Один из списков, который составлял Гольдберг – или, в крайнем случае, мог его дополнить – был перечень тех, кто направлялся на «Эмалию» для сбора металлолома, используемого в Плачуве. Не излагая причины, по которой ему надо было попасть на «Эмалию», и напомнив о старых временах, Мандель попал в этот список.
Но, оказавшись в Заблоче и прошмыгнув между грудами металлолома, чтобы пройти к Оскару, он был остановлен перед кабинетом Банкером. Герр Шиндлер очень занят, сказал Банкер.
Через неделю Мандель повторил свою попытку. И снова Банкер не пропустил его поговорить с Оскаром. На третий раз Банкер был достаточно откровенен: «Вы хотите получить те сионистские деньги? Раньше вы их не хотели. А теперь хотите. Ну, так вы не сможете их получить. Такова жизнь, господин Мандель!»
Кивнув, Мандель ушел. Он ошибочно предположил, что Банкер уже наложил лапу хотя бы на часть этой наличности. На деле же Банкер просто осторожничал. В конечном итоге деньги все же попали в руки сионистов, заключенных в Плачуве, ибо расписка Алты Рубнер в их получении была доставлена Седлачеком в Будапешт.
Можно предположить, что немалая часть этой суммы была потрачена на поддержку евреев, прибывших в Краков из других мест, у которых не было никаких источников помощи.
Были ли средства, переданные Оскаром, потрачены, главным образом, на питание, как предположил Штерн или же пошли на поддержку подпольного сопротивления, на покупку пропусков и оружия, – этим вопросом Оскар никогда не задавался. Тем не менее, чтобы выкупить из тюрьмы миссис Шиндлер или спасти братьев Данцингер не было потрачено ни копейки из этих денег. Деньги Седлачека не пошли и на то, чтобы как-то компенсировать потери от 30 тонн эмалированной посуды, ушедшей в виде взяток, которые Оскару пришлось вручать большим и малым чинам СС в течение всего 1943-го года, чтобы удержать их от намерений закрыть лагерь на «Эмалии».
Не были они потрачены и на приобретение гинекологического инструментария ценой в 16 тысяч злотых, который Оскару пришлось покупать на черном рынке, когда одна из девушек на «Эмалии» забеременела – а беременность, без сомнения, означала прямой билет в Аушвиц. Не были они использованы и на покупку подержанного поломанного «Мерседеса» у унтерштурмфюрера Йона. Тот предложил ему купить машину, как раз когда Оскар обратился с просьбой, чтобы тридцать узников Плачува были переведены на «Эмалию». Машина, за которую Оскар выложил 12 тысяч злотых, на другой же день была реквизирована коллегой Йона и его приятелем, унтерштурмфюрером Шейдтом, чтобы обслуживать охрану лагеря. Может, в его багажнике развозят кормежку на посты, разозлился Оскар на Ингрид за обеденным столом. Позже, комментируя этот инцидент, Оскар сказал, что был только рад услужить обоим господам.
Глава 26
Раймонд Титч производил платежи самого разного характера. Он был тихим аккуратным католиком из Австрии, и его хромоту кое-кто объяснял ранением, полученным в Первой мировой войне, а другие – несчастным случаем в детстве. Он был лет на десять или больше того старше Амона и Оскара. В Плачуве он управлял фабрикой форменной одежды Юлиуса Мадритча, на которой было занято примерно 3.000 швей и механиков.
Одним из способов выкладывания денег были шахматные матчи с Амоном Гетом. Административный корпус соединяла с предприятием Мадритча телефонная линия, и Амон часто звонил Титчу, приглашая его к себе поиграть в шахматы. В первый раз игра кончилась через полчаса и отнюдь не в пользу гауптштурмфюрера. Приговор «Мат!», который Титч без особого восторга готовился произнести, замер у него на губах, когда он изумлением увидел, в какую ярость пришел Амон. Рванув воротник, он расстегнул и отбросил портупею и надвинул фуражку на лоб. Пораженному Раймонду Титчу показалось, что Амон готов выскочить к трамвайной линии в поисках заключенного, которому предстоит расстаться с жизнью, за его – Раймонда Титча – так легко одержанную победу. Теперь он позволял себе взять верх над комендантом не раньше, чем через три часа. И когда сотрудники административного управления видели, как Титч хромает по Иерусалимской, чтобы занять вахту у шахматной доски, они знали, что их ждет спокойный день. Чувство безопасности распространялось по мастерским и доходило даже до тех несчастных, что тащили вагонетки.
Но Раймонд Титч пускал в ход не только свои шахматные таланты. Независимо от доктора Седлачека и того человека с портативной камерой, которых Оскар привел в Плачув, Титч тоже начал фотографировать. Порой из окна своего кабинета, порой из угла мастерской, он снимал заключенных в полосатой форме, тянущих груз по узкоколейке, раздачу убогих порций супа с хлебом, копку канав и закладку фундаментов. Несколько снимков Титча, можно предположить, изображают тайную доставку хлеба в мастерские Мадритча. Без сомнения, круглые коричневые буханки приобретались Титчем с согласия и на деньги Мадритча; они доставлялись в Плачув на грузовиках под грудами обрезков и кипами одежды. Титч фотографировал, как круглые буханки торопливо перекидывались из рук в руки на склад Мадритча с той стороны, которая не была видна с вышек, и вид на подъездную дорогу к которой перекрывался производственным корпусом.
Он снимал эсэсовцев и украинских охранников в движении: за играми и на работе. Он снимал группу рабочих под надзором мастера, инженера Карпа, который вскоре стал жертвой собак-убийц, вырвавших ему гениталии и разодравших на ногах мясо до костей. Во время долгих прогулок по Плачуву он запечатлевал на пленке его строения, полные тоски и запустения. И похоже, именно он увековечил Амона, развалившегося в шезлонге на веранде, вид грузной туши которого заставил новоназначенного врача СС, доктора Бланке, сказать ему: «Хватит, Амон, ты должен сбрасывать вес». Титч фотографировал бегающих и играющих псов Рольфа и Ральфа, и Майолу, которая держала одного из них за ошейник, делая вид, что ей это страшно нравится. Так же он запечатлел Амона во всем величии на крупной белой лошади.
Отсняв пленки, Титч не проявлял их. В виде роликов было надежнее и безопаснее хранить их в архиве. Он складывал их в металлический ящик в своей краковской квартире. Здесь же он хранил некоторые ценности евреев Мадритча. Даже в Плачуве встречались люди, которым удалось сохранить при себе некоторые ценные вещи; то, что можно было бы предложить – в моменты предельной опасности – как выкуп: скажем, тому, кто составлял списки, тому, кто открывал и закрывал двери теплушек. Титч понимал, что только самые отчаявшиеся доверяли ему свое добро. Та небольшая часть заключенных, у которых еще были при себе кольца, часы и ювелирные изделия не нуждались в нем. Они регулярно пускали их в ход, выторговывая себе небольшие поблажки и удобства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Но, оказавшись в Заблоче и прошмыгнув между грудами металлолома, чтобы пройти к Оскару, он был остановлен перед кабинетом Банкером. Герр Шиндлер очень занят, сказал Банкер.
Через неделю Мандель повторил свою попытку. И снова Банкер не пропустил его поговорить с Оскаром. На третий раз Банкер был достаточно откровенен: «Вы хотите получить те сионистские деньги? Раньше вы их не хотели. А теперь хотите. Ну, так вы не сможете их получить. Такова жизнь, господин Мандель!»
Кивнув, Мандель ушел. Он ошибочно предположил, что Банкер уже наложил лапу хотя бы на часть этой наличности. На деле же Банкер просто осторожничал. В конечном итоге деньги все же попали в руки сионистов, заключенных в Плачуве, ибо расписка Алты Рубнер в их получении была доставлена Седлачеком в Будапешт.
Можно предположить, что немалая часть этой суммы была потрачена на поддержку евреев, прибывших в Краков из других мест, у которых не было никаких источников помощи.
Были ли средства, переданные Оскаром, потрачены, главным образом, на питание, как предположил Штерн или же пошли на поддержку подпольного сопротивления, на покупку пропусков и оружия, – этим вопросом Оскар никогда не задавался. Тем не менее, чтобы выкупить из тюрьмы миссис Шиндлер или спасти братьев Данцингер не было потрачено ни копейки из этих денег. Деньги Седлачека не пошли и на то, чтобы как-то компенсировать потери от 30 тонн эмалированной посуды, ушедшей в виде взяток, которые Оскару пришлось вручать большим и малым чинам СС в течение всего 1943-го года, чтобы удержать их от намерений закрыть лагерь на «Эмалии».
Не были они потрачены и на приобретение гинекологического инструментария ценой в 16 тысяч злотых, который Оскару пришлось покупать на черном рынке, когда одна из девушек на «Эмалии» забеременела – а беременность, без сомнения, означала прямой билет в Аушвиц. Не были они использованы и на покупку подержанного поломанного «Мерседеса» у унтерштурмфюрера Йона. Тот предложил ему купить машину, как раз когда Оскар обратился с просьбой, чтобы тридцать узников Плачува были переведены на «Эмалию». Машина, за которую Оскар выложил 12 тысяч злотых, на другой же день была реквизирована коллегой Йона и его приятелем, унтерштурмфюрером Шейдтом, чтобы обслуживать охрану лагеря. Может, в его багажнике развозят кормежку на посты, разозлился Оскар на Ингрид за обеденным столом. Позже, комментируя этот инцидент, Оскар сказал, что был только рад услужить обоим господам.
Глава 26
Раймонд Титч производил платежи самого разного характера. Он был тихим аккуратным католиком из Австрии, и его хромоту кое-кто объяснял ранением, полученным в Первой мировой войне, а другие – несчастным случаем в детстве. Он был лет на десять или больше того старше Амона и Оскара. В Плачуве он управлял фабрикой форменной одежды Юлиуса Мадритча, на которой было занято примерно 3.000 швей и механиков.
Одним из способов выкладывания денег были шахматные матчи с Амоном Гетом. Административный корпус соединяла с предприятием Мадритча телефонная линия, и Амон часто звонил Титчу, приглашая его к себе поиграть в шахматы. В первый раз игра кончилась через полчаса и отнюдь не в пользу гауптштурмфюрера. Приговор «Мат!», который Титч без особого восторга готовился произнести, замер у него на губах, когда он изумлением увидел, в какую ярость пришел Амон. Рванув воротник, он расстегнул и отбросил портупею и надвинул фуражку на лоб. Пораженному Раймонду Титчу показалось, что Амон готов выскочить к трамвайной линии в поисках заключенного, которому предстоит расстаться с жизнью, за его – Раймонда Титча – так легко одержанную победу. Теперь он позволял себе взять верх над комендантом не раньше, чем через три часа. И когда сотрудники административного управления видели, как Титч хромает по Иерусалимской, чтобы занять вахту у шахматной доски, они знали, что их ждет спокойный день. Чувство безопасности распространялось по мастерским и доходило даже до тех несчастных, что тащили вагонетки.
Но Раймонд Титч пускал в ход не только свои шахматные таланты. Независимо от доктора Седлачека и того человека с портативной камерой, которых Оскар привел в Плачув, Титч тоже начал фотографировать. Порой из окна своего кабинета, порой из угла мастерской, он снимал заключенных в полосатой форме, тянущих груз по узкоколейке, раздачу убогих порций супа с хлебом, копку канав и закладку фундаментов. Несколько снимков Титча, можно предположить, изображают тайную доставку хлеба в мастерские Мадритча. Без сомнения, круглые коричневые буханки приобретались Титчем с согласия и на деньги Мадритча; они доставлялись в Плачув на грузовиках под грудами обрезков и кипами одежды. Титч фотографировал, как круглые буханки торопливо перекидывались из рук в руки на склад Мадритча с той стороны, которая не была видна с вышек, и вид на подъездную дорогу к которой перекрывался производственным корпусом.
Он снимал эсэсовцев и украинских охранников в движении: за играми и на работе. Он снимал группу рабочих под надзором мастера, инженера Карпа, который вскоре стал жертвой собак-убийц, вырвавших ему гениталии и разодравших на ногах мясо до костей. Во время долгих прогулок по Плачуву он запечатлевал на пленке его строения, полные тоски и запустения. И похоже, именно он увековечил Амона, развалившегося в шезлонге на веранде, вид грузной туши которого заставил новоназначенного врача СС, доктора Бланке, сказать ему: «Хватит, Амон, ты должен сбрасывать вес». Титч фотографировал бегающих и играющих псов Рольфа и Ральфа, и Майолу, которая держала одного из них за ошейник, делая вид, что ей это страшно нравится. Так же он запечатлел Амона во всем величии на крупной белой лошади.
Отсняв пленки, Титч не проявлял их. В виде роликов было надежнее и безопаснее хранить их в архиве. Он складывал их в металлический ящик в своей краковской квартире. Здесь же он хранил некоторые ценности евреев Мадритча. Даже в Плачуве встречались люди, которым удалось сохранить при себе некоторые ценные вещи; то, что можно было бы предложить – в моменты предельной опасности – как выкуп: скажем, тому, кто составлял списки, тому, кто открывал и закрывал двери теплушек. Титч понимал, что только самые отчаявшиеся доверяли ему свое добро. Та небольшая часть заключенных, у которых еще были при себе кольца, часы и ювелирные изделия не нуждались в нем. Они регулярно пускали их в ход, выторговывая себе небольшие поблажки и удобства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132