все сплошь современные, малоизвестные и малоинтересные авторы, так что я впервые загрустил о своей шикарной библиотеке стоимостью в несколько десятков миллионов рублей. Иногда привозили прокатные и старые фильмы: «Забытая мелодия для флейты», «Красные колокола», немецкий «Юность Адольфа», французский «Скупой» с Луи де Фюнесом.
Старшина нам скучать не давал и с немецкой педантичностью вколачивал в наши головы военную науку на совесть. Верхом его остроумия были вечерние переклички:
– Алканафт! – орал он перед вытянувшимся строем из сорока восьми душ.
Обидчивый тощий еврей, не дожидаясь особого приглашения, выходил из строя и осмеливался поправить старшину:
– Легионер Элкана, товарищ старшина.
– Смените вашу дебильную фамилию, иначе будете всю жизнь оплачивать услуги медвытрезвителя… Ха-ха! Какого дьявола вы отсутствовали на сегодняшних занятиях?!
Элкана молчал, но за него уже отвечали:
– Товарищ старшина, разрешите обратиться? У легионера Элканы сегодня суббота.
– С такими принципами в гетто жить надо, мэлодой ч'хэловэк, – и продолжал раскатисто. – Неужели таких, как вы, любят девки?! Вы гляньте, на кого вы похожи! Спины колесом, тощие бицепсы… Кто там сморкается?! В соплях утонешь! Ничего: цыплят по осени считают! Попадете на границу – благословите меня!
Незадолго до отправки на границу произошло примечательное событие, числа семнадцатого сентября. Я простыл и чувствовал себя прескверно (во всех болезнях самое отвратительное то, что начисто забываешь свое здоровое состояние, и болезнь заполняет все ощущения – в это время лучше всего читается Достоевский). Гарнизонный врач – доброжелательный фаталист – прописал мне несколько лекарств с заумными названиями и отпустил полежать сутки в казарме (в его кабинете полстены занимал гигантский немецкий календарь с белокурыми девушками – гештальтгимнастками). Когда я вошел в казарму, никого не было, а на многих койках белели квадратные листовки. Я завалился на койку и стал читать:
БРАТЬЯ-СЛАВЯНЕ!
Вот уже пятьдесят пять лет, как коричневая чума застлала Европу, вот уже пятьдесят лет, как в Европе не осталось в живых ни одного еврея. Мы, евреи, создавшие европейскую цивилизацию, были изгнаны и уничтожены тевтонскими варварами. Кровь еврейских женщин, детей, стариков вопиет о мщении! Вы, русские, должны мстить за нас. Мы, избранный народ, берем вас в свои работники. Это великая честь для вас. Мстите за Аушвиц и Дахау! Убивайте немцев! Не щадите ни женщин, ни детей, как они нас не щадили! Пусть не останется на земле ни одного немца в назидание всем народам. Уничтожьте немцев и весь их крупный и мелкий скот! Мы требуем в союзе с Америкой объявить войну Германии до ее полного уничтожения! Смерть немцам!
ГЕБИМ
Листовку в этот момент читал не один я, на другом конце палаты стоял наш бригадир. Внук Штольца и Обломова, он пришел в ярость и заорал мне – первому попавшемуся:
– Какая тварь это писала?! Убью как собаку! Вальдемар! ты – первый свидетель. Они наложили это, когда все завтракали, а дневальный… Это ведь с него спрос! Кто дневальный?!
В этот момент листовки обнаружили в других казармах, и даже в офицерском корпусе. Старшина ругался на чем свет стоит, называл нас «свинскими собаками» и сказал, что ноги растут из нашего легиона, ибо больше евреев в военном городке не было. Их – всего восемнадцать – едва ли не под конвоем привели в штаб, где они давали объяснение случившемуся и клялись всеми ветхозаветными клятвами, что это не их рук дело. На счастье, германская военная делегация, к приезду которой и была, видимо, приурочена эта акция, не доехала до нашего расположения и повернула в сторону Хабаровска. Полковник – командир в/ч – собрал всех нас на плацу:
– В нашей воинской части произошел отвратительный случай. Невыявленные пока диверсанты распространили печатную продукцию агитационного содержания, разжигающую национальную рознь и пропагандирующую войну с нашими немецкими соседями – страной, дружественной СССР. Этот факт позорен и вреден для репутации нашей воинской части. Я надеюсь, что если у авторов этой порнографии есть хоть капля чести, они явятся с повинной и понесут заслуженное наказание.
После к нам подошел старшина и сказал весьма отчетливо:
– Если какая-нибудь тварь будет здесь вести антигерманскую агитацию, то я ее сам – не возьму за труд – убью как собаку! В казармы, живо!
Все бросились исполнять приказание, а он кивнул мне пройти за ним в штаб нашей учебной части. Я оказался сидящим на диванчике перед дверью его кабинета, а мимо меня постоянно ходили туда-сюда соблазнительные телефонистки с циркулярами (олухи-пацифисты никогда не поймут, сколь соблазнительна женщина в форме, которая обозначает её формы лучше любого купальника – куда им! им бы полохматее и поблохастее!) Мое ожидание длилось целую вечность: к старшине заглянул его сослуживец, и они в течение получаса никак не могли расстаться – едва сослуживец подходил к двери и открывал ее в коридор, а я делал определённое движение по направлению к двери, наш старшина находил новую тираду, сослуживец возвращался в кабинет и продолжал разговор. Так повторялось семь или восемь раз. Наконец кабинет разродился сослуживцем нашего старшины, и туда зашел я:
– Легионер Тарнавский прибыл по вашему приказанию!
– Садитесь, Тарнавский. Странная все-таки у вас фамилия.
– Это фамилия моих дворянских предков, товарищ старшина.
– Ах, вот оно что! Да, верно, это они понабрали наших исконных фамилий и заделались Розенбергами и Мстиславами. Ну ладно, речь не об этом… Как вы думаете, Тарнавский, кто из ваших сокурсников мог быть причастным к этой провокации?
– Я сам об этом думал, – ответил я, – но ничего не могу предположить.
– Но вы же общительный человек, как написано в вашем деле…
– Среди тех, с кем я общаюсь, евреев почти нет.
Он встал и прошелся по кабинету, и тут я заметил на полке шкафа слева крупную фотографию женщины неописуемой красоты и трех детишек – так обычно выглядит фотография семьи.
– Поставьте себя на мое место, Вальдемар, – он впервые обратился ко мне по имени. – Вы думаете, что делать мне нечего, как вас муштровать, что нашелся такой «злой дядя», который не дает вам наслаждаться амурской природой и бегать в Благовещенск по девкам.
– Нет, я не столь инфантилен, но я не могу знать, кто совершил эту диверсию.
– Вальдемар, это ужасные люди. Они ни перед чем не остановятся. Вот тут в вашем личном деле написано, что ваша матушка живет в Германии и замужем за полковником люфтваффе. Вы что, пойдете убивать ваших родителей, если так решат эти нелюди?
– Да конечно же нет! Но почему вы думаете, что эту диверсию совершил кто-то из легионеров?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Старшина нам скучать не давал и с немецкой педантичностью вколачивал в наши головы военную науку на совесть. Верхом его остроумия были вечерние переклички:
– Алканафт! – орал он перед вытянувшимся строем из сорока восьми душ.
Обидчивый тощий еврей, не дожидаясь особого приглашения, выходил из строя и осмеливался поправить старшину:
– Легионер Элкана, товарищ старшина.
– Смените вашу дебильную фамилию, иначе будете всю жизнь оплачивать услуги медвытрезвителя… Ха-ха! Какого дьявола вы отсутствовали на сегодняшних занятиях?!
Элкана молчал, но за него уже отвечали:
– Товарищ старшина, разрешите обратиться? У легионера Элканы сегодня суббота.
– С такими принципами в гетто жить надо, мэлодой ч'хэловэк, – и продолжал раскатисто. – Неужели таких, как вы, любят девки?! Вы гляньте, на кого вы похожи! Спины колесом, тощие бицепсы… Кто там сморкается?! В соплях утонешь! Ничего: цыплят по осени считают! Попадете на границу – благословите меня!
Незадолго до отправки на границу произошло примечательное событие, числа семнадцатого сентября. Я простыл и чувствовал себя прескверно (во всех болезнях самое отвратительное то, что начисто забываешь свое здоровое состояние, и болезнь заполняет все ощущения – в это время лучше всего читается Достоевский). Гарнизонный врач – доброжелательный фаталист – прописал мне несколько лекарств с заумными названиями и отпустил полежать сутки в казарме (в его кабинете полстены занимал гигантский немецкий календарь с белокурыми девушками – гештальтгимнастками). Когда я вошел в казарму, никого не было, а на многих койках белели квадратные листовки. Я завалился на койку и стал читать:
БРАТЬЯ-СЛАВЯНЕ!
Вот уже пятьдесят пять лет, как коричневая чума застлала Европу, вот уже пятьдесят лет, как в Европе не осталось в живых ни одного еврея. Мы, евреи, создавшие европейскую цивилизацию, были изгнаны и уничтожены тевтонскими варварами. Кровь еврейских женщин, детей, стариков вопиет о мщении! Вы, русские, должны мстить за нас. Мы, избранный народ, берем вас в свои работники. Это великая честь для вас. Мстите за Аушвиц и Дахау! Убивайте немцев! Не щадите ни женщин, ни детей, как они нас не щадили! Пусть не останется на земле ни одного немца в назидание всем народам. Уничтожьте немцев и весь их крупный и мелкий скот! Мы требуем в союзе с Америкой объявить войну Германии до ее полного уничтожения! Смерть немцам!
ГЕБИМ
Листовку в этот момент читал не один я, на другом конце палаты стоял наш бригадир. Внук Штольца и Обломова, он пришел в ярость и заорал мне – первому попавшемуся:
– Какая тварь это писала?! Убью как собаку! Вальдемар! ты – первый свидетель. Они наложили это, когда все завтракали, а дневальный… Это ведь с него спрос! Кто дневальный?!
В этот момент листовки обнаружили в других казармах, и даже в офицерском корпусе. Старшина ругался на чем свет стоит, называл нас «свинскими собаками» и сказал, что ноги растут из нашего легиона, ибо больше евреев в военном городке не было. Их – всего восемнадцать – едва ли не под конвоем привели в штаб, где они давали объяснение случившемуся и клялись всеми ветхозаветными клятвами, что это не их рук дело. На счастье, германская военная делегация, к приезду которой и была, видимо, приурочена эта акция, не доехала до нашего расположения и повернула в сторону Хабаровска. Полковник – командир в/ч – собрал всех нас на плацу:
– В нашей воинской части произошел отвратительный случай. Невыявленные пока диверсанты распространили печатную продукцию агитационного содержания, разжигающую национальную рознь и пропагандирующую войну с нашими немецкими соседями – страной, дружественной СССР. Этот факт позорен и вреден для репутации нашей воинской части. Я надеюсь, что если у авторов этой порнографии есть хоть капля чести, они явятся с повинной и понесут заслуженное наказание.
После к нам подошел старшина и сказал весьма отчетливо:
– Если какая-нибудь тварь будет здесь вести антигерманскую агитацию, то я ее сам – не возьму за труд – убью как собаку! В казармы, живо!
Все бросились исполнять приказание, а он кивнул мне пройти за ним в штаб нашей учебной части. Я оказался сидящим на диванчике перед дверью его кабинета, а мимо меня постоянно ходили туда-сюда соблазнительные телефонистки с циркулярами (олухи-пацифисты никогда не поймут, сколь соблазнительна женщина в форме, которая обозначает её формы лучше любого купальника – куда им! им бы полохматее и поблохастее!) Мое ожидание длилось целую вечность: к старшине заглянул его сослуживец, и они в течение получаса никак не могли расстаться – едва сослуживец подходил к двери и открывал ее в коридор, а я делал определённое движение по направлению к двери, наш старшина находил новую тираду, сослуживец возвращался в кабинет и продолжал разговор. Так повторялось семь или восемь раз. Наконец кабинет разродился сослуживцем нашего старшины, и туда зашел я:
– Легионер Тарнавский прибыл по вашему приказанию!
– Садитесь, Тарнавский. Странная все-таки у вас фамилия.
– Это фамилия моих дворянских предков, товарищ старшина.
– Ах, вот оно что! Да, верно, это они понабрали наших исконных фамилий и заделались Розенбергами и Мстиславами. Ну ладно, речь не об этом… Как вы думаете, Тарнавский, кто из ваших сокурсников мог быть причастным к этой провокации?
– Я сам об этом думал, – ответил я, – но ничего не могу предположить.
– Но вы же общительный человек, как написано в вашем деле…
– Среди тех, с кем я общаюсь, евреев почти нет.
Он встал и прошелся по кабинету, и тут я заметил на полке шкафа слева крупную фотографию женщины неописуемой красоты и трех детишек – так обычно выглядит фотография семьи.
– Поставьте себя на мое место, Вальдемар, – он впервые обратился ко мне по имени. – Вы думаете, что делать мне нечего, как вас муштровать, что нашелся такой «злой дядя», который не дает вам наслаждаться амурской природой и бегать в Благовещенск по девкам.
– Нет, я не столь инфантилен, но я не могу знать, кто совершил эту диверсию.
– Вальдемар, это ужасные люди. Они ни перед чем не остановятся. Вот тут в вашем личном деле написано, что ваша матушка живет в Германии и замужем за полковником люфтваффе. Вы что, пойдете убивать ваших родителей, если так решат эти нелюди?
– Да конечно же нет! Но почему вы думаете, что эту диверсию совершил кто-то из легионеров?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51