Группа эсэсовцев ждала их у ворот, похлопывая руками для обогрева. И охрана у ворот, и трубы – кошмар продолжался. Девушка рядом с Милой начала всхлипывать.
– Они везли нас всю дорогу, чтобы в конце концов засунуть в печь.
– Нет, – сказала Мила, – они не стали бы тратить на это время. С нами могли бы покончить и в Аушвице.
Тем не менее, ее оптимизм смахивал на убежденность Люси – она не могла сказать, откуда он у нее взялся.
По мере приближения к воротам им стало казаться, что среди эсэсовцев стоит герр Шиндлер. Сначала им бросились в глаза очертания его высокой фигуры, которую было трудно спутать. И теперь под полями тирольской шляпы, которую он надел, чтобы отметить возвращение в родные горы, они увидели черты его лица. Рядом с ним стоял высокий темноволосый офицер СС. Это был комендант Бринлитца, унтерштурмфюрер Липольд. Оскару уже было ясно – и женщины вскоре тоже убедятся в этом – что не в пример своему гарнизону из призывников средних лет, Липольд еще не потерял веру в осуществимость так называемого «Окончательного решения». И хотя именно он, будучи заместителем штурмбанфюрера Хассеброка, осуществлял власть в данном месте, Оскар первым вышел навстречу остановившейся колонне женщин. Они, не веря своим глазам, смотрели на него. Чудо, появившееся из тумана. Лишь несколько лиц расплылись в улыбках. Мила, как и другие девушки, стоявшие рядом, помнила, что это утро было переполнено чувством огромного невыразимого счастья. Годы спустя одна из женщин из этой колонны, сидя перед камерами немецкого телевидения, попыталась передать чувства, обуревавшие их в это утро: «Он был наш отец, он был наша мать, он был нашей единственной верой и надеждой. Он не даст нам погибнуть».
Оскар начал свое обращение к ним. Это была одна из его взволнованных темпераментных речей, полных волнующих обещаний.
– Мы знали, что вы приближаетесь, – сказал он. – Нам позвонили из Цвиттау. В здании вы найдете суп и хлеб, которые уже ждут вас. – И затем, легко и спокойно, с царственной убежденностью, он произнес эти слова:
– Теперь вам больше не о чем беспокоиться. Теперь вы со мной.
Унтер штурмфюрер был бессилен опровергнуть эти слова. Как бы Липольд ни выходил из себя, Оскар был непоколебим. Липольд не мог воздействовать на убежденность герра директора, который вместе с заключенными прошел за ворота.
Ждали их прибытия и мужчины. Они облепили перила балкона их спального корпуса, глядя вниз. Штернберг с сыном искали Клару Штернберг, Фейгенбаум-старший и Лютек Фейгенбаум выискивали Ноху Фейгенбаум с худенькой дочкой рядом. Иуда Дрезнер и его сын Янек, старый Иеретц, рабби Левертов, Гинтер, Гарде, даже Марсель Голдберг – все напрягали зрение в поисках своих женщин. Мундек Корн искал не только свою мать и сестру, но и полную оптимизма Люсю, к которой он всегда испытывал интерес. Бау впал в печаль, от которой он никогда так до конца и не оправился. В первый раз он окончательно понял, что ни его мать, ни жена не появятся в Бринлитце. Но ювелир Вулкан, увидев внизу на фабричном дворе Хаю Вулкан, с изумлением понял, что есть такие люди, которым под силу осуществить спасение, не поддающееся осмыслению.
Приветствуя Милу, Польдек размахивал пакетом, в котором был подарок к ее появлению – большой моток шерсти, вытащенный из одного из оставшихся от Гофманов тюков и стальные спицы, которые он сам отлил и отполировал. Франц, десятилетний сын Спиры, тоже смотрел вниз с балкона. Во дворе было слишком много эсэсовцев и, чтобы удержаться от слез, он засунул себе кулак в рот и прикусил его.
Женщины в обносках из Аушвица осторожно ступали по брусчатке двора. Головы их были обриты. Некоторые из них настолько исхудали, были в таком болезненном состоянии, что их трудно было узнать. И все же встреча потрясла всех. Потом уже, с годами, пришло удивление от известия, что нигде, ни в одном углу охваченной войной Европы не было такой встречи. Ее не было и не могло быть, потому что из Аушвица не было спасения – ни для кого, кроме них.
Женщин провели в их отдельный спальный корпус. На полу лежали охапки соломы – нары еще не успели поставить. Из большой полевой кухни производства ДЭФы эсэсовка разливала им суп, о котором Оскар сказал у ворот. Он был густой и сытный. Он был наваристый, и в нем плавали пятна жира. Его ароматный запах вселял надежду, что сбудутся и другие невероятные обещания. «Теперь вам больше не о чем беспокоиться».
Но пока еще они не могли встретиться со своими мужчинами, прикоснуться к ним. Женщинам предстояло пройти карантин. Даже Оскар, по совету своих медиков, решил убедиться, что они не привезли с собой из Аушвица никакой заразы.
Тем не менее, существовали три способа нарушить их уединение. Один из них представлял собой выпавший из стенки кирпич под нарами молодого Моше Бейского. Ночами мужчины один за другим, стоя на коленях на матраце Бейского, переправляли в другое помещение за стенку записки. В стене же цеха было прорезано полукруглое отверстие, за которым открывался проход в женскую раздевалку. Пфефферберг нагромоздил тут ящики, сидя за которыми, можно было обмениваться посланиями. Наконец, рано утром и поздно вечером можно было постоять у проволочного заграждения, отделявшего мужской балкон от женского. Здесь встретилась семья Иеретцев: старый Иеретц, из пиломатериалов которого был выстроен первый барак на «Эмалии» и его жена, которой удалось спастись от акций в гетто. Заключенные шутили относительно разговоров между пожилыми супругами. «У тебя был стул, дорогая?» – серьезно осведомлялся старый мистер Иеретц у своей жены, которой удалось выбраться из дизентерийного барака в Биркенау.
В принципе никто не изъявлял желания оказаться на больничной койке. В Плачуве она была самым опасным местом, куда мог явиться доктор Бланке со смертельной дозой бензина в шприце. Даже здесь, в Бринлитце, всегда существовал риск внезапной инспекции, подобно той, после которой увезли ребят. В соответствии с указаниями из Ораниенбурга, лагерная клиника не имела права содержать у себя серьезных больных. Тут вам не благотворительное заведение. Тут лишь оказывают первую помощь при производственных травмах. Но как бы там ни было, клиника в Бринлитце все же оказалась забитой женщинами. Сюда же попала и девочка-подросток Янка Фейгенбаум. Она была поражена саркомой и в любом случае, даже в самой лучшей больнице, должна была умереть. Ей отвели самое удобное место из всех, что были. Здесь же оказалась и миссис Дрезнер, и еще не меньше дюжины женщин, которые или не могли есть или пища не удерживалась у них в организме. Оптимистка Люся и две другие девочки горели в скарлатине, и их нельзя было держать в лазарете. Их койки перенесли в погреб, где от близости парового котла стояла жара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
– Они везли нас всю дорогу, чтобы в конце концов засунуть в печь.
– Нет, – сказала Мила, – они не стали бы тратить на это время. С нами могли бы покончить и в Аушвице.
Тем не менее, ее оптимизм смахивал на убежденность Люси – она не могла сказать, откуда он у нее взялся.
По мере приближения к воротам им стало казаться, что среди эсэсовцев стоит герр Шиндлер. Сначала им бросились в глаза очертания его высокой фигуры, которую было трудно спутать. И теперь под полями тирольской шляпы, которую он надел, чтобы отметить возвращение в родные горы, они увидели черты его лица. Рядом с ним стоял высокий темноволосый офицер СС. Это был комендант Бринлитца, унтерштурмфюрер Липольд. Оскару уже было ясно – и женщины вскоре тоже убедятся в этом – что не в пример своему гарнизону из призывников средних лет, Липольд еще не потерял веру в осуществимость так называемого «Окончательного решения». И хотя именно он, будучи заместителем штурмбанфюрера Хассеброка, осуществлял власть в данном месте, Оскар первым вышел навстречу остановившейся колонне женщин. Они, не веря своим глазам, смотрели на него. Чудо, появившееся из тумана. Лишь несколько лиц расплылись в улыбках. Мила, как и другие девушки, стоявшие рядом, помнила, что это утро было переполнено чувством огромного невыразимого счастья. Годы спустя одна из женщин из этой колонны, сидя перед камерами немецкого телевидения, попыталась передать чувства, обуревавшие их в это утро: «Он был наш отец, он был наша мать, он был нашей единственной верой и надеждой. Он не даст нам погибнуть».
Оскар начал свое обращение к ним. Это была одна из его взволнованных темпераментных речей, полных волнующих обещаний.
– Мы знали, что вы приближаетесь, – сказал он. – Нам позвонили из Цвиттау. В здании вы найдете суп и хлеб, которые уже ждут вас. – И затем, легко и спокойно, с царственной убежденностью, он произнес эти слова:
– Теперь вам больше не о чем беспокоиться. Теперь вы со мной.
Унтер штурмфюрер был бессилен опровергнуть эти слова. Как бы Липольд ни выходил из себя, Оскар был непоколебим. Липольд не мог воздействовать на убежденность герра директора, который вместе с заключенными прошел за ворота.
Ждали их прибытия и мужчины. Они облепили перила балкона их спального корпуса, глядя вниз. Штернберг с сыном искали Клару Штернберг, Фейгенбаум-старший и Лютек Фейгенбаум выискивали Ноху Фейгенбаум с худенькой дочкой рядом. Иуда Дрезнер и его сын Янек, старый Иеретц, рабби Левертов, Гинтер, Гарде, даже Марсель Голдберг – все напрягали зрение в поисках своих женщин. Мундек Корн искал не только свою мать и сестру, но и полную оптимизма Люсю, к которой он всегда испытывал интерес. Бау впал в печаль, от которой он никогда так до конца и не оправился. В первый раз он окончательно понял, что ни его мать, ни жена не появятся в Бринлитце. Но ювелир Вулкан, увидев внизу на фабричном дворе Хаю Вулкан, с изумлением понял, что есть такие люди, которым под силу осуществить спасение, не поддающееся осмыслению.
Приветствуя Милу, Польдек размахивал пакетом, в котором был подарок к ее появлению – большой моток шерсти, вытащенный из одного из оставшихся от Гофманов тюков и стальные спицы, которые он сам отлил и отполировал. Франц, десятилетний сын Спиры, тоже смотрел вниз с балкона. Во дворе было слишком много эсэсовцев и, чтобы удержаться от слез, он засунул себе кулак в рот и прикусил его.
Женщины в обносках из Аушвица осторожно ступали по брусчатке двора. Головы их были обриты. Некоторые из них настолько исхудали, были в таком болезненном состоянии, что их трудно было узнать. И все же встреча потрясла всех. Потом уже, с годами, пришло удивление от известия, что нигде, ни в одном углу охваченной войной Европы не было такой встречи. Ее не было и не могло быть, потому что из Аушвица не было спасения – ни для кого, кроме них.
Женщин провели в их отдельный спальный корпус. На полу лежали охапки соломы – нары еще не успели поставить. Из большой полевой кухни производства ДЭФы эсэсовка разливала им суп, о котором Оскар сказал у ворот. Он был густой и сытный. Он был наваристый, и в нем плавали пятна жира. Его ароматный запах вселял надежду, что сбудутся и другие невероятные обещания. «Теперь вам больше не о чем беспокоиться».
Но пока еще они не могли встретиться со своими мужчинами, прикоснуться к ним. Женщинам предстояло пройти карантин. Даже Оскар, по совету своих медиков, решил убедиться, что они не привезли с собой из Аушвица никакой заразы.
Тем не менее, существовали три способа нарушить их уединение. Один из них представлял собой выпавший из стенки кирпич под нарами молодого Моше Бейского. Ночами мужчины один за другим, стоя на коленях на матраце Бейского, переправляли в другое помещение за стенку записки. В стене же цеха было прорезано полукруглое отверстие, за которым открывался проход в женскую раздевалку. Пфефферберг нагромоздил тут ящики, сидя за которыми, можно было обмениваться посланиями. Наконец, рано утром и поздно вечером можно было постоять у проволочного заграждения, отделявшего мужской балкон от женского. Здесь встретилась семья Иеретцев: старый Иеретц, из пиломатериалов которого был выстроен первый барак на «Эмалии» и его жена, которой удалось спастись от акций в гетто. Заключенные шутили относительно разговоров между пожилыми супругами. «У тебя был стул, дорогая?» – серьезно осведомлялся старый мистер Иеретц у своей жены, которой удалось выбраться из дизентерийного барака в Биркенау.
В принципе никто не изъявлял желания оказаться на больничной койке. В Плачуве она была самым опасным местом, куда мог явиться доктор Бланке со смертельной дозой бензина в шприце. Даже здесь, в Бринлитце, всегда существовал риск внезапной инспекции, подобно той, после которой увезли ребят. В соответствии с указаниями из Ораниенбурга, лагерная клиника не имела права содержать у себя серьезных больных. Тут вам не благотворительное заведение. Тут лишь оказывают первую помощь при производственных травмах. Но как бы там ни было, клиника в Бринлитце все же оказалась забитой женщинами. Сюда же попала и девочка-подросток Янка Фейгенбаум. Она была поражена саркомой и в любом случае, даже в самой лучшей больнице, должна была умереть. Ей отвели самое удобное место из всех, что были. Здесь же оказалась и миссис Дрезнер, и еще не меньше дюжины женщин, которые или не могли есть или пища не удерживалась у них в организме. Оптимистка Люся и две другие девочки горели в скарлатине, и их нельзя было держать в лазарете. Их койки перенесли в погреб, где от близости парового котла стояла жара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132