Фотограф профессионально охватил Локотка взглядом и
одобрительно похлопал его по плечу.
В половине одиннадцатого они втроем уехали на конный завод.
5
Корреспонденция "до востребования", за которой не явились адресаты,
пролежав положенный месяц в почтовом отделении, хранилась затем еще месяц
на главпочтамте. Теперь, когда и тут срок вышел, комиссия из трех человек
во главе с заместителем начальника почтамта засела за ее разбор. Серые
мешки с невостребованными письмами были свалены в кучу в углу небольшой
комнаты. Предстояла нудная и кропотливая работа: вскрывать, читать и
решать, что сжигать, а что отложить, еще раз прочитать и окончательно
определить: сжигать или отправить в милицию. Обычно туда передавались
письма, в которых имелись документы, важные бумаги или какие-нибудь особые
сообщения. Но такое случалось редко. В основном все шло в топку.
Люди, читавшие чужие письма, настолько привыкли к этой рутинной
работе, что не очень уж вникали в глубины и в смысл чьих-то посланий.
Горе, заботы, описания, тяготы и печали жизни, радости по каким-то
ничтожным или достойным поводам оказывались настолько сужены почти
одинаковым для всех бытом, что тематически письма эти можно было
рассортировать на три-четыре категории; в каждую из них той или иной
стороной входила не только жизнь тех, кто писал и кому писались эти
письма, но и тех, кто сейчас их читал. И редко попадалось что-либо этакое,
цеплявшее внимание или необычное, как увлекательная, полная утопий книга,
которая порою отодвигает от нас хоть на несколько часов однообразную и
нудную жизнь. По этому последнему признаку письмо Георга Тюнена своему
приятелю было отложено замначальника почтамта для вторичного прочтения.
Изложенная Тюненом мюнхенская история и приложенная фотография
семидесятилетней давности в общем-то не укладывалась в параграф инструкции
- не было тут ни документов, важных бумаг, все это можно и сжечь, но
имелась и какая-то необычность, событийность. И заместитель начальника
почтамта, как глава комиссии, решил передать письмо в милицию. Он, правда,
догадывался, что во всякой милиции на эти письма мало кто обращает
внимание, отношение к ним плевое, там не успевают справляться с
повседневными делами, давать ход десяткам заявлений и жалоб граждан, и
даже не всегда регистрируют письма, которые поступают с почты с
действительно ценными вложениями - документами или важными бумагами. Но
ведомственное монотонное существование служащих иной раз взращивает в
своей среде какую-нибудь особь наизнанку, не тип, а экземпляр. Таким
экземпляром в Старорецком городском управлении внутренних дел числился
старший оперуполномоченный капитан Максим Федорович Остапчук. Был он
человек спокойный и неразговорчивый, на решения не скор. Начальство
нередко выговаривало ему: "Тебе, Остапчук, не в угрозыске работать, а в
какой-нибудь инвентаризационной конторе". На это он отмалчивался, но ничто
не менялось в его поведении. Немногие понимали, что именно его
основательность, копание в бумажках, немногословие, непоколебимость, если
уж он изрекал свое решение или излагал какую-нибудь долго вызревавшую
мысль, давали тот результат, с которым потом все шло гладко. Решение или
мысль эту тут же греб к себе кто-нибудь шустрый, хваткий, с хорошим нюхом,
все приходило в движение, затевалась суета, возбуждение перетекало от
одного к другому, но, радуясь потом удаче, никто не вспоминал, что
началась она с каких-то неторопливых, будто вымученных фраз Остапчука, а
лавры успеха пожинал именно тот шустрый, первым учуявший и выгребший из
спотыкавшихся слов Остапчука золотое зернышко успеха. Может быть, поэтому
сорокалетний Максим Остапчук так медленно поднимался по должностной
лестнице.
Водилось за ним вроде и чудачество: он вел свою особую картотеку,
собирал всякие случайные бумажки, что было вовсе не предусмотрено
какими-либо милицейскими параграфами. В кабинете у него стояла высокая
тумба с множеством ящичков, он раздобыл ее, списанную, в какой-то
библиотеке. В этих недрах он и хранил свое добро. Замочная скважина
имелась только в одном, верхнем, ящичке, но когда он запирался,
блокировались и все остальные. Никто не имел туда доступа, кроме
владельца, и никто не претендовал, поскольку тумба эта была как бы за
пределами штатного расписания. Однажды приехала комиссия во главе с
жирным, тяжко сопевшим генералом из политотдела. Обходя кабинеты, комиссия
заглянула и к Остапчуку. "Это что?" - спросил генерал, заметив высокую
старинную тумбу красного дерева, нагло выбивавшуюся из казенного
интерьера. - "Да это так, хозяйство капитана Остапчука", - несколько
смущенно ответил начальник управления и объяснил генералу, в чем
собственно дело. Тот еще раз посмотрел на тумбу, на капитана Остапчука,
пожал плечами и, буркнув: "Жуликов ловить надо", - вышел.
Тем не менее о содержимом ящичков Остапчука кое-кто знал и в
райотделах, и в районных и областной прокуратурах. И далеко не все
относились к ним, как к чудачеству, и при случае пользовались.
Когда письмо Тюнена, присланное комиссией главпочтамта, поступило в
милицейскую канцелярию с припиской "на ваше усмотрение", там, как бы
отмахнувшись, решили: "На кой черт оно нам? Отдайте его Остапчуку".
6
Вот уже полтора месяца, как Левин, поддавшись уговорам Михальченко,
работал в частном агентстве "След".
Михальченко брался за все: агентству нужны деньги и добрая слава...
Сегодня перед концом рабочего дня позвонил директор конного завода,
человек в городе известный, заслуженный зоотехник республики, попросил
помочь своему гостю - какому-то немцу. Договорились на завтра, на девять
утра. Михальченко попросил Левина заняться этим немцем:
- Ефим Захарович, тут высокий ранг, так сказать международный, хорошо
бы, чтоб вы. Вы по-немецки знаете?
- "Вир бауен моторен, вир бауен тракторен". И так далее, учил в
школе. Но ему, наверное, нужны не мои познания в языке.
- Я не знаю, что ему нужно, а нам нужна его валюта.
- Хорошо, я буду к девяти, - согласился Левин...
В доме все утихло. Спал Сашенька, спала, наверное, и невестка. Из
подвала вернулся сын, Левин слышал, как хлопнула входная дверь. По вечерам
сын подрабатывал: паял какие-то шнуры, разъемы, блочки, платы - в городе
появилось много импортных видеомагнитофонов, для состыковки с нашими
телевизорами полагались все эти штучки, сын изготавливал их и
устанавливал, ходил по субботам и в воскресные дни к беспрерывно звонившим
клиентам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
одобрительно похлопал его по плечу.
В половине одиннадцатого они втроем уехали на конный завод.
5
Корреспонденция "до востребования", за которой не явились адресаты,
пролежав положенный месяц в почтовом отделении, хранилась затем еще месяц
на главпочтамте. Теперь, когда и тут срок вышел, комиссия из трех человек
во главе с заместителем начальника почтамта засела за ее разбор. Серые
мешки с невостребованными письмами были свалены в кучу в углу небольшой
комнаты. Предстояла нудная и кропотливая работа: вскрывать, читать и
решать, что сжигать, а что отложить, еще раз прочитать и окончательно
определить: сжигать или отправить в милицию. Обычно туда передавались
письма, в которых имелись документы, важные бумаги или какие-нибудь особые
сообщения. Но такое случалось редко. В основном все шло в топку.
Люди, читавшие чужие письма, настолько привыкли к этой рутинной
работе, что не очень уж вникали в глубины и в смысл чьих-то посланий.
Горе, заботы, описания, тяготы и печали жизни, радости по каким-то
ничтожным или достойным поводам оказывались настолько сужены почти
одинаковым для всех бытом, что тематически письма эти можно было
рассортировать на три-четыре категории; в каждую из них той или иной
стороной входила не только жизнь тех, кто писал и кому писались эти
письма, но и тех, кто сейчас их читал. И редко попадалось что-либо этакое,
цеплявшее внимание или необычное, как увлекательная, полная утопий книга,
которая порою отодвигает от нас хоть на несколько часов однообразную и
нудную жизнь. По этому последнему признаку письмо Георга Тюнена своему
приятелю было отложено замначальника почтамта для вторичного прочтения.
Изложенная Тюненом мюнхенская история и приложенная фотография
семидесятилетней давности в общем-то не укладывалась в параграф инструкции
- не было тут ни документов, важных бумаг, все это можно и сжечь, но
имелась и какая-то необычность, событийность. И заместитель начальника
почтамта, как глава комиссии, решил передать письмо в милицию. Он, правда,
догадывался, что во всякой милиции на эти письма мало кто обращает
внимание, отношение к ним плевое, там не успевают справляться с
повседневными делами, давать ход десяткам заявлений и жалоб граждан, и
даже не всегда регистрируют письма, которые поступают с почты с
действительно ценными вложениями - документами или важными бумагами. Но
ведомственное монотонное существование служащих иной раз взращивает в
своей среде какую-нибудь особь наизнанку, не тип, а экземпляр. Таким
экземпляром в Старорецком городском управлении внутренних дел числился
старший оперуполномоченный капитан Максим Федорович Остапчук. Был он
человек спокойный и неразговорчивый, на решения не скор. Начальство
нередко выговаривало ему: "Тебе, Остапчук, не в угрозыске работать, а в
какой-нибудь инвентаризационной конторе". На это он отмалчивался, но ничто
не менялось в его поведении. Немногие понимали, что именно его
основательность, копание в бумажках, немногословие, непоколебимость, если
уж он изрекал свое решение или излагал какую-нибудь долго вызревавшую
мысль, давали тот результат, с которым потом все шло гладко. Решение или
мысль эту тут же греб к себе кто-нибудь шустрый, хваткий, с хорошим нюхом,
все приходило в движение, затевалась суета, возбуждение перетекало от
одного к другому, но, радуясь потом удаче, никто не вспоминал, что
началась она с каких-то неторопливых, будто вымученных фраз Остапчука, а
лавры успеха пожинал именно тот шустрый, первым учуявший и выгребший из
спотыкавшихся слов Остапчука золотое зернышко успеха. Может быть, поэтому
сорокалетний Максим Остапчук так медленно поднимался по должностной
лестнице.
Водилось за ним вроде и чудачество: он вел свою особую картотеку,
собирал всякие случайные бумажки, что было вовсе не предусмотрено
какими-либо милицейскими параграфами. В кабинете у него стояла высокая
тумба с множеством ящичков, он раздобыл ее, списанную, в какой-то
библиотеке. В этих недрах он и хранил свое добро. Замочная скважина
имелась только в одном, верхнем, ящичке, но когда он запирался,
блокировались и все остальные. Никто не имел туда доступа, кроме
владельца, и никто не претендовал, поскольку тумба эта была как бы за
пределами штатного расписания. Однажды приехала комиссия во главе с
жирным, тяжко сопевшим генералом из политотдела. Обходя кабинеты, комиссия
заглянула и к Остапчуку. "Это что?" - спросил генерал, заметив высокую
старинную тумбу красного дерева, нагло выбивавшуюся из казенного
интерьера. - "Да это так, хозяйство капитана Остапчука", - несколько
смущенно ответил начальник управления и объяснил генералу, в чем
собственно дело. Тот еще раз посмотрел на тумбу, на капитана Остапчука,
пожал плечами и, буркнув: "Жуликов ловить надо", - вышел.
Тем не менее о содержимом ящичков Остапчука кое-кто знал и в
райотделах, и в районных и областной прокуратурах. И далеко не все
относились к ним, как к чудачеству, и при случае пользовались.
Когда письмо Тюнена, присланное комиссией главпочтамта, поступило в
милицейскую канцелярию с припиской "на ваше усмотрение", там, как бы
отмахнувшись, решили: "На кой черт оно нам? Отдайте его Остапчуку".
6
Вот уже полтора месяца, как Левин, поддавшись уговорам Михальченко,
работал в частном агентстве "След".
Михальченко брался за все: агентству нужны деньги и добрая слава...
Сегодня перед концом рабочего дня позвонил директор конного завода,
человек в городе известный, заслуженный зоотехник республики, попросил
помочь своему гостю - какому-то немцу. Договорились на завтра, на девять
утра. Михальченко попросил Левина заняться этим немцем:
- Ефим Захарович, тут высокий ранг, так сказать международный, хорошо
бы, чтоб вы. Вы по-немецки знаете?
- "Вир бауен моторен, вир бауен тракторен". И так далее, учил в
школе. Но ему, наверное, нужны не мои познания в языке.
- Я не знаю, что ему нужно, а нам нужна его валюта.
- Хорошо, я буду к девяти, - согласился Левин...
В доме все утихло. Спал Сашенька, спала, наверное, и невестка. Из
подвала вернулся сын, Левин слышал, как хлопнула входная дверь. По вечерам
сын подрабатывал: паял какие-то шнуры, разъемы, блочки, платы - в городе
появилось много импортных видеомагнитофонов, для состыковки с нашими
телевизорами полагались все эти штучки, сын изготавливал их и
устанавливал, ходил по субботам и в воскресные дни к беспрерывно звонившим
клиентам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65