Из Лангедока тайком поднимались в Монсегюр рыцари, чтобы там встретиться с друзьями, сговориться и получить инструкции. Для многих эти паломничества носили скорее политический характер, чем религиозный, да и сами совершенные, – хотя об их деятельности ничего не известно, – по большей части выходцы из мелких дворян, не оставались безучастны к патриотическому движению и, может статься, беседовали со своей паствой не о бренности мира, созданного злым божеством, а об освобождении Лангедока.
Странно, что нам об этом ничего не известно. Мы знаем, что Гийаберт де Кастр, Жан Камбьер, Раймон Эгюийе, Бертран Марти и другие принимали многих рыцарей, игравших решающую роль в борьбе за независимость. Гийаберт де Кастр, которому было уже много лет, спускался из Монсегюра и в сопровождении надежного эскорта объезжал окрестные замки, нигде долго не задерживаясь. Каждое посещение было организовано заранее со всеми предосторожностями и хранилось в тайне. Несмотря на опасность, неутомимый епископ не желал отказываться от этих посещений. Закономерно было бы предположить, что он лично принимал активное участие в готовившемся восстании и скорее побуждал свою паству к борьбе, чем к непротивлению.
Дошедшие до нас свидетельства всего лишь констатируют, что такой-то совершенный прибыл в такое-то место, совершил обряд преломления хлеба, а такие-то и такие-то приветствовали его тоже согласно обряду. Анализируя деятельность десятков людей – рыцарей, знатных дам, оруженосцев, – которые постоянно сновали, то уезжая, то приезжая и оставаясь в Монсегюре, невозможно узнать ничего, кроме того, что они слушали проповеди совершенных. В самом начале осады Монсегюра (13 мая 1243 года) видели, как два оруженосца, диакон Кламан и трое совершенных спустились из замка, пересекли неприятельские позиции и отправились в Коссон, причем эта вылазка была предпринята только лишь для того, чтобы переломить хлеб с двумя еретиками из Коссона. Конечно, вполне возможно, что активность совершенных и верующих в окрестностях Монсегюра имела чисто религиозную и ритуальную подоплеку, важность которой мы не можем оценить за неимением точных сведений. Однако возможно и обратное.
Трудно представить совершенных организаторами террористической деятельности. Но видели же мы, в конце концов, как католические священники отчаянно бросались в драку: опасность, нависшая над Церковью, оправдывала все средства. В этих условиях позиция катарских священников более извинительна, ибо их вера подвергалась гораздо большим гонениям. В самом шумном за всю историю инквизиции террористическом акте принимали участие люди из Монсегюра. Совершенные его не инспирировали, но, возможно, одобрили. В тот час, когда совпали стремления защитить горнюю Церковь и земную Родину, монсегюрские святые, которые были прежде всего людьми из плоти и крови, вполне могли стать такими же патриотами, как и рыцари файдиты.
Раймон де Перелла и его зять Пьер-Роже де Мирпуа принадлежали к самым решительным лидерам восставшей знати. Они почти наверняка поддерживали тайные отношения с графом Тулузским, несомненно – с Раймоном Тренкавелем, графом Фуа и большинством катарской элиты.
После зимы 1234 года, когда весь урожай вымерз на корню, крупные вельможи послали в Монсегюр солидную материальную помощь: Бернар-Отон де Ниор сам занимался сбором этой помощи и собрал шестьдесят мюидов зерна, из которых десять мюидов принадлежали лично ему, двадцать дало рыцарство Лорака, а остальное прибыло в виде подношений от сеньоров и буржуа из окрестностей Каркассона и Тулузы. Были и другие пожертвования деньгами и продовольствием, предназначавшиеся для пополнения фондов и кладовых замка.
Монсегюр превратился в арсенал, и дальнейшее развитие событий показало, что запасы оружия были велики. Вероятнее всего, рыцари, поднимавшиеся туда для молитвы, пользовались случаем, чтобы внести свой вклад в этот арсенал копьями, стрелами, арбалетами или доспехами. Дон Весетт полагает, что Монсегюр служил плацдармом Тренкавелю, но нет ни одного факта, подтверждающего эту мысль, и ни одного свидетельства пребывания Тренкавеля в Монсегюре. Однако огромный запас оружия, собранный в замке, вполне мог предназначаться как для защиты, так и для пополнения вооружения освободительной армии.
Кроме всего прочего, Монсегюр, «столица» катарской Церкви Лангедока, служил не только укрытием для священнослужителей секты, но и хранилищем для «сокровища». Сокровище прежде всего составляла очень крупная сумма денег, необходимая для защиты замка и на содержание находящихся там совершенных, к тому же Монсегюр должен был оказывать помощь братьям, подвергавшимся гонениям в районах, где они служили. Помимо денег, было там и другое: священные книги, быть может, древние рукописи, сочинения наиболее почитаемых ученых. Литература катаров была обширна, и совершенные в наставлениях паствы и неофитов не довольствовались одним только Новым Заветом. Они увлекались теологией не меньше католиков, старались сохранить чистоту догмы и придавали большое значение книгам, помогавшим им держаться в ортодоксальной традиции. Было ли в сокровище еще что-нибудь? Реликвии или предметы, почитаемые как святыни? Достоверно то, что ни в одном свидетельском показании об этом нет никаких упоминаний, однако, с другой стороны, инквизиторы и не касались этих вопросов. Вполне возможно, что какой-либо список с Евангелия или другой предмет культа мог почитаться особо и храниться в Монсегюре как святыня. Какова бы ни была природа сокровища Монсегюра, он сам начал приобретать в сознании всех верующих Лангедока облик места чрезвычайной важности – святого места.
Имел ли он такой статус до 1232 года или перед крестовым походом? Пожалуй, нет. В те времена, когда катары свободно совершали богослужения где угодно, Монсегюр был святым местом только для еретиков земли Фуа: в этом, как и везде, проявлял себя дух локальной независимости. Однако его местоположение и архитектура говорят о том, что он мог быть и храмом. Вполне возможно, что в ходе развития культа настал как раз такой момент, когда катарская Церковь ощутила себя готовой к созданию и освящению собственных храмов, наподобие католических: к 1204 году в земле Фуа религия катаров была почти признана официальной.
Между 1232 и 1242 годами замок стал святилищем, куда умирающие велели везти себя по горным тропам на спинах мулов, чтобы, получив последнее благословение, быть похороненными у его стен. Так, шевалье Жордан Кальвен, уже принявший consolamentum, велел отвезти себя в Монсегюр умирать; Пьер Гильом де Фогар отправился в Монсегюр в сопровождении двоих совершенных, но был так слаб, что не смог доехать и вынужден был остановиться в Монферье, где и умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120