..»
Колпакова будто услышала Гервасия Васильевича и с преувеличенным вниманием уставилась на него своими красивыми глуповатыми глазами.
– Консервативное лечение возможно только в начальной стадии флегмоны... При прогрессирующей флегмоне отсрочка оперативного вмешательства недопустима. Под общим обезболиванием производят вскрытие флегмоны одним, а чаще несколькими параллельными разрезами с рассечением кожи и подкожной клетчатки...
«Я сделаю ему только один разрез... – подумал Гервасий Васильевич. – Только один. Если все будет в порядке, то несколько рубцов при заживлении могут стянуть ему предплечье, и он не скоро начнет работать в этом своем дурацком цирке...»
– В ранних фазах стрептококковых флегмон гноя может и не быть. В этих случаях при вскрытии отмечается серозное или серозно-геморрагическое пропитывание тканей. У больного Волкова предплечье представляет собой просто огромный гнойный мешок...
«Булькает и переливается...» – вспомнил Гервасий Васильевич виноватый голос Волкова.
– При вскрытии рану рыхло тампонируют марлей с пятипроцентным гипертоническим раствором и мазью Вишневского. В случае с больным Волковым тампонирования будет недостаточно. Ему придется вводить глубокие дренажи...
«Господи! Хоть бы это ему помогло!.. Если бы этим все кончилось...» – промелькнуло в голове Гервасия Васильевича.
– При тяжелой прогрессирующей форме флегмоны, при безуспешности оперативного и общего лечения в связи с угрозой жизни больных необходима ампутация конечности...
Гервасий Васильевич посмотрел на часы и встал со стула. Девочки зашевелились. Колпакова подняла руку.
– Что вам, Колпакова? – строго спросил Гервасий Васильевич. Ему показалось, что та, из цирка, должна быть похожа на Колпакову.
– Гервасий Васильевич! – бойко сказала Колпакова. – А у этого больного тяжелая форма или легкая?
– У этого больного тяжелая форма, – недобро ответил Гервасий Васильевич. – Очень тяжелая... А теперь я еще раз объясню всем вам, почему я повторил часть лекции по гнойным процессам. Всего того, о чем я рассказывал, и всего того, что вы сейчас увидите на операции, могло не быть, повторяю, если бы медицинская сестра при цирке, где работал больной, была грамотным специалистом!..
В дверях показался врач.
– Гервасий Васильевич, – спросил он, – наркоз общий?
– Нет, – ответил Гервасий Васильевич. – Это опасно. Слишком тяжелая и длительная интоксикация... Да и сердечко у него скисло.
Нина Ивановна подошла к Гервасию Васильевичу и тихо спросила:
– Вы не боитесь болевого шока?
– Я всего боюсь, – так же тихо ответил Гервасий Васильевич. – Всего, дорогая вы моя Нина Ивановна... Но я еще на больного рассчитываю. На Дмитрия Сергеевича.
Волков лежал на операционном столе. Вокруг стояли люди в белых масках. И Гервасий Васильевич был в маске. Волков впервые видел Гервасия Васильевича в маске и белом клеенчатом фартуке.
Оттого что Волков никого не узнал, кроме Гервасия Васильевича, ему стало не по себе. А тут еще вдруг затихла боль в руке, и Волков чуть было не попросил отменить операцию. Может быть, так пройдет...
А потом он испугался того, что все сейчас увидят, как он перетрусил, и ему захотелось что-нибудь спокойно сказать или сострить и услышать смех в ответ на свою остроту.
– Ты что так смотришь на меня? – спросил Гервасий Васильевич. – Под маской не узнал, что ли?
– Узнал, – ответил Волков. – Я вас и под паранджой узнаю...
Никто не рассмеялся, и даже Гервасий Васильевич не хмыкнул, а просто сказал:
– Спасибо.
И тут же Волков узнал старшую сестру, бывшего батальонного санинструктора.
Старшая сестра осторожно убрала с его лба волосы и, не снимая теплых ладоней с головы Волкова, встала сзади, у самого края операционного стола.
– Вот тебе, Дима, и собеседница – Алевтина Федоровна, – сказал Гервасий Васильевич. – Можешь за ней пока поухаживать.
«Алевтина Федоровна, – подумал Волков. – Алевтина Федоровна... Милка тоже Федоровна. Людмила Федоровна. Людмила Федоровна Болдырева. Людмила Федоровна Волкова. Как же, держи карман шире!..»
– Алевтина Федоровна, вы не возражаете? – спросил Гервасий Васильевич.
Старшая сестра смущенно засмеялась:
– Пусть ухаживают...
Она сняла одну руку с головы Волкова, взяла большой марлевый тампон и мягко вытерла его вспотевшее от напряжения лицо.
– Нина Ивановна, – сказал Гервасий Васильевич, – поднимите левую руку Дмитрия Сергеевича... Так. Йод. Спирт. Хорошо. Мы, Дима, вот как сделаем: ты пока не ухаживай за Алевтиной Федоровной, ладно? А пусть лучше Алевтина Федоровна ухаживает за тобой... Но уж поправишься – изволь быть кавалером! И здесь тоже, Сафар Алиевич. Все, все смазывайте! До подмышечной впадины... Вот так. Прекрасно... Выше, Нина Ивановна. Ты, Дима, чего больше всего боишься?
Волков проглотил слюну и глухо ответил:
– Не проснуться после наркоза...
– Вот и хорошо! – обрадовался Гервасий Васильевич. – Вот мы и не будем тебя усыплять...
Волков криво улыбнулся и спросил:
– Так и будете без наркоза резать?
– Э, нет, Димочка... Без наркоза только в переулках режут. Мы тебе сделаем местное обезболивание. Так называемую местную анестезию...
Ах как это было больно, больно, больно!..
Ах эта сволочь – местная анестезия!!! С ней только поначалу хорошо, а потом она никакая не анестезия!.. Будто ее и вовсе не было...
Волков не крикнул ни разу, не застонал. Только воздух втягивал сквозь стиснутые зубы и выдыхал с хрипом. Да еще упирался затылком в ладони старшей сестры, и какая-то мутная сила отрывала его спину от жесткого матрасика, выгибала дугой и снова распластывала на операционном столе...
И не слышал ничего, кроме шепота старшей сестры: «Потерпи, потерпи, миленький».
Пот разъедал глаза, затекал в рот, тело стало скользким, влажным, словно в парилке – на самой верхотуре...
«Потерпи, потерпи, миленький...»
Только однажды, перед самым концом, не сдержался Волков.
На мгновение его тряхнула такая оглушительная боль, что ему показалось, будто он расплавился и огненной жидкостью расплескался на кафельном полу операционной.
– А-а-аххх! – захлебнулся Волков.
И тут же, у лица своего, увидел очки Гервасия Васильевича.
– Больно?
Волков судорожно, коротко вздохнул несколько раз, помолчал немного, собрал все оставшиеся силы и ответил:
– О... Очень...
– Больше так не будет, – где-то сказал Гервасий Васильевич.
«Потерпи, потерпи, родненький...»
И Волков терпел и мечтал только об одном: хоть бы на мгновение потерять сознание.
Но сознание не покидало его, и теперь он лежал и ждал, когда его будут зашивать. Он знал, что все операции заканчиваются тем, что рану зашивают, и ждал этого как конца всех мучений.
А его все не зашивали и не зашивали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Колпакова будто услышала Гервасия Васильевича и с преувеличенным вниманием уставилась на него своими красивыми глуповатыми глазами.
– Консервативное лечение возможно только в начальной стадии флегмоны... При прогрессирующей флегмоне отсрочка оперативного вмешательства недопустима. Под общим обезболиванием производят вскрытие флегмоны одним, а чаще несколькими параллельными разрезами с рассечением кожи и подкожной клетчатки...
«Я сделаю ему только один разрез... – подумал Гервасий Васильевич. – Только один. Если все будет в порядке, то несколько рубцов при заживлении могут стянуть ему предплечье, и он не скоро начнет работать в этом своем дурацком цирке...»
– В ранних фазах стрептококковых флегмон гноя может и не быть. В этих случаях при вскрытии отмечается серозное или серозно-геморрагическое пропитывание тканей. У больного Волкова предплечье представляет собой просто огромный гнойный мешок...
«Булькает и переливается...» – вспомнил Гервасий Васильевич виноватый голос Волкова.
– При вскрытии рану рыхло тампонируют марлей с пятипроцентным гипертоническим раствором и мазью Вишневского. В случае с больным Волковым тампонирования будет недостаточно. Ему придется вводить глубокие дренажи...
«Господи! Хоть бы это ему помогло!.. Если бы этим все кончилось...» – промелькнуло в голове Гервасия Васильевича.
– При тяжелой прогрессирующей форме флегмоны, при безуспешности оперативного и общего лечения в связи с угрозой жизни больных необходима ампутация конечности...
Гервасий Васильевич посмотрел на часы и встал со стула. Девочки зашевелились. Колпакова подняла руку.
– Что вам, Колпакова? – строго спросил Гервасий Васильевич. Ему показалось, что та, из цирка, должна быть похожа на Колпакову.
– Гервасий Васильевич! – бойко сказала Колпакова. – А у этого больного тяжелая форма или легкая?
– У этого больного тяжелая форма, – недобро ответил Гервасий Васильевич. – Очень тяжелая... А теперь я еще раз объясню всем вам, почему я повторил часть лекции по гнойным процессам. Всего того, о чем я рассказывал, и всего того, что вы сейчас увидите на операции, могло не быть, повторяю, если бы медицинская сестра при цирке, где работал больной, была грамотным специалистом!..
В дверях показался врач.
– Гервасий Васильевич, – спросил он, – наркоз общий?
– Нет, – ответил Гервасий Васильевич. – Это опасно. Слишком тяжелая и длительная интоксикация... Да и сердечко у него скисло.
Нина Ивановна подошла к Гервасию Васильевичу и тихо спросила:
– Вы не боитесь болевого шока?
– Я всего боюсь, – так же тихо ответил Гервасий Васильевич. – Всего, дорогая вы моя Нина Ивановна... Но я еще на больного рассчитываю. На Дмитрия Сергеевича.
Волков лежал на операционном столе. Вокруг стояли люди в белых масках. И Гервасий Васильевич был в маске. Волков впервые видел Гервасия Васильевича в маске и белом клеенчатом фартуке.
Оттого что Волков никого не узнал, кроме Гервасия Васильевича, ему стало не по себе. А тут еще вдруг затихла боль в руке, и Волков чуть было не попросил отменить операцию. Может быть, так пройдет...
А потом он испугался того, что все сейчас увидят, как он перетрусил, и ему захотелось что-нибудь спокойно сказать или сострить и услышать смех в ответ на свою остроту.
– Ты что так смотришь на меня? – спросил Гервасий Васильевич. – Под маской не узнал, что ли?
– Узнал, – ответил Волков. – Я вас и под паранджой узнаю...
Никто не рассмеялся, и даже Гервасий Васильевич не хмыкнул, а просто сказал:
– Спасибо.
И тут же Волков узнал старшую сестру, бывшего батальонного санинструктора.
Старшая сестра осторожно убрала с его лба волосы и, не снимая теплых ладоней с головы Волкова, встала сзади, у самого края операционного стола.
– Вот тебе, Дима, и собеседница – Алевтина Федоровна, – сказал Гервасий Васильевич. – Можешь за ней пока поухаживать.
«Алевтина Федоровна, – подумал Волков. – Алевтина Федоровна... Милка тоже Федоровна. Людмила Федоровна. Людмила Федоровна Болдырева. Людмила Федоровна Волкова. Как же, держи карман шире!..»
– Алевтина Федоровна, вы не возражаете? – спросил Гервасий Васильевич.
Старшая сестра смущенно засмеялась:
– Пусть ухаживают...
Она сняла одну руку с головы Волкова, взяла большой марлевый тампон и мягко вытерла его вспотевшее от напряжения лицо.
– Нина Ивановна, – сказал Гервасий Васильевич, – поднимите левую руку Дмитрия Сергеевича... Так. Йод. Спирт. Хорошо. Мы, Дима, вот как сделаем: ты пока не ухаживай за Алевтиной Федоровной, ладно? А пусть лучше Алевтина Федоровна ухаживает за тобой... Но уж поправишься – изволь быть кавалером! И здесь тоже, Сафар Алиевич. Все, все смазывайте! До подмышечной впадины... Вот так. Прекрасно... Выше, Нина Ивановна. Ты, Дима, чего больше всего боишься?
Волков проглотил слюну и глухо ответил:
– Не проснуться после наркоза...
– Вот и хорошо! – обрадовался Гервасий Васильевич. – Вот мы и не будем тебя усыплять...
Волков криво улыбнулся и спросил:
– Так и будете без наркоза резать?
– Э, нет, Димочка... Без наркоза только в переулках режут. Мы тебе сделаем местное обезболивание. Так называемую местную анестезию...
Ах как это было больно, больно, больно!..
Ах эта сволочь – местная анестезия!!! С ней только поначалу хорошо, а потом она никакая не анестезия!.. Будто ее и вовсе не было...
Волков не крикнул ни разу, не застонал. Только воздух втягивал сквозь стиснутые зубы и выдыхал с хрипом. Да еще упирался затылком в ладони старшей сестры, и какая-то мутная сила отрывала его спину от жесткого матрасика, выгибала дугой и снова распластывала на операционном столе...
И не слышал ничего, кроме шепота старшей сестры: «Потерпи, потерпи, миленький».
Пот разъедал глаза, затекал в рот, тело стало скользким, влажным, словно в парилке – на самой верхотуре...
«Потерпи, потерпи, миленький...»
Только однажды, перед самым концом, не сдержался Волков.
На мгновение его тряхнула такая оглушительная боль, что ему показалось, будто он расплавился и огненной жидкостью расплескался на кафельном полу операционной.
– А-а-аххх! – захлебнулся Волков.
И тут же, у лица своего, увидел очки Гервасия Васильевича.
– Больно?
Волков судорожно, коротко вздохнул несколько раз, помолчал немного, собрал все оставшиеся силы и ответил:
– О... Очень...
– Больше так не будет, – где-то сказал Гервасий Васильевич.
«Потерпи, потерпи, родненький...»
И Волков терпел и мечтал только об одном: хоть бы на мгновение потерять сознание.
Но сознание не покидало его, и теперь он лежал и ждал, когда его будут зашивать. Он знал, что все операции заканчиваются тем, что рану зашивают, и ждал этого как конца всех мучений.
А его все не зашивали и не зашивали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25