Смотри.
За двором, за изгородью сломя голову неслись по улице два мальчика и девочка в купальных костюмах и кроссовках; младший мальчик далеко оторвался от других и мчался впереди, пыхтя как паровоз, старший был слишком невозмутим, чтобы это заметить, а девочка со смехом замыкала вереницу.
– Они славные ребятишки, Пол. Очень славные. Они живут у меня всего месяц и пять или шесть выходных в году, и я их не рожала, но Бог мне свидетель, я люблю их, Пол. Бог мне свидетель, я люблю их.
Она обернулась; в глазах у нее стояли слезы.
– Пол, тебе лучше уйти. У меня просто нет сил представлять вас друг другу. Ладно? Иди, Пол, уезжай отсюда.
– Мэрион. Пожалуйста, помоги мне. Как погиб Френчи? Вернись в прошлое, всего один раз. Это очень важно. Ты не представляешь себе, насколько важно.
Женщина начала всхлипывать. Он быстро подошел к ней, но она шарахнулась от его прикосновения.
– Все нормально, – яростно сказала она. – Все хорошо.
Лицо у нее опухло, глаза были красные и заплаканные.
– Он утонул?
– Так было написано в австрийском свидетельстве о смерти. Но…
– Что?
– Пол, когда его готовили к кремации, мне в отель позвонили. Это было в Кливленде. Звонил хозяин похоронного бюро. Он попросил меня подъехать. Я поехала – под дождем, во взятой напрокат машине. Он был совсем старик. Кроме него, там никого не было. Он сказал, что просит прощения за беспокойство, что не хотел никого тревожить. Но в морге что-то напутали, и гроб по ошибке открыли. Он хотел знать, не намерена ли я провести какое-либо расследование. Выяснилось одно обстоятельство, о котором мне следовало знать. Он сказал, что просто пытается обезопасить себя. Ну, я, разумеется, спросила, что это за обстоятельство. Пол, он отвел меня в покойницкую и показал все. Мне пришлось на это смотреть, Пол.
Она замолкла.
– Как погиб Френчи, Мэрион?
– Его убили сварочной горелкой, Пол. Моего красавца Френчи. Они жгли его, пока он не умер. Они сожгли ему все лицо.
Глава 43
Наконец-то настал покой.
Улу Бег отсыпался, поднимаясь лишь затем, чтобы совершить омовение и помолиться. Он спал и ел. Он лежал в постели, глядя в потолок. Текли часы, может, даже дни.
– Придется просто начать все сначала, – сказал ему Спешнев на своем рубленом английском, языке их общения.
– Ладно, – отозвался Улу Бег.
– Жилет, – сказал русский. – Жилет, который может остановить пулю от «скорпиона» с близкого расстояния. Какое замечательное американское изобретение.
– Голова. В следующий раз – в голову.
– Разумеется.
– Но когда?
– Скоро, друг мой. А пока отдыхайте. Наслаждайтесь покоем.
– Где мы?
– В штате Мэриленд, на полуострове. Это старинное поместье построил человек, который нажил миллионы долларов на производстве – автомобилей? Самолетов? Стиральных машин? Нет. Горчицы! Для сосисок. Десять тысяч акров, сады, бассейны, теннисные корты, особняк в девятнадцать комнат, два домика для гостей, коллекция великолепных живописных полотен, мебель в стиле чиппендейл, редкие старинные книги. На горчице! А налоги нынче так высоки, что только Союз Советских Социалистических Республик может позволить себе всю эту роскошь!
Толстый русский довольно улыбнулся собственной шутке; он говорил так гладко, что Улу Бег был уверен – это была дорогая его сердцу речь, произносимая уже в тысячный раз. По выжидательному взгляду полковника курд понял, что ему полагается тоже счесть ее забавной, и улыбнулся из вежливости, хотя понятия не имел, что такое горчица.
Удовлетворенный, русский откинулся назад. Они находились в роскошной спальне домика для гостей. За окнами пруд, по глади которого скользили лебеди, переходил в болото. А с крыльца открывался вид на три различных пейзажа: луг, болото и сверкающее водное зеркало, гладкое и безмятежное. То было царство синего и зеленого – кеск-о-шин по-курдски – и тишины. То и дело налетал легкий ветерок; эта картина очень поддерживала Улу Бега.
– Я не перестаю поражаться тому, что вам удалось совершить, – сказал русский. – Вы пересекли чужую страну, чтобы нанести удар. Затем, исполнив свой замысел, ускользнули от преследования. А когда мы вышли с вами на контакт, вы обдумывали новый удар. Вы – необыкновенный человек.
Русский щедро пускал в ход лесть. Улу Бег уже привык к этому, но все равно не уставлял удивляться, какой прочный стальной стержень кроется под этим жирком. У русского были серые глаза – добрые глаза, честное слово, – и светлые волосы, которые при определенном освещении казались почти белыми. Костюмы его были вечно измяты, а двигался он как клоун. И все же за его излишним весом, похоже, скрывалась чудовищная сила. Палестинцы, которые помогали готовить Улу Бега в лагере Раз-Хиляль под Токрой, в Ливии, по каким-то причинам, которых Улу Бег так и не понял, называли его Аль-Лахаб, что в буквальном переводе означало «пламя». Курд решил, что этот эпитет относится к чистоте его страсти, к его силе.
– Вы чего-нибудь хотите? Женщину? Мальчика? Мы можем устроить все, что угодно.
– Я всем доволен, – отказался курд.
Это предложение слегка его задело: он ведь не какой-нибудь похотливый араб.
– Мне нужен отдых. Свобода от притворства. Потом второй шанс. На этот раз я не промахнусь.
– Ну разумеется. Секрет моего успеха – а он довольно значителен, смею добавить, – очень прост. В Москве меня спрашивают: "Спешнев, как это вам удается?". "Все просто, – отвечаю я им. – Надежные люди". Я использую их здесь. Я использую их в Мексике. Я…
Улу Бег прищурился.
– Лучшие люди, – уточнил Спешнев.
– О…
Комплимент. Этот человек ни перед чем не остановится.
– …Вы очень добры.
– Это всего лишь правда, – пожал плечами русский.
Улу Бег скромно кивнул. Когда этот толстяк уйдет? Теплота и дружелюбие так и били из русского через край. Улу Бег задыхался от этой любви. Спешнев протянул руку и коснулся его плеча.
– Вы – человек, за которым пойдут. Ваша история, ваши подвиги, ваш героизм останутся жить в веках. Ваш народ будет слагать о вас легенды. Петь о вас песни.
Но едва стоило полковнику выразить эту витиеватую мысль, как его словно подменили. Он мрачно поднялся, подошел к окну и принялся мучительно в него вглядываться, не видя ни болота, ни неба, ни бухты. Русские, по слухам, были угрюмым народом. До чего же быстро они менялись!
– Это все контраст, – пояснил он. – Я не могу этого выносить. Мне больно от этого. Физически больно. От контраста между вами и тем, другим.
Он хмуро созерцал мирный пейзаж. На свету волосы его казались почти розовыми, под цвет поросячьих щек.
– Другим? – переспросил Улу Бег.
– Да, – сказал Спешнев. – С человеком, который преследует меня в моих снах.
– Меня в моих тоже преследует один человек, – сказал курд.
– Но это не один и тот же человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
За двором, за изгородью сломя голову неслись по улице два мальчика и девочка в купальных костюмах и кроссовках; младший мальчик далеко оторвался от других и мчался впереди, пыхтя как паровоз, старший был слишком невозмутим, чтобы это заметить, а девочка со смехом замыкала вереницу.
– Они славные ребятишки, Пол. Очень славные. Они живут у меня всего месяц и пять или шесть выходных в году, и я их не рожала, но Бог мне свидетель, я люблю их, Пол. Бог мне свидетель, я люблю их.
Она обернулась; в глазах у нее стояли слезы.
– Пол, тебе лучше уйти. У меня просто нет сил представлять вас друг другу. Ладно? Иди, Пол, уезжай отсюда.
– Мэрион. Пожалуйста, помоги мне. Как погиб Френчи? Вернись в прошлое, всего один раз. Это очень важно. Ты не представляешь себе, насколько важно.
Женщина начала всхлипывать. Он быстро подошел к ней, но она шарахнулась от его прикосновения.
– Все нормально, – яростно сказала она. – Все хорошо.
Лицо у нее опухло, глаза были красные и заплаканные.
– Он утонул?
– Так было написано в австрийском свидетельстве о смерти. Но…
– Что?
– Пол, когда его готовили к кремации, мне в отель позвонили. Это было в Кливленде. Звонил хозяин похоронного бюро. Он попросил меня подъехать. Я поехала – под дождем, во взятой напрокат машине. Он был совсем старик. Кроме него, там никого не было. Он сказал, что просит прощения за беспокойство, что не хотел никого тревожить. Но в морге что-то напутали, и гроб по ошибке открыли. Он хотел знать, не намерена ли я провести какое-либо расследование. Выяснилось одно обстоятельство, о котором мне следовало знать. Он сказал, что просто пытается обезопасить себя. Ну, я, разумеется, спросила, что это за обстоятельство. Пол, он отвел меня в покойницкую и показал все. Мне пришлось на это смотреть, Пол.
Она замолкла.
– Как погиб Френчи, Мэрион?
– Его убили сварочной горелкой, Пол. Моего красавца Френчи. Они жгли его, пока он не умер. Они сожгли ему все лицо.
Глава 43
Наконец-то настал покой.
Улу Бег отсыпался, поднимаясь лишь затем, чтобы совершить омовение и помолиться. Он спал и ел. Он лежал в постели, глядя в потолок. Текли часы, может, даже дни.
– Придется просто начать все сначала, – сказал ему Спешнев на своем рубленом английском, языке их общения.
– Ладно, – отозвался Улу Бег.
– Жилет, – сказал русский. – Жилет, который может остановить пулю от «скорпиона» с близкого расстояния. Какое замечательное американское изобретение.
– Голова. В следующий раз – в голову.
– Разумеется.
– Но когда?
– Скоро, друг мой. А пока отдыхайте. Наслаждайтесь покоем.
– Где мы?
– В штате Мэриленд, на полуострове. Это старинное поместье построил человек, который нажил миллионы долларов на производстве – автомобилей? Самолетов? Стиральных машин? Нет. Горчицы! Для сосисок. Десять тысяч акров, сады, бассейны, теннисные корты, особняк в девятнадцать комнат, два домика для гостей, коллекция великолепных живописных полотен, мебель в стиле чиппендейл, редкие старинные книги. На горчице! А налоги нынче так высоки, что только Союз Советских Социалистических Республик может позволить себе всю эту роскошь!
Толстый русский довольно улыбнулся собственной шутке; он говорил так гладко, что Улу Бег был уверен – это была дорогая его сердцу речь, произносимая уже в тысячный раз. По выжидательному взгляду полковника курд понял, что ему полагается тоже счесть ее забавной, и улыбнулся из вежливости, хотя понятия не имел, что такое горчица.
Удовлетворенный, русский откинулся назад. Они находились в роскошной спальне домика для гостей. За окнами пруд, по глади которого скользили лебеди, переходил в болото. А с крыльца открывался вид на три различных пейзажа: луг, болото и сверкающее водное зеркало, гладкое и безмятежное. То было царство синего и зеленого – кеск-о-шин по-курдски – и тишины. То и дело налетал легкий ветерок; эта картина очень поддерживала Улу Бега.
– Я не перестаю поражаться тому, что вам удалось совершить, – сказал русский. – Вы пересекли чужую страну, чтобы нанести удар. Затем, исполнив свой замысел, ускользнули от преследования. А когда мы вышли с вами на контакт, вы обдумывали новый удар. Вы – необыкновенный человек.
Русский щедро пускал в ход лесть. Улу Бег уже привык к этому, но все равно не уставлял удивляться, какой прочный стальной стержень кроется под этим жирком. У русского были серые глаза – добрые глаза, честное слово, – и светлые волосы, которые при определенном освещении казались почти белыми. Костюмы его были вечно измяты, а двигался он как клоун. И все же за его излишним весом, похоже, скрывалась чудовищная сила. Палестинцы, которые помогали готовить Улу Бега в лагере Раз-Хиляль под Токрой, в Ливии, по каким-то причинам, которых Улу Бег так и не понял, называли его Аль-Лахаб, что в буквальном переводе означало «пламя». Курд решил, что этот эпитет относится к чистоте его страсти, к его силе.
– Вы чего-нибудь хотите? Женщину? Мальчика? Мы можем устроить все, что угодно.
– Я всем доволен, – отказался курд.
Это предложение слегка его задело: он ведь не какой-нибудь похотливый араб.
– Мне нужен отдых. Свобода от притворства. Потом второй шанс. На этот раз я не промахнусь.
– Ну разумеется. Секрет моего успеха – а он довольно значителен, смею добавить, – очень прост. В Москве меня спрашивают: "Спешнев, как это вам удается?". "Все просто, – отвечаю я им. – Надежные люди". Я использую их здесь. Я использую их в Мексике. Я…
Улу Бег прищурился.
– Лучшие люди, – уточнил Спешнев.
– О…
Комплимент. Этот человек ни перед чем не остановится.
– …Вы очень добры.
– Это всего лишь правда, – пожал плечами русский.
Улу Бег скромно кивнул. Когда этот толстяк уйдет? Теплота и дружелюбие так и били из русского через край. Улу Бег задыхался от этой любви. Спешнев протянул руку и коснулся его плеча.
– Вы – человек, за которым пойдут. Ваша история, ваши подвиги, ваш героизм останутся жить в веках. Ваш народ будет слагать о вас легенды. Петь о вас песни.
Но едва стоило полковнику выразить эту витиеватую мысль, как его словно подменили. Он мрачно поднялся, подошел к окну и принялся мучительно в него вглядываться, не видя ни болота, ни неба, ни бухты. Русские, по слухам, были угрюмым народом. До чего же быстро они менялись!
– Это все контраст, – пояснил он. – Я не могу этого выносить. Мне больно от этого. Физически больно. От контраста между вами и тем, другим.
Он хмуро созерцал мирный пейзаж. На свету волосы его казались почти розовыми, под цвет поросячьих щек.
– Другим? – переспросил Улу Бег.
– Да, – сказал Спешнев. – С человеком, который преследует меня в моих снах.
– Меня в моих тоже преследует один человек, – сказал курд.
– Но это не один и тот же человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113