(франц.).. Он здесь! Я видела его под окном! Вон там, там! Спрячьте меня от него. Он убьет меня, он убьет меня! - кричала она.
- Calmez-vous, Clarisse Успокойтесь, Кларисса. (франц.)., - говорит шевалье, который наверное, устал от бесконечных криков и безумных выходок несчастной.
- Calmez-vous, ma fille Успокойтесь, дитя мое. (франц.)., - повторяет нараспев матушка из кухни, где она стирает белье.
- Ах, стало быть, мосье - шевалье де ла Мотт? - спрашивает Бидуа.
- Apres, Monsieur? Ну и что, сударь? (франц.). - отвечает шевалье, надменно поднимая глаза от карт.
- В таком случае у меня письмо к мосье шевалье.
С этими словами моряк вручил шевалье де ла Мотту письмо, которое я привел выше. Чернила, которые ныне высохли и поблекли, в тот день были еще черными и влажными.
Шевалье встречался лицом к лицу с опасностью и смертью в десятках отчаянных стычек. В игре свинца и стали не сыскать было игрока хладнокровнее его. Он спокойно положил письмо в карман, доиграл партию в карты с графиней и, приказав Бидуа проводить его на квартиру, распрощался с честною компанией. Осмелюсь заметить, что бедная графиня принялась строить карточный домик и тут же обо всем позабыла. Матушка пошла закрывать ставни и, вернувшись, сказала:
- Как странно - этот человек, приятель Бидуа, все еще стоит на улице.
Надо вам сказать, что у нас было множество очень странных друзей. Моряки, говорившие на жаргоне, состоявшем из смеси английских, французских и голландских слов, то и дело наведывались в наш дом. Боже правый! Как подумаешь, среди каких людей я жил и к какой галере был прикован гребцом, просто чудо, что я не кончил так же, как кое-кто из моих приятелей.
В это время я начал заниматься drole de metier Странным ремеслом (франц.).. Дедушка решил приставить меня к делу. Наш подмастерье преподал мне начатки благородного искусства плетения париков. Когда я вырос настолько, что мог дотянуться до носа клиента, меня обещали произвести в чин брадобрея. Я был на побегушках у матушки, разносил ее баулы и корзинки, а также состоял нянькой у маленькой дочки графини, которая, как я уже говорил, любила меня больше всех в доме и при виде меня тотчас принималась размахивать своими пухлыми ручонками, щебеча от радости. В первый же день, когда я повез малютку кататься в тележке, которую раздобыла ей матушка, городские мальчишки начали всячески надо мною насмехаться, и мне пришлось как следует отколотить одного из них, между тем как бедная маленькая Агнеса сидела в тележке и сосала свой пальчик. И кто бы, вы думали, проходил мимо во время этой схватки? Не кто иной, как доктор Барнард, пастор английской церкви святого Филипа, неф которой он предоставлял для службы нам, французским протестантам, покуда шла починка нашей ветхой старой церквушки. Доктор Барнард (из соображений, которые в то время оставались мне неизвестны, но, как я теперь вынужден признать, были вполне справедливы) не жаловал дедушку, матушку и всю нашу семью. Можете не сомневаться, что наши,, в свою очередь, всячески его поносили. Он был известен у нас под кличкой "надменный пастырь": "Vilaine Мерзкая, противная (франц.). шишка на ровном месте", - говаривала, бывало, матушка на своем англо-французском наречии. Очень может быть, что одной из причин неприязни к доктору было то обстоятельство, что свой парик, - вот уж воистину шишка на ровном месте наподобие хорошего кочна цветной капусты, - он пудрил у другого цирюльника. Итак, в ту минуту, когда разыгрывалась достославная баталия между мною и Томом Кэффином (я отлично помню этого мальчишку, хотя - дай бог памяти прошло уже пятьдесят четыре года с тех пор, как мы расквасили друг другу носы), доктор Барнард подошел к нам и велел прекратить драку.
- Ах вы, разбойники! Я велю церковному сторожу посадить вас в колодки и выпороть, - говорит доктор, который исполнял также должность мирового судьи, - а этот маленький французский цирюльник вечно озорничает.
- Они дразнили меня, обзывали нянькой и хотели, опрокинуть тележку, и я не мог этого стерпеть, сэр. Мой долг - защищать бедную малютку, потому что она не может постоять за себя, - смело отвечал я. - Ее матушка больна, ее няня сбежала, и у нее нет никого, никого, кто может за нее заступиться, кроме меня, да еще Noire Pere qui est aux cieux Отца нашего на небеси (франц.)., - тут я поднял к небу свою маленькую руку, совсем как, бывало, дедушка, - и если эти мальчишки ее обидят, я все равно стану за нее драться.
Доктор вытер рукою глаза, порылся в кармане и дал мне серебряную монету.
- Приходи к нам в гости, дитя мое, - сказала миссис. Барнард, которая сопровождала доктора, и, глядя на малютку, сидевшую в тележке, добавила: Ах, бедняжка, бедняжка!
А доктор повернулся к английским мальчишкам, которые все еще держали меня за руки, и сказал:
- Вот что, мальчики! Если я еще раз узнаю, что вы трусливо бьете этого мальчугана за то, что он выполняет свой долг, я прикажу церковному сторожу хорошенько вас выпороть, и это так же верно, как то, что меня зовут Томас Барнард. А ты, Том Кэффин, сейчас же пожми руку этому маленькому французу.
- Я готов пожать Тому руку или подраться с ним, когда ему угодно, сказал я и, вновь впрягшись в тележку вместо пони, покатил ее вниз по Сэндгейт.
Об этом происшествии узнали жители нашего города, рыбаки, мореходы, а также наши друзья и знакомые, и благодаря им я - да поможет мне бог получил то наследие, которым владею и поныне. Назавтра после того, как француз-рыбак Бидуа явился к нам с визитом, когда я катил свою тележку вверх по склону холма, направляясь к маленькой ферме, где дедушка со своим компаньоном держали голубей, которых я в детстве очень любил, я встретил низенького черноволосого человечка, - лицо его я никак не могу вспомнить, и он заговорил со мною по-французски и по-немецки, совсем как матушка и дед.
- Это ребенок мадам фон Цаберн? - спросил он, дрожа всем телом.
- Ja, Herr, Да, господин (нем.). - ответил мальчик...
Ах, Агнеса, Агнеса! Как быстро промчались годы! Какие удивительные приключения выпали на нашу долю, какие тяжкие удары обрушились на нас, с какою нежною заботой хранило нас провидение с того самого дня, когда твой родитель преклонил колени у маленькой тележки, в которой спала его дочь! Эта картина и сейчас живо стоит у меня перед глазами: извилистая дорога, ведущая к воротам нашего города; сизые болота; вдали, за краем болот, коньки крыш и башни города Рая; необъятное серебристое море, простирающееся за ними; и склоненная фигура черноволосого человека, который смотрит на спящего ребенка. Он ни разу не поцеловал девочку и даже не дотронулся до нее. Я вспоминаю, как она проснулась, с улыбкой протянула к нему ручонки, но он со стоном отвернулся.
В эту минуту к нам подошел Бидуа, француз-рыбак, который, как я уже сказал, посетил нас накануне, а с ним еще какой-то человек, с виду англичанин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
- Calmez-vous, Clarisse Успокойтесь, Кларисса. (франц.)., - говорит шевалье, который наверное, устал от бесконечных криков и безумных выходок несчастной.
- Calmez-vous, ma fille Успокойтесь, дитя мое. (франц.)., - повторяет нараспев матушка из кухни, где она стирает белье.
- Ах, стало быть, мосье - шевалье де ла Мотт? - спрашивает Бидуа.
- Apres, Monsieur? Ну и что, сударь? (франц.). - отвечает шевалье, надменно поднимая глаза от карт.
- В таком случае у меня письмо к мосье шевалье.
С этими словами моряк вручил шевалье де ла Мотту письмо, которое я привел выше. Чернила, которые ныне высохли и поблекли, в тот день были еще черными и влажными.
Шевалье встречался лицом к лицу с опасностью и смертью в десятках отчаянных стычек. В игре свинца и стали не сыскать было игрока хладнокровнее его. Он спокойно положил письмо в карман, доиграл партию в карты с графиней и, приказав Бидуа проводить его на квартиру, распрощался с честною компанией. Осмелюсь заметить, что бедная графиня принялась строить карточный домик и тут же обо всем позабыла. Матушка пошла закрывать ставни и, вернувшись, сказала:
- Как странно - этот человек, приятель Бидуа, все еще стоит на улице.
Надо вам сказать, что у нас было множество очень странных друзей. Моряки, говорившие на жаргоне, состоявшем из смеси английских, французских и голландских слов, то и дело наведывались в наш дом. Боже правый! Как подумаешь, среди каких людей я жил и к какой галере был прикован гребцом, просто чудо, что я не кончил так же, как кое-кто из моих приятелей.
В это время я начал заниматься drole de metier Странным ремеслом (франц.).. Дедушка решил приставить меня к делу. Наш подмастерье преподал мне начатки благородного искусства плетения париков. Когда я вырос настолько, что мог дотянуться до носа клиента, меня обещали произвести в чин брадобрея. Я был на побегушках у матушки, разносил ее баулы и корзинки, а также состоял нянькой у маленькой дочки графини, которая, как я уже говорил, любила меня больше всех в доме и при виде меня тотчас принималась размахивать своими пухлыми ручонками, щебеча от радости. В первый же день, когда я повез малютку кататься в тележке, которую раздобыла ей матушка, городские мальчишки начали всячески надо мною насмехаться, и мне пришлось как следует отколотить одного из них, между тем как бедная маленькая Агнеса сидела в тележке и сосала свой пальчик. И кто бы, вы думали, проходил мимо во время этой схватки? Не кто иной, как доктор Барнард, пастор английской церкви святого Филипа, неф которой он предоставлял для службы нам, французским протестантам, покуда шла починка нашей ветхой старой церквушки. Доктор Барнард (из соображений, которые в то время оставались мне неизвестны, но, как я теперь вынужден признать, были вполне справедливы) не жаловал дедушку, матушку и всю нашу семью. Можете не сомневаться, что наши,, в свою очередь, всячески его поносили. Он был известен у нас под кличкой "надменный пастырь": "Vilaine Мерзкая, противная (франц.). шишка на ровном месте", - говаривала, бывало, матушка на своем англо-французском наречии. Очень может быть, что одной из причин неприязни к доктору было то обстоятельство, что свой парик, - вот уж воистину шишка на ровном месте наподобие хорошего кочна цветной капусты, - он пудрил у другого цирюльника. Итак, в ту минуту, когда разыгрывалась достославная баталия между мною и Томом Кэффином (я отлично помню этого мальчишку, хотя - дай бог памяти прошло уже пятьдесят четыре года с тех пор, как мы расквасили друг другу носы), доктор Барнард подошел к нам и велел прекратить драку.
- Ах вы, разбойники! Я велю церковному сторожу посадить вас в колодки и выпороть, - говорит доктор, который исполнял также должность мирового судьи, - а этот маленький французский цирюльник вечно озорничает.
- Они дразнили меня, обзывали нянькой и хотели, опрокинуть тележку, и я не мог этого стерпеть, сэр. Мой долг - защищать бедную малютку, потому что она не может постоять за себя, - смело отвечал я. - Ее матушка больна, ее няня сбежала, и у нее нет никого, никого, кто может за нее заступиться, кроме меня, да еще Noire Pere qui est aux cieux Отца нашего на небеси (франц.)., - тут я поднял к небу свою маленькую руку, совсем как, бывало, дедушка, - и если эти мальчишки ее обидят, я все равно стану за нее драться.
Доктор вытер рукою глаза, порылся в кармане и дал мне серебряную монету.
- Приходи к нам в гости, дитя мое, - сказала миссис. Барнард, которая сопровождала доктора, и, глядя на малютку, сидевшую в тележке, добавила: Ах, бедняжка, бедняжка!
А доктор повернулся к английским мальчишкам, которые все еще держали меня за руки, и сказал:
- Вот что, мальчики! Если я еще раз узнаю, что вы трусливо бьете этого мальчугана за то, что он выполняет свой долг, я прикажу церковному сторожу хорошенько вас выпороть, и это так же верно, как то, что меня зовут Томас Барнард. А ты, Том Кэффин, сейчас же пожми руку этому маленькому французу.
- Я готов пожать Тому руку или подраться с ним, когда ему угодно, сказал я и, вновь впрягшись в тележку вместо пони, покатил ее вниз по Сэндгейт.
Об этом происшествии узнали жители нашего города, рыбаки, мореходы, а также наши друзья и знакомые, и благодаря им я - да поможет мне бог получил то наследие, которым владею и поныне. Назавтра после того, как француз-рыбак Бидуа явился к нам с визитом, когда я катил свою тележку вверх по склону холма, направляясь к маленькой ферме, где дедушка со своим компаньоном держали голубей, которых я в детстве очень любил, я встретил низенького черноволосого человечка, - лицо его я никак не могу вспомнить, и он заговорил со мною по-французски и по-немецки, совсем как матушка и дед.
- Это ребенок мадам фон Цаберн? - спросил он, дрожа всем телом.
- Ja, Herr, Да, господин (нем.). - ответил мальчик...
Ах, Агнеса, Агнеса! Как быстро промчались годы! Какие удивительные приключения выпали на нашу долю, какие тяжкие удары обрушились на нас, с какою нежною заботой хранило нас провидение с того самого дня, когда твой родитель преклонил колени у маленькой тележки, в которой спала его дочь! Эта картина и сейчас живо стоит у меня перед глазами: извилистая дорога, ведущая к воротам нашего города; сизые болота; вдали, за краем болот, коньки крыш и башни города Рая; необъятное серебристое море, простирающееся за ними; и склоненная фигура черноволосого человека, который смотрит на спящего ребенка. Он ни разу не поцеловал девочку и даже не дотронулся до нее. Я вспоминаю, как она проснулась, с улыбкой протянула к нему ручонки, но он со стоном отвернулся.
В эту минуту к нам подошел Бидуа, француз-рыбак, который, как я уже сказал, посетил нас накануне, а с ним еще какой-то человек, с виду англичанин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49