Ведь это же тот самый капитан, которого я знал как умного и решительного человека. Во всяком случае, последовательности этим людям не занимать!»
Рядом со мной сидел врач-офицер. Эти фамилии никакой симпатии у него не вызвали.
- Пятеро из них - коммунисты, четверо - солдаты! Вот так-то! Все это рассчитано на простачков.
Как раз в этот момент докладчик прочитал следующее:
- «Многие подписавшиеся под этим воззванием до последнего времени придерживались самых различных политических убеждений… Так что же, спрашивается, объединило их? А объединило их сознание, что только решительное выступление нашего народа может предотвратить катастрофу… Вчерашний сторонник Гитлера, с ужасом осознавший, куда ведет Германию разбойничья политика, уже протягивает руку бойцу-антифашисту…»
Я впервые услышал подобные предостережения, сказанные в полный голос. Докладчик был, безусловно, прав. Даже в нашей лагерной библиотеке появилось немало брошюр, в которых красноречиво доказывалась вся пагубность политики Гитлера.
Старший лейтенант объяснил, как мы можем в какой-то степени предотвратить эту опасность.
- У военнопленных нет винтовки, но они могут оказать поддержку тем, кто сражается с оружием в руках, если присоединятся к антифашистам и будут вести разъяснительную работу среди заблуждающихся.
Подготовительный комитет предлагал создать руководящий орган антифашистов - немецкий Национальный комитет, обратившись к Советскому правительству с просьбой разрешить образовать такой комитет в СССР. В воззвании предлагалось обсудить этот документ в лагерях и избрать представителей в учредительное собрание.
За создание комитета голосовали далеко не все из присутствующих. Около десятка штабных офицеров демонстративно покинули зал еще до того, как лектор закончил свое выступление.
Оценку положения я считал правильной. Мы, оставшиеся в живых, несли особую ответственность перед немецким народом. Правители третьего рейха готовы были и нас объявить мертвецами, лишь бы не иметь оставшихся в живых свидетелей. И все же были вопросы, которые меня мучили.
Имею ли я право нарушить присягу? Не нанесу ли я немецкому фронту удар в спину, если, находясь на территории вражеской страны, буду призывать к свержению Гитлера? Мне хотелось побеседовать об этом со старшим лейтенантом Рейером, но он с каким-то подполковником пошел обходить лагерь.
По дороге в клуб я встретился со старшим лейтенантом Гроне.
- Давайте немного пройдемся, - предложил я ему. - У меня есть кое-какие вопросы.
Он согласился и, помолчав, заговорил:
- Да, я понимаю: «Военная присяга» для офицера - не простые слова. Я лично никогда не присягал на верность вермахту. Мне удалось увильнуть от нее. И все-таки я солдат, боец своей партии - Коммунистической партии Германии. Ей я присягнул на верность до последнего дыхания. И я скорее умру, чем нарушу эту клятву! Но должен сказать, что моя партия никогда не обманывала меня, не предавала, попусту не жертвовала моей жизнью. Она никогда не требовала от меня чего-то антигуманного, аморального. Именно поэтому я никогда но попаду в положение, в каком оказались сейчас вы.
- Значит, по-вашему, присяга, как таковая, держится на обоюдном доверии? - спросил я. - Значит, верность требуется не только от того, кто принимает присягу, но и от того, кому она приносится? И если одна из сторон нарушает этот принцип, другая сторона может считать присягу недействительной?
- Да, примерно так и следует понимать этот вопрос, - ответил мне инструктор, когда мы пришли в клуб.
- Помню, - вступил в разговор Гроне, - как я в свое время принимал присягу. По приказу сотни рекрутов выстроились на плацу. Раздалась команда «Смирно!», затем из строя вышли четыре солдата, положили руки на полковое знамя и за командиром батальона повторили слова присяги. Мы присягали Гитлеру не как частному лицу, а как фюреру немецкого государства и народа. Однако Гитлер не выполнил своих обязательств перед народом и армией. Мы же останемся верны нашему народу, если поднимем голос против своих палачей и потребуем немедленного окончания войны. Мне лично это кажется национальным долгом.
- Только не думайте, что только мы скажем правду, как фронт и вермахт развалятся, - заметил Книпшильд. - Огромное поражение вермахта под Москвой и в Сталинграде, разгром африканского корпуса - все это результат приказа Гитлера «Держаться до последнего!». Мы потеряли несколько армий! Так, спрашивается, кто же на самом деле наносит удар в спину немецким армиям?
- Здесь, в лагере, - сказал старший лейтенант Гроне, - многие офицеры, называя нас антифашистами, считают, что мы наносим вермахту удар в спину. Такие «умники» были у нас еще и в 1918 году. Однако мы не обращали на них никакого внимания и делали все возможное, чтобы сохранить силы народа и уменьшить его страдания.
- Собственно, я придерживаюсь такого мнения, как и вы. Чрезвычайная ситуация требует чрезвычайных мер. Но скажите, поверят ли нам, когда мы поднимем свой голос из советского плена?
Инструктор улыбнулся.
- Дорогой товарищ Рюле! В Национальный комитет войдут многие тысячи немецких пленных - солдат и офицеров. Разумеется, гитлеровские приспешники попытаются объявить воззвания и призывы Национального комитета фальшивками и будут выдавать их за трюки вражеской пропаганды. Они скажут, что 6-я армия вся уничтожена, а русские, мол, просто-напросто манипулируют фамилиями умерших и убитых. Я считаю: чем больше солдат и офицеров, побывавших в Сталинграде, выступит с заявлением, тем скорее удастся разоблачить гитлеровскую пропаганду.
- Может быть, вы и правы, но не поможет ли Национальный комитет в первую очередь русским? Вот что мне хотелось бы знать..
- А вы упрямы, - заметил Книпшильд. - Ход военных действий за последние полгода убедительно показал, что наступления Красной Армии не остановить. Чем дольше будет продолжаться эта война, тем больше она потребует жертв, в том числе и от нас лично. Обе стороны, и немецкая и советская, только выиграют, если Национальный комитет будет иметь успех.
Это был вполне логичный ответ на волнующие меня вопросы. И в то же время все это давало пищу для дальнейших размышлений.
Я думал так. Будет ли иметь успех деятельность Национального комитета или нет, в нашей лагерной жизни все равно ничего не изменится.
Как и раньше, подъем будет в шесть утра. Обычно по сигналу «подъем» пленные выбегали из корпусов «А» и «Б». Из небольших домиков, справа от корпуса «А», выходили на плац старшие офицеры. Каждое утро можно было видеть одних и тех же полковников, подполковников, майоров.
Однако кое-какие изменения уже произошли.
Два майора срезали свои нашивки!
Два старших офицера в лагере объявили себя антифашистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Рядом со мной сидел врач-офицер. Эти фамилии никакой симпатии у него не вызвали.
- Пятеро из них - коммунисты, четверо - солдаты! Вот так-то! Все это рассчитано на простачков.
Как раз в этот момент докладчик прочитал следующее:
- «Многие подписавшиеся под этим воззванием до последнего времени придерживались самых различных политических убеждений… Так что же, спрашивается, объединило их? А объединило их сознание, что только решительное выступление нашего народа может предотвратить катастрофу… Вчерашний сторонник Гитлера, с ужасом осознавший, куда ведет Германию разбойничья политика, уже протягивает руку бойцу-антифашисту…»
Я впервые услышал подобные предостережения, сказанные в полный голос. Докладчик был, безусловно, прав. Даже в нашей лагерной библиотеке появилось немало брошюр, в которых красноречиво доказывалась вся пагубность политики Гитлера.
Старший лейтенант объяснил, как мы можем в какой-то степени предотвратить эту опасность.
- У военнопленных нет винтовки, но они могут оказать поддержку тем, кто сражается с оружием в руках, если присоединятся к антифашистам и будут вести разъяснительную работу среди заблуждающихся.
Подготовительный комитет предлагал создать руководящий орган антифашистов - немецкий Национальный комитет, обратившись к Советскому правительству с просьбой разрешить образовать такой комитет в СССР. В воззвании предлагалось обсудить этот документ в лагерях и избрать представителей в учредительное собрание.
За создание комитета голосовали далеко не все из присутствующих. Около десятка штабных офицеров демонстративно покинули зал еще до того, как лектор закончил свое выступление.
Оценку положения я считал правильной. Мы, оставшиеся в живых, несли особую ответственность перед немецким народом. Правители третьего рейха готовы были и нас объявить мертвецами, лишь бы не иметь оставшихся в живых свидетелей. И все же были вопросы, которые меня мучили.
Имею ли я право нарушить присягу? Не нанесу ли я немецкому фронту удар в спину, если, находясь на территории вражеской страны, буду призывать к свержению Гитлера? Мне хотелось побеседовать об этом со старшим лейтенантом Рейером, но он с каким-то подполковником пошел обходить лагерь.
По дороге в клуб я встретился со старшим лейтенантом Гроне.
- Давайте немного пройдемся, - предложил я ему. - У меня есть кое-какие вопросы.
Он согласился и, помолчав, заговорил:
- Да, я понимаю: «Военная присяга» для офицера - не простые слова. Я лично никогда не присягал на верность вермахту. Мне удалось увильнуть от нее. И все-таки я солдат, боец своей партии - Коммунистической партии Германии. Ей я присягнул на верность до последнего дыхания. И я скорее умру, чем нарушу эту клятву! Но должен сказать, что моя партия никогда не обманывала меня, не предавала, попусту не жертвовала моей жизнью. Она никогда не требовала от меня чего-то антигуманного, аморального. Именно поэтому я никогда но попаду в положение, в каком оказались сейчас вы.
- Значит, по-вашему, присяга, как таковая, держится на обоюдном доверии? - спросил я. - Значит, верность требуется не только от того, кто принимает присягу, но и от того, кому она приносится? И если одна из сторон нарушает этот принцип, другая сторона может считать присягу недействительной?
- Да, примерно так и следует понимать этот вопрос, - ответил мне инструктор, когда мы пришли в клуб.
- Помню, - вступил в разговор Гроне, - как я в свое время принимал присягу. По приказу сотни рекрутов выстроились на плацу. Раздалась команда «Смирно!», затем из строя вышли четыре солдата, положили руки на полковое знамя и за командиром батальона повторили слова присяги. Мы присягали Гитлеру не как частному лицу, а как фюреру немецкого государства и народа. Однако Гитлер не выполнил своих обязательств перед народом и армией. Мы же останемся верны нашему народу, если поднимем голос против своих палачей и потребуем немедленного окончания войны. Мне лично это кажется национальным долгом.
- Только не думайте, что только мы скажем правду, как фронт и вермахт развалятся, - заметил Книпшильд. - Огромное поражение вермахта под Москвой и в Сталинграде, разгром африканского корпуса - все это результат приказа Гитлера «Держаться до последнего!». Мы потеряли несколько армий! Так, спрашивается, кто же на самом деле наносит удар в спину немецким армиям?
- Здесь, в лагере, - сказал старший лейтенант Гроне, - многие офицеры, называя нас антифашистами, считают, что мы наносим вермахту удар в спину. Такие «умники» были у нас еще и в 1918 году. Однако мы не обращали на них никакого внимания и делали все возможное, чтобы сохранить силы народа и уменьшить его страдания.
- Собственно, я придерживаюсь такого мнения, как и вы. Чрезвычайная ситуация требует чрезвычайных мер. Но скажите, поверят ли нам, когда мы поднимем свой голос из советского плена?
Инструктор улыбнулся.
- Дорогой товарищ Рюле! В Национальный комитет войдут многие тысячи немецких пленных - солдат и офицеров. Разумеется, гитлеровские приспешники попытаются объявить воззвания и призывы Национального комитета фальшивками и будут выдавать их за трюки вражеской пропаганды. Они скажут, что 6-я армия вся уничтожена, а русские, мол, просто-напросто манипулируют фамилиями умерших и убитых. Я считаю: чем больше солдат и офицеров, побывавших в Сталинграде, выступит с заявлением, тем скорее удастся разоблачить гитлеровскую пропаганду.
- Может быть, вы и правы, но не поможет ли Национальный комитет в первую очередь русским? Вот что мне хотелось бы знать..
- А вы упрямы, - заметил Книпшильд. - Ход военных действий за последние полгода убедительно показал, что наступления Красной Армии не остановить. Чем дольше будет продолжаться эта война, тем больше она потребует жертв, в том числе и от нас лично. Обе стороны, и немецкая и советская, только выиграют, если Национальный комитет будет иметь успех.
Это был вполне логичный ответ на волнующие меня вопросы. И в то же время все это давало пищу для дальнейших размышлений.
Я думал так. Будет ли иметь успех деятельность Национального комитета или нет, в нашей лагерной жизни все равно ничего не изменится.
Как и раньше, подъем будет в шесть утра. Обычно по сигналу «подъем» пленные выбегали из корпусов «А» и «Б». Из небольших домиков, справа от корпуса «А», выходили на плац старшие офицеры. Каждое утро можно было видеть одних и тех же полковников, подполковников, майоров.
Однако кое-какие изменения уже произошли.
Два майора срезали свои нашивки!
Два старших офицера в лагере объявили себя антифашистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96