Он сел и огляделся, недоумевая, что же это за наваждение. Куда бы он ни взглянул, он не видел ничего, кроме сплошной черной стены ночи, – даже намека на далекий костер не было видно. Он не слышал людского гомона, одни лишь запинающиеся всплески арфы доносились до него. Струны были настроены превосходно, арфа звучала мягко и нежно, хотя арфист то и дело сбивался. Моргон сцепил пальцы и прикрыл ими глаза.
– Кто ты, во имя Хела? – пробормотал он и рывком вскочил на ноги.
– Моргон, в мире есть и другие арфисты, – мягко заметила Рэдерле.
– Он играет в темноте.
– Откуда ты знаешь, что это мужчина? Может быть, это женщина. Или молодой парнишка, который один держит путь в Лунголд со своей первой арфой? Если ты хочешь уничтожить все арфы на свете, начни уж лучше с той, что висит у тебя за спиной, поскольку именно она никогда не даст тебе мира.
Он не ответил, и Рэдерле добавила:
– Ты вынесешь, если я загадаю тебе загадку?
Он обернулся, отыскал ее неясные, едва намеченные луной очертания и слабо мерцающий в руках клинок.
– Нет, – сказал он и сел рядом с ней, устав от напряженного ожидания все тех же аккордов известной имрисской баллады, которую никак не мог довести до конца неизвестный арфист.
– Уж хотя бы, – злобно пробурчал он, – он играл получше. – Он взял у Рэдерле меч. – Я посторожу.
– Не покидай меня, – взмолилась она, прочтя его мысли.
– Хорошо, – вздохнул Моргон, прислонив меч к своим коленям и пристально глядя на него. Поднявшаяся в зенит луна обратила клинок в холодное пламя. Наконец арфа умолкла, и Моргон опять нашел в себе силы для того, чтобы сосредоточиться и подумать.
На другую ночь, и на третью, и на четвертую Моргон слышал невидимую арфу. Она звучала в разные ночные часы, обычно когда он не спал, а сидел и слушал ночную тишину. Он слышал ее на самой грани сознания; Рэдерле спала, и музыка ее не тревожила. Иногда он слышал арфу во сне, просыпался весь в липком холодном поту и, смахивая с век сон о темноте, глядел в темноту – и там звучала все та же неумолимая арфа. Однажды ночью он стал искать арфиста, но только заблудился среди деревьев и с трудом нашел дорогу обратно к своему костру. Вернувшись перед зарей, утомленный, в обличье волка, он всполошил лошадей, и Рэдерле окружила себя и их огненным кольцом, которое едва не опалило его шкуру. Несколько минут они яростно обменивались мнениями, пока вид их усталых, красных от гнева, немытых физиономий не побудил их обоих разразиться смехом.
Чем дольше были они в пути, тем длинней он им казался – верста за верстой через неменяющийся лес. Разум Моргона перемалывал обрывки разговоров, взгляды людей, мимо которых они проезжали, шумы впереди и сзади, случайные немые образы в глазах пташек, пролетавших над их головами. Он стал крайне занят, пытаясь одновременно следить за тем, что впереди и что позади, высматривать арфистов, конокрадов, Меняющих Обличья. Он едва слушал Рэдерле, когда та начинала говорить с ним. Наконец она вообще прекратила с ним разговаривать, и он несколько часов этого не замечал. Поскольку они уже отъехали далеко от Кэйтнарда, на дороге стало менее оживленно. Теперь они могли целые версты ехать в полном одиночестве и тишине. Но жара не унималась, и любой путник, возникавший сзади после нескольких минут одиночества, выглядел подозрительным. Впрочем, ночи их, если не считать арфы, были вполне мирными. В день, когда Моргон окончательно успокоился, они лишились лошадей.
Моргон и Рэдерле остановились на ночлег раньше, чем обычно, – слишком уж они были изнурены жарой и однообразием дороги. Моргон покинул свою спутницу, мывшую голову в реке, и прошел с полверсты до трактира, который они недавно миновали, чтобы купить чего-нибудь съестного и послушать новости от торговцев и земледельцев. Трактир был набит битком: торговцы обменивались сплетнями, нищие музыканты играли на всем, что могло издавать звук, – кроме арфы, играли за миску похлебки и ломоть хлеба; богатые купцы, землепашцы, семейства, выглядевшие так, словно бежали из своих домов куда глаза глядят, взвалив на спины все, что удалось унести.
Воздух в трактире был тяжелым от винных паров и людского гула. Моргон, выбрав наугад густой и оживленный голос за дальним столом, пошел на него, словно на зов музыкального инструмента.
– Двадцать лет, – говорил сидящий за столом человек. – Двадцать лет я жил через улицу оттуда. Я продавал в своей лавке дорогие ткани и меха со всех концов Обитаемого Мира и никогда не видел ничего больше, чем какую-нибудь не так падающую тень в развалинах древней школы. Но однажды, поздно ночью, когда проверял счета, я заметил в разбитых окнах огни... Никто и никогда не приближался к развалинам, особенно по ночам, – даже те, кто не прочь поживиться, – от этого места за три версты разило бедой. Так что для меня оказалось достаточно вида этих огней. Я забрал из лавочки все, все до последнего свертка ткани, поручил передать моим покупателям, чтобы те искали меня в Кэйтнарде, и смылся. Если в городе назревает новая война чародеев, я предпочитаю быть на другом краю Обитаемого Мира.
– Это в Кэйтнарде-то? – с недоверием спросил его другой купец. – Когда северная половина Имрисского побережья охвачена войной? В Лунголде хотя бы волшебники есть. А в Кэйтнарде – одни рыбацкие жены и книгочеи. Дохлая рыбина – такое же орудие защиты, как толстая книжка. Я бросил Кэйтнард и подался на Задворки Мира. Может быть, лет через пятьдесят и вернусь.
Моргон позволил обоим голосам затеряться в шуме. У самого его плеча вдруг оказался трактирщик.
– Да, господин? – бойко произнес он, и Моргон заказал пива. Пиво было хедское, и оно вымыло дорожную пыль, осевшую за сотни пройденных верст в его глотке. То и дело он что-то улавливал в других разговорах, и внимание его неожиданно привлекли слова кислого вида торговца.
– ...Да еще эта проклятая война в Имрисе. У половины земледельцев Руна отобрали лошадей. Потомков рунских боевых коней, выращенных тянуть плуг. Король не отступает с Равнины Ветров, но платит за возможность удержаться там кровавую цену. Его воины покупают любых лошадей, каких им предложат. Земледельцы тоже. Никто уже больше не спрашивает, откуда лошади. К моим упряжкам каждую ночь, с тех пор как я покинул Кэйтнард, приставлена вооруженная стража.
Моргон поставил пустой стакан, внезапно забеспокоившись, как там чувствует себя Рэдерле наедине со столь, как выяснилось только что, дорогими лошадьми. Торговец, сидящий поблизости, задал дружеский вопрос. Он что-то хмыкнул в ответ и собирался уже покинуть трактир, как до него долетело его собственное имя.
– Моргон Хедский? Я слышал молву, гласящую о том, что он был в Кэйтнарде под видом ученика. Он исчез, прежде чем Мастера его узнали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71