Сначала я решил, что это просто шутка. Но теперь я не уверен. Френчи пытался что-то мне сказать. Обо всем этом деле. Он тоже боялся, потому что должен был ехать на одиночную операцию, а он терпеть не мог работать в одиночку?
– Он был героем?
– В нашем деле он был лучшим. Да, наверное, он был героем. И все-таки даже Француз под конец расклеился. Его жена – вернее, вдова – рассказала мне об этом. Он повзрослел, выгорел, выдохся.
– И все же он погиб за что-то. Испуганный, выдохшийся и постаревший, он погиб за это. Вот в чем суть. Вот тот урок, который я хочу вынести. Этот твой Француз – он не пошел на попятный. Он продолжал работать.
– Да. Этого у него не отнять.
– Он погиб за то, во что верил.
– Понимаешь, какая штука… Когда тебе кажется, что ты умираешь, последнее, о чем ты думаешь, это во что ты веришь. Думаешь о самых нелепых вещах. Я думал о баскетболе.
"И о тебе", – добавил он про себя.
– И все-таки считается поступок, а не мотив. Это и есть тот башмак, который подходит по размеру.
– Ну, наверное.
– Пол, я хочу домой. Давай вернемся и займемся любовью.
Он взглянул на нее в безжалостном свете. Был полдень, палило солнце, легкий ветерок шевелил старые сучья деревьев в скверике. Прожилки света, пробивающегося сквозь густую листву, дрожали вокруг них на земле, на тротуаре. Джоанна была без косметики – строгий профиль, в своей красоте казавшийся почти стилизованным.
– Ну конечно, давай. Разумеется. Идем. Нет, бежим.
Она рассмеялась.
– Джоанна, я тебя не узнаю.
– Нет, все хорошо. Это все ты, Пол. Я беру пример с тебя.
– Джоанна, я…
– Пожалуйста, Пол. Я хочу домой. Идем. Башмак подходит.
* * *
Красивые женщины всегда казались ему иным племенем. А может, они и в самом деле были неким мутировавшим биологическим видом. Им вскружили головы все посвященные им песни. Привили цинизм и презрение лизоблюды, стелющиеся перед ними. И, что хуже всего, женщины были корыстными, не способными ответить на чувство до тех пор, пока точно не подсчитают, что при этом потеряют, а что приобретут.
Но только не Джоанна: в ней не было ничего этого, лишь щемящая невинная красота, когда она сидела, расчесывая волосы. Женщина до мозга костей, безукоризненная в свете уходящего дня, после того как они занимались любовью.
– Боже, до чего здорово на тебя смотреть, – восхищенно произнес он с кровати.
Она улыбнулась, но не оглянулась.
Зазвонил телефон. Чарди перевернулся с бока на спину и уткнулся взглядом в потолок.
– Это тебя, – сказала Джоанна. – Какая-то женщина.
Он взял трубку.
– Слушаю?
– Пол?
Голос, странно знакомый, казалось, доносился из другой вселенной.
– Да, кто говорит?
– Пол, это сестра Шерон.
– Сестра Шерон! Как поживаете? Как вы меня отыскали?
Это была монахиня, преподававшая в школе Пресвятой Девы, в его прошлой жизни. Она вела уроки у третьеклассников – забавная, тихая, некрасивая девушка, совсем молоденькая, которая всегда симпатизировала ему.
– Это было нелегко, Пол. Вы оставили в епархии адрес, чтобы вам переслали последний чек; одна из секретарш дала его мне. Адрес принадлежал одному государственному учреждению в Росслине, штат Виргиния. Я отправилась в библиотеку, взяла телефонную книгу Северной Вирдгинии и просмотрела весь список государственных учреждений. Наконец я обнаружила ведомство с таким адресом. На это ушел час. Я позвонила по номеру. Подошел какой-то молодой человек по фамилии Ланахан. Я объяснила ему, кто я такая, и он согласился мне помочь.
Ланахан. Ну конечно, он бы из своей католической кожи вон вылез, чтобы помочь монашке.
– В конце концов он дал мне этот номер. Я никого не побеспокоила?
– Нет, никого. Что случилось?
– Вам пришла телеграмма. Ее принесли в школу. В канцелярии уже собирались отослать ее на ваш адрес почтой, но я подумала, вдруг в ней что-нибудь важное.
Кто мог послать ему телеграмму?
– Мне пришлось вскрыть ее, чтобы узнать, не экстренное ли там сообщение.
– И что в ней говорится?
– Она от вашего племянника. Ему нужны деньги. У Чарди, единственного ребенка в семье, не было никакого племянника.
– Прочитайте мне ее.
– "Дядя Пол, я влип, нужны бабки. Очень тебя прошу. Твой Джим".
Тревитт.
– Пол? – забеспокоилась сестра Шерон.
– Да-да, – пробормотал он, но сам продолжал думать. Тревитт нашел обходной способ вернуться назад в страну, не доверяя никому, кроме своего героя, и связался с ним через всю его прошлую жизнь. Тревитт, ты меня удивляешь. И откуда только такому научился – из какой-нибудь книги?
– Там есть обратный адрес?
– Написано только: "Вестерн юнион", Ногалес, Сонора, Мексика. Надеюсь, ничего страшного не случилось?
– Все в порядке. Студент, буйная головушка. Вечно нарывается на приключения, а дядя Пол потом выручай.
– Я рада, что ничего серьезного не произошло. Пол, мы все по вам скучаем. Особенно мальчики. И даже сестра Мириам.
– Передайте им от меня привет. И сестре Мириам тоже. И еще, сестра Шерон, не рассказывайте никому об этой телеграмме. Это может повредить мальчику. Наверное, заработал себе неприятности с какой-нибудь девушкой и не хочет, чтобы об этом узнали его предки.
– Конечно, Пол. Всего доброго.
Она повесила трубку.
– Джоанна, мне нужно выйти. Тут где-нибудь есть поблизости пункт "Вестерн юнион"? Идем со мной.
– Пол. Ты прямо весь сияешь.
И Чарди понял, что так оно и есть.
Глава 23
Какое-то время курд мог подождать, Чарди мог подождать, все могло подождать. Джозефа Данцига занимали сейчас совершенно иные вещи.
Он был изумлен. Какие же они все-таки кролики! Большую часть жизни его чувственность словно дремала; затем в сорок семь лет он неожиданно попал в знаменитости, обрел немыслимую власть, завладел общественным воображением, а в качестве приятного приложения ко всему этому получил еще и поразительную свободу в обращении с женщинами. Нет, их привлекало не его тело: оно было развалиной, некрасивой и морщинистой, с дрябловатыми мышцами, складками и вмятинами, белое и безжизненное. И даже не его власть: они не могли разделить ее с ним. И не его ум: они никогда ни о чем не говорили. Женщины искали его общества не затем, чтобы завести светский разговор, пристроиться на выгодную должность в Государственном департаменте или взять эксклюзивное интервью, которое помогло бы им сделать карьеру в журналистике, и не затем, чтобы досадить своим мужьям или любовникам.
Так зачем же тогда?
Как-то раз он спросил одну из них, гибкую жительницу Джорджтауна, тридцатичетырехлетнюю пепельную блондинку, выпускницу Рэдклиффа с прочными связями в Вашингтоне и Виргинии. Оба они были обнажены и только что совершили половой акт, страстно, хотя и без особых затей – Данциг вполне отдавал себе отчет, что в этой области он не продвинулся дальше крепкого ремесленника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– Он был героем?
– В нашем деле он был лучшим. Да, наверное, он был героем. И все-таки даже Француз под конец расклеился. Его жена – вернее, вдова – рассказала мне об этом. Он повзрослел, выгорел, выдохся.
– И все же он погиб за что-то. Испуганный, выдохшийся и постаревший, он погиб за это. Вот в чем суть. Вот тот урок, который я хочу вынести. Этот твой Француз – он не пошел на попятный. Он продолжал работать.
– Да. Этого у него не отнять.
– Он погиб за то, во что верил.
– Понимаешь, какая штука… Когда тебе кажется, что ты умираешь, последнее, о чем ты думаешь, это во что ты веришь. Думаешь о самых нелепых вещах. Я думал о баскетболе.
"И о тебе", – добавил он про себя.
– И все-таки считается поступок, а не мотив. Это и есть тот башмак, который подходит по размеру.
– Ну, наверное.
– Пол, я хочу домой. Давай вернемся и займемся любовью.
Он взглянул на нее в безжалостном свете. Был полдень, палило солнце, легкий ветерок шевелил старые сучья деревьев в скверике. Прожилки света, пробивающегося сквозь густую листву, дрожали вокруг них на земле, на тротуаре. Джоанна была без косметики – строгий профиль, в своей красоте казавшийся почти стилизованным.
– Ну конечно, давай. Разумеется. Идем. Нет, бежим.
Она рассмеялась.
– Джоанна, я тебя не узнаю.
– Нет, все хорошо. Это все ты, Пол. Я беру пример с тебя.
– Джоанна, я…
– Пожалуйста, Пол. Я хочу домой. Идем. Башмак подходит.
* * *
Красивые женщины всегда казались ему иным племенем. А может, они и в самом деле были неким мутировавшим биологическим видом. Им вскружили головы все посвященные им песни. Привили цинизм и презрение лизоблюды, стелющиеся перед ними. И, что хуже всего, женщины были корыстными, не способными ответить на чувство до тех пор, пока точно не подсчитают, что при этом потеряют, а что приобретут.
Но только не Джоанна: в ней не было ничего этого, лишь щемящая невинная красота, когда она сидела, расчесывая волосы. Женщина до мозга костей, безукоризненная в свете уходящего дня, после того как они занимались любовью.
– Боже, до чего здорово на тебя смотреть, – восхищенно произнес он с кровати.
Она улыбнулась, но не оглянулась.
Зазвонил телефон. Чарди перевернулся с бока на спину и уткнулся взглядом в потолок.
– Это тебя, – сказала Джоанна. – Какая-то женщина.
Он взял трубку.
– Слушаю?
– Пол?
Голос, странно знакомый, казалось, доносился из другой вселенной.
– Да, кто говорит?
– Пол, это сестра Шерон.
– Сестра Шерон! Как поживаете? Как вы меня отыскали?
Это была монахиня, преподававшая в школе Пресвятой Девы, в его прошлой жизни. Она вела уроки у третьеклассников – забавная, тихая, некрасивая девушка, совсем молоденькая, которая всегда симпатизировала ему.
– Это было нелегко, Пол. Вы оставили в епархии адрес, чтобы вам переслали последний чек; одна из секретарш дала его мне. Адрес принадлежал одному государственному учреждению в Росслине, штат Виргиния. Я отправилась в библиотеку, взяла телефонную книгу Северной Вирдгинии и просмотрела весь список государственных учреждений. Наконец я обнаружила ведомство с таким адресом. На это ушел час. Я позвонила по номеру. Подошел какой-то молодой человек по фамилии Ланахан. Я объяснила ему, кто я такая, и он согласился мне помочь.
Ланахан. Ну конечно, он бы из своей католической кожи вон вылез, чтобы помочь монашке.
– В конце концов он дал мне этот номер. Я никого не побеспокоила?
– Нет, никого. Что случилось?
– Вам пришла телеграмма. Ее принесли в школу. В канцелярии уже собирались отослать ее на ваш адрес почтой, но я подумала, вдруг в ней что-нибудь важное.
Кто мог послать ему телеграмму?
– Мне пришлось вскрыть ее, чтобы узнать, не экстренное ли там сообщение.
– И что в ней говорится?
– Она от вашего племянника. Ему нужны деньги. У Чарди, единственного ребенка в семье, не было никакого племянника.
– Прочитайте мне ее.
– "Дядя Пол, я влип, нужны бабки. Очень тебя прошу. Твой Джим".
Тревитт.
– Пол? – забеспокоилась сестра Шерон.
– Да-да, – пробормотал он, но сам продолжал думать. Тревитт нашел обходной способ вернуться назад в страну, не доверяя никому, кроме своего героя, и связался с ним через всю его прошлую жизнь. Тревитт, ты меня удивляешь. И откуда только такому научился – из какой-нибудь книги?
– Там есть обратный адрес?
– Написано только: "Вестерн юнион", Ногалес, Сонора, Мексика. Надеюсь, ничего страшного не случилось?
– Все в порядке. Студент, буйная головушка. Вечно нарывается на приключения, а дядя Пол потом выручай.
– Я рада, что ничего серьезного не произошло. Пол, мы все по вам скучаем. Особенно мальчики. И даже сестра Мириам.
– Передайте им от меня привет. И сестре Мириам тоже. И еще, сестра Шерон, не рассказывайте никому об этой телеграмме. Это может повредить мальчику. Наверное, заработал себе неприятности с какой-нибудь девушкой и не хочет, чтобы об этом узнали его предки.
– Конечно, Пол. Всего доброго.
Она повесила трубку.
– Джоанна, мне нужно выйти. Тут где-нибудь есть поблизости пункт "Вестерн юнион"? Идем со мной.
– Пол. Ты прямо весь сияешь.
И Чарди понял, что так оно и есть.
Глава 23
Какое-то время курд мог подождать, Чарди мог подождать, все могло подождать. Джозефа Данцига занимали сейчас совершенно иные вещи.
Он был изумлен. Какие же они все-таки кролики! Большую часть жизни его чувственность словно дремала; затем в сорок семь лет он неожиданно попал в знаменитости, обрел немыслимую власть, завладел общественным воображением, а в качестве приятного приложения ко всему этому получил еще и поразительную свободу в обращении с женщинами. Нет, их привлекало не его тело: оно было развалиной, некрасивой и морщинистой, с дрябловатыми мышцами, складками и вмятинами, белое и безжизненное. И даже не его власть: они не могли разделить ее с ним. И не его ум: они никогда ни о чем не говорили. Женщины искали его общества не затем, чтобы завести светский разговор, пристроиться на выгодную должность в Государственном департаменте или взять эксклюзивное интервью, которое помогло бы им сделать карьеру в журналистике, и не затем, чтобы досадить своим мужьям или любовникам.
Так зачем же тогда?
Как-то раз он спросил одну из них, гибкую жительницу Джорджтауна, тридцатичетырехлетнюю пепельную блондинку, выпускницу Рэдклиффа с прочными связями в Вашингтоне и Виргинии. Оба они были обнажены и только что совершили половой акт, страстно, хотя и без особых затей – Данциг вполне отдавал себе отчет, что в этой области он не продвинулся дальше крепкого ремесленника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113