Нет, у нас все по-другому. Во-первых, мы не воруем у торгашей деньги.
– А что же вы с ними делаете?
– Они их поедают…
– Серьезно?!
– А куда девать деньги-то?! Можно было бы сжигать, но это менее эффектно.
– Насколько я понял, ты действуешь не в одиночку.
– Ты правильно понял, и мы сейчас направляемся на встречу с моими соратниками.
Уже вечерело, а мы все еще сидели в засаде под видом картежников, собравшихся на кружку пива под прикрытием дровяного склада. Наша жертва проживала на втором этаже небольшого домишки. Еще в обед один из нас под видом агента соцстраха выяснил у соседки, что хозяин возвратится поздно вечером. Но надо было ждать, другого случая могло не представиться.
Наконец около девяти в кухонном окне жертвы зажегся свет. Мы встрепенулись. Под окнами его квартиры росло несколько больших черешень; по стволу мы забрались на балкон и через небрежно прикрытую дверь бесшумно проникли в зал. Торгаш был не один, и это едва не испортило наши планы; но тут же мы услышали женский голос – его собутыльницей была какая-то девка, которой не хватало на покупку немецких полусапожек с гермесовскими крылышками. В масках и с преувеличенно большими пистолетами мы вошли на кухню в момент их первого поцелуя. Он – рябой и плохо выбритый – сразу понял, кто мы, а его гостья окаменела на все время нашего посещения.
– Сколько вам надо? – спросил он, бледнея с каждым словом.
– Все! – Антон был намеренно немногословен, дабы его голос не запомнился жертве.
– Но ребята!.. имейте же совесть…
Пять дул смотрело на него. Из тайника под половицей он достал внушительных размеров пакет со сторублевками, и я засомневался, съест ли он это все. Но нет, по приказу лаконичного Антона, он порезал их пополам и, запивая водой из-под крана, начал пережевывать. На глазах у него выступили слезы, а сами глаза все бегали: не ждать ли откуда подмоги. Но подмоги не было: ни один дворник, сосед или налоговый инспектор не появились в ту гибельную для его капиталов минуту. На триста тринадцатой купюре он взмолился:
– Может, хватит?..
– Тебе посолить? – Антон был неумолим.
Эта трапеза – самая дорогая в жизни нашей жертвы – продолжалась около получаса. Наконец, последние три сторублевки Антон вручил торгашу, которого уже начинало рвать, и сказал:
– Это твоя зарплата. Помни это.
– Но это мои кровно заработанные деньги, – заартачился тот, хотя было уже поздно.
– Ты не космонавт и не балерина. Не может столько человек твоего пошиба заработать честным путем. Пора!
Пока рыцарь предпринимательства ползал по полу, отрыгивая остатки своего состояния, мы покинули его квартиру тем же путем, что и пришли, и быстро рассыпались в кромешной тьме. Наш мотоцикл стоял у дверей сберкассы.
– Ты осуждаешь это? – спросил меня Антон.
– Нет! Как раз наоборот! – ответил я, вспомнив шикарные автомобили новых русских, подъезжающие к дверям ресторанов прямо по тротуару, и прохожих, жмущихся к стенам домов (сопровождавший меня студент-испанец – он изучал в нашем университете прозу Лескова – увидев это, сказал: «Я удивляюсь, как у вас до сих пор не было революции!») – Может, потому, что ни один моих предков за последние десять тысяч лет не стоял за прилавком.
– Да и мои тоже, – кивнул Антон. – А сейчас нам нужно алиби, и оно у нас, как на счастье, есть – сегодня свадьба в Немецком клубе.
Перед тем, как появиться в клубе, мы зашли в буфет ореховского вокзала и выпили по целой бутылке шампанского. («Это,» – сказал Антон, – «для маскировки, будто мы там уже давно были.») На подступах к Немецкому клубу было людно, стояли автомобили свадебного кортежа, украшенные национал-социалистической символикой, а шафер жениха в альпийской шапочке выговаривал за что-то шофёру одной из машин. Мы проскользнули в свадебную залу на первом этаже и заняли первое же свободное место с двумя столовыми приборами. Было уже около десяти вечера, и свадебные торжества давно перевалили за экватор и разбились на несколько несвязанных частей. Люди пили на брудершафт, обсуждали политику, рассказывали анекдоты, справа от нас уже немолодой немец довольно бесцеремонно знакомился с молоденькой немочкой в вицмундирчике Ореховского сельскохозяйственного техникума, а оркестр на эстраде пел общеизвестную песню:
К жене пришель молодой любовник,
Когда мушь пошоль за пивом,
За пивом, за пивом, трала-ла-ла,
Когда мушь пошёль за пивом.
Бутылки шампанского натощак оказалось многовато для моего желудка, и как я ни закусывал, но вскоре стал ощущать себя как бы на палубе корабля, причем справа по борту до меня доносились комплименты, все до единого позаимствованные из новейшего немецкого романа, в стиле юнгержанства, а слева по борту Антон запоздало поздравлял жениха и целовал руки невесте: ее изображение плыло и плясало у меня в глазах, будто отделенное толщей текучей воды. Потом я пошел с кем-то танцевать (помню лишь легкое платьице из шелка и миниатюрные ручки, прижимавшие меня к себе), потом я сам как-то по-лермонтовски признавался в любви (Антон потом рассказал мне, что я танцевал с дочерью главного инженера «Орсельмаша», которой до брачного возраста по самым оптимистическим подсчетам оставалось года два), потом он вел меня какими-то закоулками, а я кричал, что я знаю, что все это мираж, сон, что все это – потемкинские деревни, и стоит мне толкнуть ближайшую картонажную стенку, как я сразу окажусь в своем прежнем американизированном обиталище по кличке демократическая Россия.
АВЕНТЮРА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой все идет своим чередом
И такие люди, как вы, должны подать пример: вернуть стране военные барыши, распахнуть для народа свои закрома, забыть об охотничьих угодьях и прочих английских штучках, а вместо шампанского пить молоко с добрых немецких пастбищ.
Г.Штрассер.
Последствия нашей предыдущей авантюры нас не беспокоили. «Грабитель никогда не будет жаловаться на грабителей,» – резюмировал Антон. При первой же встрече с моей танцпартнершей – четырнадцатилетней девочкой с длинной русой косой (ее звали Хильда Барним) – я так искренне извинялся, что, наверное, был бы прощен даже Дианой. Моя синекура в качестве ассистента у Антона заключалась в обслуживании небольшого кинопроектора, чем я и занимался три-четыре раза в неделю. Остальное время Антон подробно выслушивал мои рассказы о моей параллели и долго размышлял над услышанным.
Событием последней недели мая был ультиматум Фюрера немецкого народа президенту США с требованием извиниться за омерзительное освещение в средствах массовой информации США немецкой действительности («Извинится, никуда не денется,» – предсказывал Антон. – «Такое уже было два раза: в 61-м и 79-м. Янки, видишь ли, это такие существа, для которых главное – их личное благополучие, исчисляется в долларах на душу населения, на подвиг в массе своей они не способны»).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– А что же вы с ними делаете?
– Они их поедают…
– Серьезно?!
– А куда девать деньги-то?! Можно было бы сжигать, но это менее эффектно.
– Насколько я понял, ты действуешь не в одиночку.
– Ты правильно понял, и мы сейчас направляемся на встречу с моими соратниками.
Уже вечерело, а мы все еще сидели в засаде под видом картежников, собравшихся на кружку пива под прикрытием дровяного склада. Наша жертва проживала на втором этаже небольшого домишки. Еще в обед один из нас под видом агента соцстраха выяснил у соседки, что хозяин возвратится поздно вечером. Но надо было ждать, другого случая могло не представиться.
Наконец около девяти в кухонном окне жертвы зажегся свет. Мы встрепенулись. Под окнами его квартиры росло несколько больших черешень; по стволу мы забрались на балкон и через небрежно прикрытую дверь бесшумно проникли в зал. Торгаш был не один, и это едва не испортило наши планы; но тут же мы услышали женский голос – его собутыльницей была какая-то девка, которой не хватало на покупку немецких полусапожек с гермесовскими крылышками. В масках и с преувеличенно большими пистолетами мы вошли на кухню в момент их первого поцелуя. Он – рябой и плохо выбритый – сразу понял, кто мы, а его гостья окаменела на все время нашего посещения.
– Сколько вам надо? – спросил он, бледнея с каждым словом.
– Все! – Антон был намеренно немногословен, дабы его голос не запомнился жертве.
– Но ребята!.. имейте же совесть…
Пять дул смотрело на него. Из тайника под половицей он достал внушительных размеров пакет со сторублевками, и я засомневался, съест ли он это все. Но нет, по приказу лаконичного Антона, он порезал их пополам и, запивая водой из-под крана, начал пережевывать. На глазах у него выступили слезы, а сами глаза все бегали: не ждать ли откуда подмоги. Но подмоги не было: ни один дворник, сосед или налоговый инспектор не появились в ту гибельную для его капиталов минуту. На триста тринадцатой купюре он взмолился:
– Может, хватит?..
– Тебе посолить? – Антон был неумолим.
Эта трапеза – самая дорогая в жизни нашей жертвы – продолжалась около получаса. Наконец, последние три сторублевки Антон вручил торгашу, которого уже начинало рвать, и сказал:
– Это твоя зарплата. Помни это.
– Но это мои кровно заработанные деньги, – заартачился тот, хотя было уже поздно.
– Ты не космонавт и не балерина. Не может столько человек твоего пошиба заработать честным путем. Пора!
Пока рыцарь предпринимательства ползал по полу, отрыгивая остатки своего состояния, мы покинули его квартиру тем же путем, что и пришли, и быстро рассыпались в кромешной тьме. Наш мотоцикл стоял у дверей сберкассы.
– Ты осуждаешь это? – спросил меня Антон.
– Нет! Как раз наоборот! – ответил я, вспомнив шикарные автомобили новых русских, подъезжающие к дверям ресторанов прямо по тротуару, и прохожих, жмущихся к стенам домов (сопровождавший меня студент-испанец – он изучал в нашем университете прозу Лескова – увидев это, сказал: «Я удивляюсь, как у вас до сих пор не было революции!») – Может, потому, что ни один моих предков за последние десять тысяч лет не стоял за прилавком.
– Да и мои тоже, – кивнул Антон. – А сейчас нам нужно алиби, и оно у нас, как на счастье, есть – сегодня свадьба в Немецком клубе.
Перед тем, как появиться в клубе, мы зашли в буфет ореховского вокзала и выпили по целой бутылке шампанского. («Это,» – сказал Антон, – «для маскировки, будто мы там уже давно были.») На подступах к Немецкому клубу было людно, стояли автомобили свадебного кортежа, украшенные национал-социалистической символикой, а шафер жениха в альпийской шапочке выговаривал за что-то шофёру одной из машин. Мы проскользнули в свадебную залу на первом этаже и заняли первое же свободное место с двумя столовыми приборами. Было уже около десяти вечера, и свадебные торжества давно перевалили за экватор и разбились на несколько несвязанных частей. Люди пили на брудершафт, обсуждали политику, рассказывали анекдоты, справа от нас уже немолодой немец довольно бесцеремонно знакомился с молоденькой немочкой в вицмундирчике Ореховского сельскохозяйственного техникума, а оркестр на эстраде пел общеизвестную песню:
К жене пришель молодой любовник,
Когда мушь пошоль за пивом,
За пивом, за пивом, трала-ла-ла,
Когда мушь пошёль за пивом.
Бутылки шампанского натощак оказалось многовато для моего желудка, и как я ни закусывал, но вскоре стал ощущать себя как бы на палубе корабля, причем справа по борту до меня доносились комплименты, все до единого позаимствованные из новейшего немецкого романа, в стиле юнгержанства, а слева по борту Антон запоздало поздравлял жениха и целовал руки невесте: ее изображение плыло и плясало у меня в глазах, будто отделенное толщей текучей воды. Потом я пошел с кем-то танцевать (помню лишь легкое платьице из шелка и миниатюрные ручки, прижимавшие меня к себе), потом я сам как-то по-лермонтовски признавался в любви (Антон потом рассказал мне, что я танцевал с дочерью главного инженера «Орсельмаша», которой до брачного возраста по самым оптимистическим подсчетам оставалось года два), потом он вел меня какими-то закоулками, а я кричал, что я знаю, что все это мираж, сон, что все это – потемкинские деревни, и стоит мне толкнуть ближайшую картонажную стенку, как я сразу окажусь в своем прежнем американизированном обиталище по кличке демократическая Россия.
АВЕНТЮРА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой все идет своим чередом
И такие люди, как вы, должны подать пример: вернуть стране военные барыши, распахнуть для народа свои закрома, забыть об охотничьих угодьях и прочих английских штучках, а вместо шампанского пить молоко с добрых немецких пастбищ.
Г.Штрассер.
Последствия нашей предыдущей авантюры нас не беспокоили. «Грабитель никогда не будет жаловаться на грабителей,» – резюмировал Антон. При первой же встрече с моей танцпартнершей – четырнадцатилетней девочкой с длинной русой косой (ее звали Хильда Барним) – я так искренне извинялся, что, наверное, был бы прощен даже Дианой. Моя синекура в качестве ассистента у Антона заключалась в обслуживании небольшого кинопроектора, чем я и занимался три-четыре раза в неделю. Остальное время Антон подробно выслушивал мои рассказы о моей параллели и долго размышлял над услышанным.
Событием последней недели мая был ультиматум Фюрера немецкого народа президенту США с требованием извиниться за омерзительное освещение в средствах массовой информации США немецкой действительности («Извинится, никуда не денется,» – предсказывал Антон. – «Такое уже было два раза: в 61-м и 79-м. Янки, видишь ли, это такие существа, для которых главное – их личное благополучие, исчисляется в долларах на душу населения, на подвиг в массе своей они не способны»).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51