходимости контролировать себя, что в конце концов было крайне утомительно.
Узкие, как колонны средневековой церкви, окна, идущие от пола до потолка, смотрели на Роппонжи, район современной Японии, где вряд ли кто-нибудь стал бы искать такого традиционно мыслящего человека, как Акинага. Однако с того места, откуда он смотрел, открывался превосходный вид на Ноги Джинья, гробницу генерала, который был настоящим самураем. В 1912 году после смерти императора Мейджи он вместе со своей женой совершил сеппуку — ритуальное самоубийство. Такое сопоставление самого воплощения самурайского духа и ориентированного на Запад Роппонжи было в духе Акинаги, циничный взгляд на жизнь которого был смешан с изрядной долей иронии.
Он опустился на грубый серый берберский ковер. Ему не казалось странным, что, стоя на коленях на ковре с болтающимися между ног гениталиями, он одновременно смотрел на гробницу генерала, освещенную так, как будто она была в огне. Тецуо чувствовал запах своего тела, который не был для него неприятен, а потом почувствовал и запах Лонды, когда она, наступив шпилькой своей туфли на его спину, склонилась над ним.
Как ни странно, при этом он не почувствовал унижения, а только облегчение. Унижением был его прилюдный арест в о-фуро его отца. Унижением было предстать раздетым перед своими тюремщиками, которые знали о его могуществе, может быть, даже оставляли свои деньги в одном из его игорных притонов или проводили часок-другой с одной из его девочек. Тогда они уважали его. Но стоило ему появиться перед ними голым, как он моментально превратился в обыкновенного преступника, стал для них просто немолодым человеком, который оказался недостаточно могущественным, чтобы не попасть в тюрьму. Они начали испытывать к нему чувство презрения. Тогда он, прикрывая скомканной одеждой половые органы, потерял присутствие духа, что было неудивительно — унижение, подобно яду, проникло ему в кровь. Как бы ему хотелось сменить кожу, стать другим человеком! Лонда позаботится об этом, как умеет делать только она. Но сегодня, чтобы стереть свой позор, он желал пойти еще дальше. Сегодня он на пару часов захотел действительно стать другой личностью, а не просто желать этого. Короче, ему хотелось того, чего ему никто не мог дать, и он в ярости и отчаянии застучал кулаками по ковру.
— Ты готов? — Лонда, засунув руку между ног, начала ласкать его. И в тот же самый момент резко ударила его по спине. У Тецуо закружилась голова. — Еще нет, — пропела она вполголоса, — но мы добьемся этого, правда?
Конечно, она добьется. Это было ее специальностью, именно поэтому он и был опьянен, в полном смысле этого слова, опьянен — ею. Акинага встретил Лонду в клубе, о котором ему говорили все вокруг, увидел один раз, как она выступает, и был покорен. Он должен был получить ее и получал, хотя и не так часто, как бы ему хотелось. Она имела такую популярность среди очень влиятельных людей, что даже он, Тецуо Акинага, должен был ждать своей очереди.
Но примерно за месяц до его ареста что-то изменилось. Лонда стала для него более доступна — он мог пользоваться ею почти каждый раз, когда желал этого, хотя время встречи назначала она. Чем занималась эта женщина, когда была не с ним? Лучше было не спрашивать, решил он. Зачем разрушать такую приятную иллюзию?
Боль, заставившая его застонать и вызвавшая эрекцию, унесла все унизительные воспоминания. Эта боль была особенной, она граничила с наслаждением, потом граница совсем исчезла, и оба эти чувства соединились в одно и охватили все его существо.
Пока Лонда работала над ним так, как умела делать только она, Акинага стонал. Он чувствовал, что капли ее пота, как расплавленный воск, падали на его кожу, и с каждой каплей сладостная боль все нарастала. Потом, распластавшись на нем подобно гигантскому крабу, она сделала что-то, от чего у него глаза чуть не вылезли из орбит. Откуда-то из самой глубины его естества вырвался крик, и ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Но он, как обычно, устоял, потому что иначе Лонда наказала бы его, прекратив действо, а этого он допустить не мог. Акинага начал извиваться, его била такая дрожь, что казалось, хрустнут все зубы. Еще немного — и он...
Вдруг ему послышался какой-то посторонний звук за пределами того облака сладостной боли, которым окружила его Лонда. Это был резкий, металлический звук поворачивающегося ключа.
— Что это? — невнятно пробормотал он.
— Ничего, — сказала Лонда, опять погружая шпильку туфли в его плоть так, что ему показалось, что он умирает.
Однако звук повторился, и Тецуо стал вспоминать, слышал ли он, как Лонда закрывала за собой дверь. Конечно, она закрыла ее, всегда это делала... Он был весь словно в тумане, но все же сумел разглядеть на ковре пару черных, лакированных, дорогих туфель. Мужских туфель.
— Что? Кто?.. — Акинага попытался изменить позу, чтобы увидеть что-нибудь, кроме брюк, но не мог шевельнуться в эротических объятиях Лонды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Когда его костюм почти догорел, Тецуо услышал, как в замке повернулся ключ. Акинага не оглянулся, потому что знал, кто это может быть. Кроме него, ключ от этой квартиры был только у одного человека.
— Налить тебе что-нибудь выпить? — спросила Лонда голосом, от которого у любого мужчины возникало желание немедленно лечь с ней в постель.
Он не ответил, глядя на язычки угасающего пламени, вспоминая страх, который он испытал, когда представители власти заперли его в кутузку и он услышал, как тяжелая стальная дверь захлопнулась за ним, увидел тюремную решетку и понял, что мир для него сжался до размеров камеры.
Даже когда он убьет Танаку Джина — а это произойдет очень скоро, — он все равно не простит ему того, что тот заставил его поддаться парализующему страху. Тецуо тогда почувствовал себя беспомощным перед служителями закона, Которых он презирал, и это больше всего выводило его из себя.
Лонда подошла к Акинаге сзади, обмотала свои длинные волосы вокруг его шеи и за них потянула его от раковины, от края пропасти, где жили страх и месть.
— Мне нужно принять ванну, — сказал он.
— Потом. Когда я закончу с тобой, ты будешь пахнуть еще сильней.
Он уже возбудился. Ему для этого требовалось немного: ощущение прикосновения ее волос к своему голому телу, касание одетой в кожаную перчатку руки или даже стальной блеск ее глаз, потому что он знал, что его ждет, и мог полностью расслабиться, забыть о важных делах, деньгах и знакомствах. В ее опытных руках он превращался в ребенка, освобождался от необходимости контролировать себя, что в конце концов было крайне утомительно.
Узкие, как колонны средневековой церкви, окна, идущие от пола до потолка, смотрели на Роппонжи, район современной Японии, где вряд ли кто-нибудь стал бы искать такого традиционно мыслящего человека, как Акинага. Однако с того места, откуда он смотрел, открывался превосходный вид на Ноги Джинья, гробницу генерала, который был настоящим самураем. В 1912 году после смерти императора Мейджи он вместе со своей женой совершил сеппуку — ритуальное самоубийство. Такое сопоставление самого воплощения самурайского духа и ориентированного на Запад Роппонжи было в духе Акинаги, циничный взгляд на жизнь которого был смешан с изрядной долей иронии.
Он опустился на грубый серый берберский ковер. Ему не казалось странным, что, стоя на коленях на ковре с болтающимися между ног гениталиями, он одновременно смотрел на гробницу генерала, освещенную так, как будто она была в огне. Тецуо чувствовал запах своего тела, который не был для него неприятен, а потом почувствовал и запах Лонды, когда она, наступив шпилькой своей туфли на его спину, склонилась над ним.
Как ни странно, при этом он не почувствовал унижения, а только облегчение. Унижением был его прилюдный арест в о-фуро его отца. Унижением было предстать раздетым перед своими тюремщиками, которые знали о его могуществе, может быть, даже оставляли свои деньги в одном из его игорных притонов или проводили часок-другой с одной из его девочек. Тогда они уважали его. Но стоило ему появиться перед ними голым, как он моментально превратился в обыкновенного преступника, стал для них просто немолодым человеком, который оказался недостаточно могущественным, чтобы не попасть в тюрьму. Они начали испытывать к нему чувство презрения. Тогда он, прикрывая скомканной одеждой половые органы, потерял присутствие духа, что было неудивительно — унижение, подобно яду, проникло ему в кровь. Как бы ему хотелось сменить кожу, стать другим человеком! Лонда позаботится об этом, как умеет делать только она. Но сегодня, чтобы стереть свой позор, он желал пойти еще дальше. Сегодня он на пару часов захотел действительно стать другой личностью, а не просто желать этого. Короче, ему хотелось того, чего ему никто не мог дать, и он в ярости и отчаянии застучал кулаками по ковру.
— Ты готов? — Лонда, засунув руку между ног, начала ласкать его. И в тот же самый момент резко ударила его по спине. У Тецуо закружилась голова. — Еще нет, — пропела она вполголоса, — но мы добьемся этого, правда?
Конечно, она добьется. Это было ее специальностью, именно поэтому он и был опьянен, в полном смысле этого слова, опьянен — ею. Акинага встретил Лонду в клубе, о котором ему говорили все вокруг, увидел один раз, как она выступает, и был покорен. Он должен был получить ее и получал, хотя и не так часто, как бы ему хотелось. Она имела такую популярность среди очень влиятельных людей, что даже он, Тецуо Акинага, должен был ждать своей очереди.
Но примерно за месяц до его ареста что-то изменилось. Лонда стала для него более доступна — он мог пользоваться ею почти каждый раз, когда желал этого, хотя время встречи назначала она. Чем занималась эта женщина, когда была не с ним? Лучше было не спрашивать, решил он. Зачем разрушать такую приятную иллюзию?
Боль, заставившая его застонать и вызвавшая эрекцию, унесла все унизительные воспоминания. Эта боль была особенной, она граничила с наслаждением, потом граница совсем исчезла, и оба эти чувства соединились в одно и охватили все его существо.
Пока Лонда работала над ним так, как умела делать только она, Акинага стонал. Он чувствовал, что капли ее пота, как расплавленный воск, падали на его кожу, и с каждой каплей сладостная боль все нарастала. Потом, распластавшись на нем подобно гигантскому крабу, она сделала что-то, от чего у него глаза чуть не вылезли из орбит. Откуда-то из самой глубины его естества вырвался крик, и ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Но он, как обычно, устоял, потому что иначе Лонда наказала бы его, прекратив действо, а этого он допустить не мог. Акинага начал извиваться, его била такая дрожь, что казалось, хрустнут все зубы. Еще немного — и он...
Вдруг ему послышался какой-то посторонний звук за пределами того облака сладостной боли, которым окружила его Лонда. Это был резкий, металлический звук поворачивающегося ключа.
— Что это? — невнятно пробормотал он.
— Ничего, — сказала Лонда, опять погружая шпильку туфли в его плоть так, что ему показалось, что он умирает.
Однако звук повторился, и Тецуо стал вспоминать, слышал ли он, как Лонда закрывала за собой дверь. Конечно, она закрыла ее, всегда это делала... Он был весь словно в тумане, но все же сумел разглядеть на ковре пару черных, лакированных, дорогих туфель. Мужских туфель.
— Что? Кто?.. — Акинага попытался изменить позу, чтобы увидеть что-нибудь, кроме брюк, но не мог шевельнуться в эротических объятиях Лонды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146