Никто не питал иллюзий.
Конечно, Энн разбиралась в огнестрельных ранах, как и во всех остальных, в то время и сами доктора знали ненамного больше, к тому же больниц поблизости не было и в помине. Выживет ли раненый, обычно зависело от хорошего ухода и крепости его здоровья — в основном от последнего. Однако мне доводилось видеть, как выживали даже после самых немыслимых увечий.
Тони взял лошадь Энн, поводил по кругу и принялся обтирать насухо. Лошадь скакала во весь опор и к тому же слишком долго. Глядя на склонившуюся у огня Энн, мне оставалось только в изумлении качать головой. Ни минуты не колеблясь, она примчалась к нам так быстро, как только смог домчать ее конь.
Я спросил ее об этом.
— Я дважды меняла лошадей, — ответила она, — у «Стремени» и в индейском лагере.
У меня на затылке волосы встали дыбом.
— В индейском лагере? Где это?
— Милях в двадцати к востоку. Лагерь кайова.
— Вы взяли лошадь у кайова?
— А почему бы и нет? Я взяла и въехала к ним в лагерь, сказала, что ранен человек, что мне нужна лошадь и что у меня в сумках лекарство. Они ни о чем больше не спросили, просто поменяли лошадь и седло. А потом смотрели, как я уехала. —
— Ну и ну, будь я проклят! Вот это нахальство!
— А что мне оставалось делать? Мне была нужна лошадь, а у них их достаточно, поэтому я и заехала к ним.
— С ними были женщины?
— Нет. Это военный отряд. — Энн посмотрела на меня и улыбнулась. — По-моему, я их напугала, и они беспрекословно отдали мне лошадь… Может, это из-за моей сумки с лекарством…
— Скорее, из-за вашего самообладания. Нет ничего, что индейцы уважают больше. К тому же они могли подумать, что вы умеете колдовать.
Я взглянул на Фуэнтеса, но тот только пожал плечами и покачал головой. Мол, что прикажете делать с такой девушкой?
В любом случае мы оба почувствовали облегчение. Никто из нас особенно не разбирался в ранах, хотя Фуэнтес смыслил в них побольше моего. Но мы не имели с собой ничего, чтобы обработать рану, и я совсем не знал местных растений, которыми пользовались индейцы.
Немного погодя Энн подошла ко мне. На востоке занимался слабый серый рассвет; мы стояли рядом и наблюдали, как темные контуры холмов все резче прорисовываются на фоне светлеющего неба.
— Я думала, что ранили вас, — сказала Энн. — И так испугалась.
— Я рад, что вы приехали. Хотя вам не следовало этого делать. Вам просто повезло с индейцами. Если бы они увидели вас первыми, история имела бы другой конец.
— В Хинга стрелял Джори? — спросила она.
Я рассказал ей, как все произошло.
— Ну а теперь, раз вы здесь, мы с Фуэнтесом поднимемся на гору и соберем стадо. Оно, наверное, разбрелось за ночь.
— И что теперь будет?
Размышления над этим вопросом ни к чему меня не привели, хотя я много думал с того момента, как Джори выстрелил в Джо. Нам оставалось только ждать.
— Не знаю, — ответил я.
Могла разразиться война, и я знал, как она будет протекать. Сначала — отдельные перестрелки, которые потом перерастут в бойню до последнего, и ни один мужчина не будет в безопасности — даже проезжающий мимо незнакомец. Его застрелят лишь потому, что он не на стороне первого встречного — значит, на стороне врага.
Тут я обратил внимание на обстоятельство, которое как-то не учитывал раньше.
— Откуда вы привозите припасы? До здешних мест отовсюду довольно далеко, — поинтересовался я у Энн, меняя тему разговора.
— Из Сан-Антонио, — ответила она. — Мы ездим туда все вместе. Ваши, наши, люди Бэлча и Сэддлера. Каждый снаряжает два-три фургона с возницами и посылает по паре верховых для охраны. Иногда нас встречают солдаты из форта Конхо, которые сопровождают и охраняют нас.
— А если вы не едете в Сан-Антонио?
— Тогда остается не слишком большой выбор. На станции почтовых дилижансов небольшая лавка. Местечко называется Бен-Финклин и находится в четырех милях от форта Конхо, ближе к нам. Есть еще один поселок на противоположном от форта берегу реки, который называют Заречьем. Там — магазины, несколько салунов и тех самых домов, которые посещают мужчины. Ребята говорят, что это очень, очень опасное место.
Стало быть, поселившиеся к югу от нас — например, семья Лизы — должны пополнять свои припасы в одном из этих двух поселков. Возможно, хотя и малоправдоподобно, что они ездят в Сан-Антонио, через страну кайова и апачей, сами по себе. Но даже дорога до Бен-Финклина или Заречья таит много опасностей. Неожиданно я решил, что должен туда съездить.
Как только рассвело, мы с Тони покинули лагерь и поднялись наверх. Некоторые животные из нашего стада сами нашли дорогу к ручью, но мы не могли ждать, пока это сделают остальные.
Они немного разбрелись, но, сделав широкий заезд, мы начали сбивать их в стадо. Теперь большинство привыкло к тому, что их гнали, и мы двинулись к воде. Время от времени находился какой-нибудь необузданный бычок, намеревавшийся отбиться от остальных, лишь бы показать свой норов, но мы загоняли таких обратно. Неторопливо согнав скот со Столовой горы, мы дали ему рассредоточиться вдоль ручья, чтобы напиться.
Только на закате весь наш скот спустился вниз, и, подъехав ко мне, Тони закинул ногу за луку седла, достал табак и бумагу. Затем сдвинул на затылок сомбреро и спросил:
— Ты ей нравишься?
— Кому?
Он презрительно посмотрел на меня.
— Энн Тимберли… сеньорите.
— Ей? Ну что ты! Вряд ли.
— Нравишься. Я точно знаю. Если хочешь знать что-нибудь о любви, спроси меня. Я был влюблен… э, несколько десятков раз!
— Влюблен?
— Ну конечно. Женщины созданы для любви, и я не мог допустить, чтобы они страдали и тосковали по веселому кабальеро, которого нет рядом. Утешить и обрадовать их — мой долг.
— Ну ты даешь! — усмехнулся я. — Я теперь вижу, как ты страдаешь от мук любви.
— Конечно. Мы, мексиканцы, созданы для страданий. И наши сердца принимают это. Мексиканец чувствует себя счастливей всего, когда печалится… печалится из-за сеньориты, кем бы она ни оказалась. Всегда лучше быть с разбитым сердцем, амиго. Иметь разбитое сердце и петь об этом — намного лучше, чем завоевать сердце девушки, а потом быть вынужденным поддерживать эти чувства. Я просто впадаю в отчаяние, как только представлю, что надо всегда любить только одну. Как я могу оказаться таким жестоким к остальным, амиго? Они вполне заслуживают моего внимания, а потом…
— Что — потом?
— Я уезжаю, амиго. Я уезжаю на рассвете, а девушка… некоторое время страдает по мне. Потом встречает кого-нибудь еще. Этот парень оказывается дураком. Он остается с ней, а она лишается иллюзий и не может забыть меня… оказавшегося настолько мудрым, чтобы уехать до того, как она поймет, что никакой я не герой, а всего лишь другой мужчина. Поэтому в ее глазах я всегда остаюсь героем, понятно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61