Только никому не говори, иначе подведешь меня.
– Будь спокоен, Гаврин.
15
В Тэпкэне никогда и никого не лишали свободы, поэтому арест одного из земляков вызвал всеобщий интерес. Айвангу сидел уже третий день, аккуратно каждое утро являясь в тюрьму, как на службу, успел за это время смастерить детям Гаврина массу игрушек, а поток посетителей не уменьшался. Приходили по нескольку раз. Сначала с арестованным разговаривали с некоторой опаской: как-никак человек содержится под стражей и считается нарушителем закона, а потом привыкли к этому, и кое-кто даже являлся с подарками.
– Это тебе, чтобы не скучал, – сказала Пелагея Калиновна, подарив Айвангу однотомник стихов Пушкина.
Мынор и Кэлеуги принесли свежей нерпятины. Ее тут же сварила жена Гаврина Кымынэ, которую муж звал по-русски Клавой. Кто-то притащил целый олений окорок и банку варенья. Пекарь Пашков каждое утро доставлял буханку свежего хлеба. Однажды он попытался угостить заключенного и его стражу брагой, но Гаврин совладал с искусителем, заявив, что веселящие напитки арестованному не полагаются.
Кавье с Рауленой не появлялись в Тэпкэне, и все ждали, что они приедут вместе с судьей.
Как-то зашел радист Ронин. Он извлек из кармана банку мясных консервов и книгу «Спартак» и, у строясь на табурете, обстоятельно доказывал Айвангу, что суд оправдает его.
– По нашим советским законам наказание за любовь не полагается! – авторитетно заключил он.
Гаврин выслушал радиста и неожиданно спросил:
– Что ты понимаешь в любви?
– У меня есть девушка! – Ронин вспыхнул. – Она живет в Ленинграде и ждет меня.
– Вот и поговоришь с ней о любви, – сказал Гаврин. – А моего заключенного не смей портить!
Айвангу сделался невольным свидетелем семейной жизни милиционера. Русский парень окончательно очукотился, если так можно сказать: Гаврин перенял многие привычки тэпкэнцев, стал заправским морским охотником и считал это занятие в своей жизни главным. Он явно тяготился милицейскими обязанностями и к заключенному относился с какой-то виноватой предупредительностью. Он вежливо здоровался с Айвангу, когда тот рано утром являлся на отсидку, предлагал ему чай и, если была хорошая погода, говорил:
– Ну ты тут сиди, помогай Клаве, а я пойду в море.
Он облачался в белоснежную камлейку, надевал на ноги вороньи лапки, брал в руки посох, легкий багорчик и отправлялся в торосы.
Возвращаясь с моря, он делал вид, что не замечает, как Клава-Кымынэ по чукотскому обычаю священнодействовала над добычей. Кымынэ снимала упряжь-буксир с морды убитой нерпы и обливала ее холодной водой – это значило дать нерпе напиться после ее долгого пребывания в соленой воде. В заключение Кымынэ брызгала в сторону моря и шептала заклинания.
Гаврин в это время снимал с себя охотничье снаряжение и говорил с заключенным о течениях в Беринговом проливе, о том, что нерпа теперь очень осторожна и нужно много терпения, чтобы подкараулить ее в разводье.
Поговорив о промысловых новостях, Гаврин вместе с Айвангу входили в тюрьму, где Клава-Кымынэ ждала их с блюдом горячей нерпятины.
Правда, при посетителях Гаврин держался строго, даже покрикивал на заключенного. Когда же в тюрьме никого не было, Гаврин преображался. Он сажал на ногу старшего трехгодовалого сына, брал на руки младшую дочку и принимался рассказывать о далекой Русской земле, о ее природе, о родном Острове.
– Остров – это не остров. Просто город. А вокруг – леса. Красивейшие места.
Айвангу слушал его и не верил: ну, какая может быть красота в лесу, где не видно неба и человека со всех сторон обступают деревья, хватают за локти и рвут одежду?
– Ты очень хороший человек, – мудро заметил однажды Айвангу, – Если бы ты еще и петь умел!
– Нет, петь я не умею – говорят, слуха нет. Но я отлично слышу! Залает собака на полярной станции – я уже просыпаюсь.
– Давай принесем сюда патефон, – предложил Айвангу.
– Не полагается, – подумав, сказал Гаврин.
– Пусть будет музыка в нашем доме, – попросила его Клава-Кымынэ. – Наши дети еще не слушали патефон.
Гаврин строго пошевелил бровями.
– Только чтобы посторонних не было.
Патефон принесли тайком. Пока Айвангу ставил пластинки, Гаврин прохаживался по улице, не подпуская никого близко к тюрьме.
Он признался Айвангу:
– Ты первый человек, которого я арестовал и посадил. Не думал, что это такое неприятное дело. По-моему, нет худшего наказания, как лишать человека свободы. Хотя настоящим преступникам так и надо.
На шестой день после ареста Айвангу на дороге из Кэнискуна показалась собачья упряжка. За ней вторая, третья. По всей видимости, нарты шли из Кытрына, из районного центра. Наверно, это ехал прокурор.
– Что будем делать? – забеспокоилась Клава-Кымынэ.
Гаврин с утра ушел в море и обещал вернуться только поздно вечером.
Айвангу, подумав, предложил:
– Бери своих ребятишек и иди ко мне домой. А меня запри снаружи.
– Я не хочу тебя запирать, – возразила Клава-Кымынэ.
– Тогда будет худо твоему мужу. Он должен меня караулить здесь, – объяснил ей Айвангу. – Это я знаю.
Клава-Кымынэ наспех собрала детей и, разыскав с трудом большой ржавый замок, долго прилаживала его к двери. Нарты уже поднимались с лагуны на косу Тэпкэна.
В маленькое зарешеченное окно Айвангу разглядывал приехавших. Мелькнуло лицо Раулены. Она была бледна, а глаза покраснели – наверное, много плакала. И Белов тут. Хорошо, что Петр Яковлевич приехал! Айвангу хотел позвать его, но вовремя спохватился, вспомнив, что он сейчас под арестом.
Упряжки проехали мимо, стихли собачий лай, крики каюров и щелканье бичей. За стенами тюрьмы наступила тишина. Но она длилась недолго. Не прошло и получаса, как кто-то подошел к тюрьме и, потрогав замок, постучал кулаком по деревянной двери, обитой расправленными жестяными банками из-под сгущенного молока.
– Есть здесь кто?
Голос был незнакомый, и Айвангу не ответил.
– Есть кто в тюрьме? – настойчиво повторил голос.
– А кто спрашивает? – осторожно осведомился Айвангу.
– А ты кто такой?
– Арестованный Айвангу.
– А где Гаврин?
Айвангу попал в затруднительное положение. Как ответить этому настойчивому человеку, чтобы не подвести Гаврина?
– Он меня запер.
– И ключи унес с собой?
– На то он и замок повесил.
Человек ушел. Айвангу слышал, как он, тяжело шагая по снегу, шумно дышал.
Коротки зимние дни, но этот почему-то тянулся бесконечно. Свет в зарешеченном окне долго не тускнел. У Айвангу даже заболели глаза – сегодня он непрестанно смотрел в окно на снег. Только теперь, оказавшись взаперти, он понял, почему лишение свободы у сведущих людей считается тяжелым наказанием. Казалось, он чувствовал на себе тяжесть ржавого замка, висевшего на двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– Будь спокоен, Гаврин.
15
В Тэпкэне никогда и никого не лишали свободы, поэтому арест одного из земляков вызвал всеобщий интерес. Айвангу сидел уже третий день, аккуратно каждое утро являясь в тюрьму, как на службу, успел за это время смастерить детям Гаврина массу игрушек, а поток посетителей не уменьшался. Приходили по нескольку раз. Сначала с арестованным разговаривали с некоторой опаской: как-никак человек содержится под стражей и считается нарушителем закона, а потом привыкли к этому, и кое-кто даже являлся с подарками.
– Это тебе, чтобы не скучал, – сказала Пелагея Калиновна, подарив Айвангу однотомник стихов Пушкина.
Мынор и Кэлеуги принесли свежей нерпятины. Ее тут же сварила жена Гаврина Кымынэ, которую муж звал по-русски Клавой. Кто-то притащил целый олений окорок и банку варенья. Пекарь Пашков каждое утро доставлял буханку свежего хлеба. Однажды он попытался угостить заключенного и его стражу брагой, но Гаврин совладал с искусителем, заявив, что веселящие напитки арестованному не полагаются.
Кавье с Рауленой не появлялись в Тэпкэне, и все ждали, что они приедут вместе с судьей.
Как-то зашел радист Ронин. Он извлек из кармана банку мясных консервов и книгу «Спартак» и, у строясь на табурете, обстоятельно доказывал Айвангу, что суд оправдает его.
– По нашим советским законам наказание за любовь не полагается! – авторитетно заключил он.
Гаврин выслушал радиста и неожиданно спросил:
– Что ты понимаешь в любви?
– У меня есть девушка! – Ронин вспыхнул. – Она живет в Ленинграде и ждет меня.
– Вот и поговоришь с ней о любви, – сказал Гаврин. – А моего заключенного не смей портить!
Айвангу сделался невольным свидетелем семейной жизни милиционера. Русский парень окончательно очукотился, если так можно сказать: Гаврин перенял многие привычки тэпкэнцев, стал заправским морским охотником и считал это занятие в своей жизни главным. Он явно тяготился милицейскими обязанностями и к заключенному относился с какой-то виноватой предупредительностью. Он вежливо здоровался с Айвангу, когда тот рано утром являлся на отсидку, предлагал ему чай и, если была хорошая погода, говорил:
– Ну ты тут сиди, помогай Клаве, а я пойду в море.
Он облачался в белоснежную камлейку, надевал на ноги вороньи лапки, брал в руки посох, легкий багорчик и отправлялся в торосы.
Возвращаясь с моря, он делал вид, что не замечает, как Клава-Кымынэ по чукотскому обычаю священнодействовала над добычей. Кымынэ снимала упряжь-буксир с морды убитой нерпы и обливала ее холодной водой – это значило дать нерпе напиться после ее долгого пребывания в соленой воде. В заключение Кымынэ брызгала в сторону моря и шептала заклинания.
Гаврин в это время снимал с себя охотничье снаряжение и говорил с заключенным о течениях в Беринговом проливе, о том, что нерпа теперь очень осторожна и нужно много терпения, чтобы подкараулить ее в разводье.
Поговорив о промысловых новостях, Гаврин вместе с Айвангу входили в тюрьму, где Клава-Кымынэ ждала их с блюдом горячей нерпятины.
Правда, при посетителях Гаврин держался строго, даже покрикивал на заключенного. Когда же в тюрьме никого не было, Гаврин преображался. Он сажал на ногу старшего трехгодовалого сына, брал на руки младшую дочку и принимался рассказывать о далекой Русской земле, о ее природе, о родном Острове.
– Остров – это не остров. Просто город. А вокруг – леса. Красивейшие места.
Айвангу слушал его и не верил: ну, какая может быть красота в лесу, где не видно неба и человека со всех сторон обступают деревья, хватают за локти и рвут одежду?
– Ты очень хороший человек, – мудро заметил однажды Айвангу, – Если бы ты еще и петь умел!
– Нет, петь я не умею – говорят, слуха нет. Но я отлично слышу! Залает собака на полярной станции – я уже просыпаюсь.
– Давай принесем сюда патефон, – предложил Айвангу.
– Не полагается, – подумав, сказал Гаврин.
– Пусть будет музыка в нашем доме, – попросила его Клава-Кымынэ. – Наши дети еще не слушали патефон.
Гаврин строго пошевелил бровями.
– Только чтобы посторонних не было.
Патефон принесли тайком. Пока Айвангу ставил пластинки, Гаврин прохаживался по улице, не подпуская никого близко к тюрьме.
Он признался Айвангу:
– Ты первый человек, которого я арестовал и посадил. Не думал, что это такое неприятное дело. По-моему, нет худшего наказания, как лишать человека свободы. Хотя настоящим преступникам так и надо.
На шестой день после ареста Айвангу на дороге из Кэнискуна показалась собачья упряжка. За ней вторая, третья. По всей видимости, нарты шли из Кытрына, из районного центра. Наверно, это ехал прокурор.
– Что будем делать? – забеспокоилась Клава-Кымынэ.
Гаврин с утра ушел в море и обещал вернуться только поздно вечером.
Айвангу, подумав, предложил:
– Бери своих ребятишек и иди ко мне домой. А меня запри снаружи.
– Я не хочу тебя запирать, – возразила Клава-Кымынэ.
– Тогда будет худо твоему мужу. Он должен меня караулить здесь, – объяснил ей Айвангу. – Это я знаю.
Клава-Кымынэ наспех собрала детей и, разыскав с трудом большой ржавый замок, долго прилаживала его к двери. Нарты уже поднимались с лагуны на косу Тэпкэна.
В маленькое зарешеченное окно Айвангу разглядывал приехавших. Мелькнуло лицо Раулены. Она была бледна, а глаза покраснели – наверное, много плакала. И Белов тут. Хорошо, что Петр Яковлевич приехал! Айвангу хотел позвать его, но вовремя спохватился, вспомнив, что он сейчас под арестом.
Упряжки проехали мимо, стихли собачий лай, крики каюров и щелканье бичей. За стенами тюрьмы наступила тишина. Но она длилась недолго. Не прошло и получаса, как кто-то подошел к тюрьме и, потрогав замок, постучал кулаком по деревянной двери, обитой расправленными жестяными банками из-под сгущенного молока.
– Есть здесь кто?
Голос был незнакомый, и Айвангу не ответил.
– Есть кто в тюрьме? – настойчиво повторил голос.
– А кто спрашивает? – осторожно осведомился Айвангу.
– А ты кто такой?
– Арестованный Айвангу.
– А где Гаврин?
Айвангу попал в затруднительное положение. Как ответить этому настойчивому человеку, чтобы не подвести Гаврина?
– Он меня запер.
– И ключи унес с собой?
– На то он и замок повесил.
Человек ушел. Айвангу слышал, как он, тяжело шагая по снегу, шумно дышал.
Коротки зимние дни, но этот почему-то тянулся бесконечно. Свет в зарешеченном окне долго не тускнел. У Айвангу даже заболели глаза – сегодня он непрестанно смотрел в окно на снег. Только теперь, оказавшись взаперти, он понял, почему лишение свободы у сведущих людей считается тяжелым наказанием. Казалось, он чувствовал на себе тяжесть ржавого замка, висевшего на двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75