»
В яме вместе с ним было еще десять детей.
В отчете Амона использовался термин Sonderbehandlung – специальное обращение. Термин этот стал широко известен в последующие годы, но Пемпер в первый раз столкнулся с ним. Естественно, он имел успокаивающее, едва ли не медицинское значение, но теперь-то Метек мог утверждать, что медициной тут и не пахло.
Телеграмма, которую Амон продиктовал этим утром для отправки в Аушвиц, достаточно убедительно свидетельствовала об этом. Амон объяснил, что с целью избежать дополнительных осложнений он настоял, чтобы состав группы, отобранной для «специального обращения», в ходе погрузки оставался в своей привычной одежде, которая у них имелась и что в полосатую тюремную форму их следует переодеть по окончании погрузки. Поскольку в Плачуве наличествует нехватка подобной формы, полосатые одеяния, в которых прибудут из Плачува кандидаты на «специальное обращение», должны быть возвращены из Аушвица для повторного использования.
Все дети, оставшиеся в Плачуве, и среди них большая часть тех, кто скрывались в уборной вместе с высоким подростком, продолжали прятаться среди взрослых, пока не были обнаружены в ходе последующих обысков и проверок, после чего их ждали томительные 60 километров до Аушвица. В это жаркое лето теплушки беспрерывно были в ходу, перебрасывая войска и вооружения к линии фронта, проходившей под Львовом, а на обратном пути им приходилось терять время на боковых путях, пока эсэсовские врачи рассматривали тянущиеся перед ними вереницы отчаявшихся обнаженных людей.
Глава 29
Сидя у открытого окна в кабинете Амона, сквозь которое проникал душный летний воздух, Оскар с самого начала не мог отделаться от впечатления, что встреча носила какой-то двусмысленный характер. Может, Мадритч и Бош чувствовали то же самое, ибо, избегая встречаться взглядами с Амоном, упорно разглядывали за окном ползущие по узкоколейке вагонетки с камнем. Лишь унтерштурмфюрер Лео Йон, который вел запись встречи, недвижимо сидел за столом, застегнутый на все пуговицы.
Амон сообщил, что встреча носит характер совещания по вопросам безопасности. Хотя фронт в настоящее время стабилизировался, появление русских отрядов в предместьях Варшавы заставило партизан усилить свою активность во всем генерал-губернаторстве. Евреи, до которых дошли эти слухи, осмеливаются на попытки бегства. Они, конечно, не подозревают, указал Амон, что им куда безопаснее находиться за колючей проволокой чем сталкиваться с убийцами евреев, которых вдоволь среди польских партизан. В любом случае, каждый должен опасаться возможности атаки партизан извне, а, более того, непредвиденных контактов между партизанами и заключенными.
Оскар попытался представить картину нападения партизан на Плачув, в результате которого смешавшаяся толпа евреев и поляков сразу же станет армией. Но это было только мечтой наяву, и кто мог поверить в нее? Перед ними стоял Амон, который старался убедить всех, что он-то в это верит. Он преследует какую-то цель. Оскар в этом не сомневался.
Бош сказал:
– Если партизаны явятся к тебе, Амон, я надеюсь, это произойдет не в тот вечер, когда я буду у тебя в гостях.
– Аминь, аминь, – пробормотал Шиндлер. – Да будет так.
После встречи, что бы она ни означала, Оскар пригласил Амона в свою машину, стоящую у административного корпуса. Он открыл багажник. В нем лежало седло, богато украшенное узорами, характерными для Закопане, горного района к югу от Кракова. Оскару было необходимо преподнести Амону такой подарок, ибо теперь оплата за рабочую силу для ДЭФ шла больше не через гауптштурмфюрера Гета, а направлялась прямо в Краков, представителю ораниенбургской штаб-квартиры генерала Пола.
Оскар предложил подвезти и Амона и его седло до виллы коменданта.
В такой душный жаркий день вагонетки ползли по колее несколько медленнее, чем предписывалось. Но преподнесенное шикарное седло смягчило Амона, да и вообще он больше не мог позволить себе выскочить из машины и тут же расстрелять нерадивых работников. Машина миновала казармы гарнизона и поехала вдоль боковых путей, на которых стоял ряд теплушек. По дрожащим струйкам раскаленного воздуха, которые, колыхаясь, поднимались от крыш теплушек, Оскар мог предположить, что они были набиты до отказа. Даже шум двигателя не мог заглушить доносящиеся из них стоны и мольбы о воде.
Остановив машину, Оскар прислушался. Учитывая, что в багажнике лежало великолепное дорогое седло, он не встретил возражений. Амон снисходительно улыбнулся сентиментальности своего приятеля.
– Часть пассажиров, – сказал он, – люди из Плачува, а часть – из трудового лагеря в Щебне. И еще поляки и евреи из Монтелюпич. Держат курс на Матхаузен, – с ухмылкой добавил Амон. – Они жалуются. Ну так они еще не знают, на что им придется жаловаться...
Крыши теплушек от жары отливали бронзой.
– У тебя нет возражений, – спросил Оскар, – если я вызову пожарную бригаду?
Амон хмыкнул с выражением «что-тебе-еще-придет-в-голову?» Он дал понять, что никому бы не позволил вызывать пожарников, разве что Оскару, потому что Оскар такой уж парень, да и вообще вся история станет поводом для хорошего послеобеденного анекдота.
Но когда Оскар в самом деле послал украинского охранника ударить в колокол, созывающий еврейскую пожарную команду, Амон несколько смутился. Он не сомневался – Оскар знал, что такое Матхаузен. Если людям в теплушках подадут воду из шлангов, у них появятся надежды на будущее. И не является ли доподлинной жестокостью таким образом давать им какие-то обещания? Пока Амон мялся, прикидывая, не изобразить ли все происходящее веселой шуткой, успели подключить и развернуть шланги, из которых на раскаленные крыши теплушек хлынули потоки воды. Нейшел, выйдя из конторы, только качал головой и улыбался, слушая, как люди в вагонах стонали и кричали от удовольствия. Грюн, телохранитель Амона, стоял, болтая с унтерштурмфюрером Йоном, отряхивая мундир от случайных капель. Но оставленные шланги, даже вытянутые во всю длину, доставали едва до середины состава. Оскар попросил Амона еще об одном одолжении: пусть несколько украинцев подъедут в Заблоче и привезут дополнительные шланги. Они длиной в 200 метров, сказал Оскар. Амон почему-то счел это донельзя уморительным.
Конечно, разрешаю, – покатываясь от хохота, сказал Амон. Он был готов пойти на что угодно ради хорошей комедийной ситуации.
Оскар дал украинцам записку к Банкеру и Гарде. Когда они уехали, Амон настолько преисполнился духом разыгрываемого представления, что разрешил раздвинуть двери теплушек и передать в них ведра с водой, а также вынести трупы с розовыми распухшими лицами. На железнодорожных путях стояли удивленные эсэсовцы, офицеры и рядовые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
В яме вместе с ним было еще десять детей.
В отчете Амона использовался термин Sonderbehandlung – специальное обращение. Термин этот стал широко известен в последующие годы, но Пемпер в первый раз столкнулся с ним. Естественно, он имел успокаивающее, едва ли не медицинское значение, но теперь-то Метек мог утверждать, что медициной тут и не пахло.
Телеграмма, которую Амон продиктовал этим утром для отправки в Аушвиц, достаточно убедительно свидетельствовала об этом. Амон объяснил, что с целью избежать дополнительных осложнений он настоял, чтобы состав группы, отобранной для «специального обращения», в ходе погрузки оставался в своей привычной одежде, которая у них имелась и что в полосатую тюремную форму их следует переодеть по окончании погрузки. Поскольку в Плачуве наличествует нехватка подобной формы, полосатые одеяния, в которых прибудут из Плачува кандидаты на «специальное обращение», должны быть возвращены из Аушвица для повторного использования.
Все дети, оставшиеся в Плачуве, и среди них большая часть тех, кто скрывались в уборной вместе с высоким подростком, продолжали прятаться среди взрослых, пока не были обнаружены в ходе последующих обысков и проверок, после чего их ждали томительные 60 километров до Аушвица. В это жаркое лето теплушки беспрерывно были в ходу, перебрасывая войска и вооружения к линии фронта, проходившей под Львовом, а на обратном пути им приходилось терять время на боковых путях, пока эсэсовские врачи рассматривали тянущиеся перед ними вереницы отчаявшихся обнаженных людей.
Глава 29
Сидя у открытого окна в кабинете Амона, сквозь которое проникал душный летний воздух, Оскар с самого начала не мог отделаться от впечатления, что встреча носила какой-то двусмысленный характер. Может, Мадритч и Бош чувствовали то же самое, ибо, избегая встречаться взглядами с Амоном, упорно разглядывали за окном ползущие по узкоколейке вагонетки с камнем. Лишь унтерштурмфюрер Лео Йон, который вел запись встречи, недвижимо сидел за столом, застегнутый на все пуговицы.
Амон сообщил, что встреча носит характер совещания по вопросам безопасности. Хотя фронт в настоящее время стабилизировался, появление русских отрядов в предместьях Варшавы заставило партизан усилить свою активность во всем генерал-губернаторстве. Евреи, до которых дошли эти слухи, осмеливаются на попытки бегства. Они, конечно, не подозревают, указал Амон, что им куда безопаснее находиться за колючей проволокой чем сталкиваться с убийцами евреев, которых вдоволь среди польских партизан. В любом случае, каждый должен опасаться возможности атаки партизан извне, а, более того, непредвиденных контактов между партизанами и заключенными.
Оскар попытался представить картину нападения партизан на Плачув, в результате которого смешавшаяся толпа евреев и поляков сразу же станет армией. Но это было только мечтой наяву, и кто мог поверить в нее? Перед ними стоял Амон, который старался убедить всех, что он-то в это верит. Он преследует какую-то цель. Оскар в этом не сомневался.
Бош сказал:
– Если партизаны явятся к тебе, Амон, я надеюсь, это произойдет не в тот вечер, когда я буду у тебя в гостях.
– Аминь, аминь, – пробормотал Шиндлер. – Да будет так.
После встречи, что бы она ни означала, Оскар пригласил Амона в свою машину, стоящую у административного корпуса. Он открыл багажник. В нем лежало седло, богато украшенное узорами, характерными для Закопане, горного района к югу от Кракова. Оскару было необходимо преподнести Амону такой подарок, ибо теперь оплата за рабочую силу для ДЭФ шла больше не через гауптштурмфюрера Гета, а направлялась прямо в Краков, представителю ораниенбургской штаб-квартиры генерала Пола.
Оскар предложил подвезти и Амона и его седло до виллы коменданта.
В такой душный жаркий день вагонетки ползли по колее несколько медленнее, чем предписывалось. Но преподнесенное шикарное седло смягчило Амона, да и вообще он больше не мог позволить себе выскочить из машины и тут же расстрелять нерадивых работников. Машина миновала казармы гарнизона и поехала вдоль боковых путей, на которых стоял ряд теплушек. По дрожащим струйкам раскаленного воздуха, которые, колыхаясь, поднимались от крыш теплушек, Оскар мог предположить, что они были набиты до отказа. Даже шум двигателя не мог заглушить доносящиеся из них стоны и мольбы о воде.
Остановив машину, Оскар прислушался. Учитывая, что в багажнике лежало великолепное дорогое седло, он не встретил возражений. Амон снисходительно улыбнулся сентиментальности своего приятеля.
– Часть пассажиров, – сказал он, – люди из Плачува, а часть – из трудового лагеря в Щебне. И еще поляки и евреи из Монтелюпич. Держат курс на Матхаузен, – с ухмылкой добавил Амон. – Они жалуются. Ну так они еще не знают, на что им придется жаловаться...
Крыши теплушек от жары отливали бронзой.
– У тебя нет возражений, – спросил Оскар, – если я вызову пожарную бригаду?
Амон хмыкнул с выражением «что-тебе-еще-придет-в-голову?» Он дал понять, что никому бы не позволил вызывать пожарников, разве что Оскару, потому что Оскар такой уж парень, да и вообще вся история станет поводом для хорошего послеобеденного анекдота.
Но когда Оскар в самом деле послал украинского охранника ударить в колокол, созывающий еврейскую пожарную команду, Амон несколько смутился. Он не сомневался – Оскар знал, что такое Матхаузен. Если людям в теплушках подадут воду из шлангов, у них появятся надежды на будущее. И не является ли доподлинной жестокостью таким образом давать им какие-то обещания? Пока Амон мялся, прикидывая, не изобразить ли все происходящее веселой шуткой, успели подключить и развернуть шланги, из которых на раскаленные крыши теплушек хлынули потоки воды. Нейшел, выйдя из конторы, только качал головой и улыбался, слушая, как люди в вагонах стонали и кричали от удовольствия. Грюн, телохранитель Амона, стоял, болтая с унтерштурмфюрером Йоном, отряхивая мундир от случайных капель. Но оставленные шланги, даже вытянутые во всю длину, доставали едва до середины состава. Оскар попросил Амона еще об одном одолжении: пусть несколько украинцев подъедут в Заблоче и привезут дополнительные шланги. Они длиной в 200 метров, сказал Оскар. Амон почему-то счел это донельзя уморительным.
Конечно, разрешаю, – покатываясь от хохота, сказал Амон. Он был готов пойти на что угодно ради хорошей комедийной ситуации.
Оскар дал украинцам записку к Банкеру и Гарде. Когда они уехали, Амон настолько преисполнился духом разыгрываемого представления, что разрешил раздвинуть двери теплушек и передать в них ведра с водой, а также вынести трупы с розовыми распухшими лицами. На железнодорожных путях стояли удивленные эсэсовцы, офицеры и рядовые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132