Вместе с Пряжкиным пробовали. Если уж сделали то, что пять лет обещали, значит дело пошло!
Белов хитровато прищурился.
– Занозистый ты человек, я заметил! Жаль, у нас времени нет, а то повез бы тебя в Лорино. Мы там начали строить еще в прошлом году. Сейчас селение не узнать! Осталось семь яранг, которые этим летом будут снесены. Будущее стучится в наши двери, Айвангу. Ты представляешь, что тут будет через десяток лет? По тундре ходят геологи и говорят, что нашли кое-что очень ценное и важное. Вырастут в тундре большие города, и из народа оленного и промыслового чукотский народ станет рабочим народом, потому что на приисках и рудниках будут крепкие рабочие руки. Даже оленей будут пасти по-иному, придумают такие машины, чтобы облегчить жизнь тундровому человеку, и пастуху и охотнику. Нынче уже в некоторых колхозах заводят пушных зверей. Построим фермы. Не надо будет гоняться за зверем. Открыл клетку – здесь тебе песец, там лисица, тут чернобурка.
– У нас над этим смеются.
– Есть такая пословица: «Смеется тот, кто смеется последний». Давай-ка спать, – предложил Белов, поднимаясь.
– Утро вечера мудренее, – в тон ему ответил Айвангу.
– Вот именно. Шхуна в Гуврэль уходит рано утром, надо выспаться.
Айвангу постелили тут же в столовой, на широком кожаном диване. В изголовье горела лампочка, и было очень удобно читать. Айвангу взял книгу.
Снова перед ним открылись картины войны, знакомые по другим книгам, по кинофильмам, по рассказам людей, побывавших там. Летчик Мересьев… Молодой парень, может быть, ему столько лет, сколько Айвангу? Да, по всему видать, они ровесники. А книга правильно называется «Повесть о настоящем человеке»: что бы ни случилось с человеком, какое бы несчастье ни обрушилось на него, он должен прежде всего оставаться человеком.
Многое, очень многое, что перечувствовал русский летчик, было пережито и знакомо Айвангу. Порой ему казалось, что он читает книгу о себе.
Давно померк электрический свет, в окно гляделся наступавший день, а Айвангу так и не сомкнул глаз, все читал и читал.
На улице приютилась тишина, какая бывает только при рождении самого прекрасного на земле – утра. Исчезли ночные шорохи и шумы, в воздухе будто натянулась невидимая струна в ожидании солнца. Вот прорвалась алая полоса зари, грянул солнечный луч, тронул струну и запел, заиграл новый день!
Айвангу тихо оделся и вышел. Он сел на завалинку и продолжал читать, пока его не нашел Белов.
– Давно проснулся?
– Давно, – ответил Айвангу. – Вот книгу читаю.
– Да, – сказал Белов, – отличная вещь. Каков герой, а?
Петр Яковлевич, должно быть, ждал от Айвангу слов восхищения героическим подвигом Мересьева, но услышал только одно:
– Я его очень понимаю.
Через час гидрографическое судно «Норд» вышло из створа залива Кытрын и взяло курс на Гуврэль.
Айвангу стоял на палубе и смотрел на уходящие берега. Над его головой кричали белые чайки, словно о чем-то спрашивали его на своем птичьем языке, а человек из народа луораветланов – настоящих людей – думал о своем, и на лице его светилась легкая, как утренний морской ветерок, улыбка.
18
Айвангу приходилось и раньше бывать в порту Гуврэль, и каждый раз он восхищался красотой крутых скалистых берегов, окаймляющих глубокую, быть самую красивую на чукотском побережье, бухту. Черные скалы и зеленая вода, а над ними белые чайки, сливающиеся с пятнами нерастаявшего снега на вершинах гор.
Новые дома прилепились к скалам, как птичьи гнезда, улицы были вырублены в скалах и имели стены. Вместо переулков крутые многоступенчатые лестницы соединяли продольные улицы. Большие окна зданий отражали зеленую воду бухты и синее небо. Дом над домом, улица над улицей, труба над трубой поднимался Гуврэль от черного в угольной пыли длинного причала, по которому прогуливались высокие портальные краны, похожие издали на диковинных грустных животных.
На рейде – большие и малые суда, щеголеватые корабли, грузовые пароходы с черными корпусами и белыми надстройками. Сновали катера, моторные лодки, буксиры…
От большого углевоза, приткнувшегося к причалу, тянулась черная транспортерная лента с блестящими кусками антрацита. Уголь падал на вершину черной горы, насыпанной на причал.
Прямо за воротами порта высился большой четырехэтажный дом со множеством балконов по фасаду. Балконы висели над бухтой, как ходовые мостики кораблей.
– Капитанский дом, – сказал Белов. – В прошлом году сдали в эксплуатацию. Будущие жильцы сами просили такой, чтобы у каждого свой балкон с видом на бухту. Дальстройпроект сначала отказался проектировать дом. Есть правило, по которому не разрешается строить такие дома на Крайнем Севере. И это верно: к чему здесь балкон? Даже летом не всегда откроешь окно – холодно. Я видел в Магадане несколько домов с балконами, так жильцы на них хранят всякие продукты и даже мотоциклы… А тут другое дело – вроде наблюдательный пункт и домашний капитанский мостик.
Айвангу запрокинул голову. На крайнем балконе стоял человек и смотрел в бинокль.
– Станешь капитаном, переселишься в этот дом, – продолжал Белов. – Сразу из своей пристройки – в отдельную квартиру со всеми удобствами. Ванна, теплая уборная, не надо в пургу выскакивать, телефон… Таких квартир, прямо скажем, на Чукотке еще маловато.
Курсы помещались в старом здании, на последней по счету от моря улице.
– Привет капитану Музыкину! – сказал Белов, входя в кабинет начальника курсов.
– Здорово, здорово, – ответил Музыкин.
Он сидел за большим столом со следами зеленого сукна на бортах и читал какие-то бумаги. Музыкин, увидев Айвангу, поднялся со стула, внимательно вглядываясь.
– Постойте, где-то я видел ваше лицо.
– Вполне могли увидеть в газете, – сказал Белов. – Айвангу – знатный человек нашего района, лучший охотник, коммунист…
– А ну, подскажи, – не слушая Белова, обратился Музыкин прямо к Айвангу.
– Много лет назад. Когда вы меня везли из Кытрынской культбазы в Тэпкэн, – улыбаясь, отвечал Айвангу.
– Безногого?
– Правильно.
– Вот теперь узнал! Седина и молодое лицо, совсем мальчишка. Тогда я еще подумал: «Вот нерадостно будет жить парень». Вижу, ошибся, – сказал Музыкин. – И пожалуй, впервые в жизни радуюсь собственной ошибке.
– О нем я и говорил тебе по телефону, – сказал Белов. – Хочет учиться на капитана. «Мечта, – говорит, – моей жизни».
Музыкин задумался. Его длинное узкое лицо, казалось, еще больше вытянулось. Он долго смотрел на бумаги, разложенные перед ним на столе, как будто в них был написан ответ на его раздумья.
– Попробую уломать приемную комиссию, – нетвердо сказал он. – Придираться будут медики… Сколько классов ты кончил?
– Три класса начальной школы и один год в ликбезе, – ответил Айвангу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Белов хитровато прищурился.
– Занозистый ты человек, я заметил! Жаль, у нас времени нет, а то повез бы тебя в Лорино. Мы там начали строить еще в прошлом году. Сейчас селение не узнать! Осталось семь яранг, которые этим летом будут снесены. Будущее стучится в наши двери, Айвангу. Ты представляешь, что тут будет через десяток лет? По тундре ходят геологи и говорят, что нашли кое-что очень ценное и важное. Вырастут в тундре большие города, и из народа оленного и промыслового чукотский народ станет рабочим народом, потому что на приисках и рудниках будут крепкие рабочие руки. Даже оленей будут пасти по-иному, придумают такие машины, чтобы облегчить жизнь тундровому человеку, и пастуху и охотнику. Нынче уже в некоторых колхозах заводят пушных зверей. Построим фермы. Не надо будет гоняться за зверем. Открыл клетку – здесь тебе песец, там лисица, тут чернобурка.
– У нас над этим смеются.
– Есть такая пословица: «Смеется тот, кто смеется последний». Давай-ка спать, – предложил Белов, поднимаясь.
– Утро вечера мудренее, – в тон ему ответил Айвангу.
– Вот именно. Шхуна в Гуврэль уходит рано утром, надо выспаться.
Айвангу постелили тут же в столовой, на широком кожаном диване. В изголовье горела лампочка, и было очень удобно читать. Айвангу взял книгу.
Снова перед ним открылись картины войны, знакомые по другим книгам, по кинофильмам, по рассказам людей, побывавших там. Летчик Мересьев… Молодой парень, может быть, ему столько лет, сколько Айвангу? Да, по всему видать, они ровесники. А книга правильно называется «Повесть о настоящем человеке»: что бы ни случилось с человеком, какое бы несчастье ни обрушилось на него, он должен прежде всего оставаться человеком.
Многое, очень многое, что перечувствовал русский летчик, было пережито и знакомо Айвангу. Порой ему казалось, что он читает книгу о себе.
Давно померк электрический свет, в окно гляделся наступавший день, а Айвангу так и не сомкнул глаз, все читал и читал.
На улице приютилась тишина, какая бывает только при рождении самого прекрасного на земле – утра. Исчезли ночные шорохи и шумы, в воздухе будто натянулась невидимая струна в ожидании солнца. Вот прорвалась алая полоса зари, грянул солнечный луч, тронул струну и запел, заиграл новый день!
Айвангу тихо оделся и вышел. Он сел на завалинку и продолжал читать, пока его не нашел Белов.
– Давно проснулся?
– Давно, – ответил Айвангу. – Вот книгу читаю.
– Да, – сказал Белов, – отличная вещь. Каков герой, а?
Петр Яковлевич, должно быть, ждал от Айвангу слов восхищения героическим подвигом Мересьева, но услышал только одно:
– Я его очень понимаю.
Через час гидрографическое судно «Норд» вышло из створа залива Кытрын и взяло курс на Гуврэль.
Айвангу стоял на палубе и смотрел на уходящие берега. Над его головой кричали белые чайки, словно о чем-то спрашивали его на своем птичьем языке, а человек из народа луораветланов – настоящих людей – думал о своем, и на лице его светилась легкая, как утренний морской ветерок, улыбка.
18
Айвангу приходилось и раньше бывать в порту Гуврэль, и каждый раз он восхищался красотой крутых скалистых берегов, окаймляющих глубокую, быть самую красивую на чукотском побережье, бухту. Черные скалы и зеленая вода, а над ними белые чайки, сливающиеся с пятнами нерастаявшего снега на вершинах гор.
Новые дома прилепились к скалам, как птичьи гнезда, улицы были вырублены в скалах и имели стены. Вместо переулков крутые многоступенчатые лестницы соединяли продольные улицы. Большие окна зданий отражали зеленую воду бухты и синее небо. Дом над домом, улица над улицей, труба над трубой поднимался Гуврэль от черного в угольной пыли длинного причала, по которому прогуливались высокие портальные краны, похожие издали на диковинных грустных животных.
На рейде – большие и малые суда, щеголеватые корабли, грузовые пароходы с черными корпусами и белыми надстройками. Сновали катера, моторные лодки, буксиры…
От большого углевоза, приткнувшегося к причалу, тянулась черная транспортерная лента с блестящими кусками антрацита. Уголь падал на вершину черной горы, насыпанной на причал.
Прямо за воротами порта высился большой четырехэтажный дом со множеством балконов по фасаду. Балконы висели над бухтой, как ходовые мостики кораблей.
– Капитанский дом, – сказал Белов. – В прошлом году сдали в эксплуатацию. Будущие жильцы сами просили такой, чтобы у каждого свой балкон с видом на бухту. Дальстройпроект сначала отказался проектировать дом. Есть правило, по которому не разрешается строить такие дома на Крайнем Севере. И это верно: к чему здесь балкон? Даже летом не всегда откроешь окно – холодно. Я видел в Магадане несколько домов с балконами, так жильцы на них хранят всякие продукты и даже мотоциклы… А тут другое дело – вроде наблюдательный пункт и домашний капитанский мостик.
Айвангу запрокинул голову. На крайнем балконе стоял человек и смотрел в бинокль.
– Станешь капитаном, переселишься в этот дом, – продолжал Белов. – Сразу из своей пристройки – в отдельную квартиру со всеми удобствами. Ванна, теплая уборная, не надо в пургу выскакивать, телефон… Таких квартир, прямо скажем, на Чукотке еще маловато.
Курсы помещались в старом здании, на последней по счету от моря улице.
– Привет капитану Музыкину! – сказал Белов, входя в кабинет начальника курсов.
– Здорово, здорово, – ответил Музыкин.
Он сидел за большим столом со следами зеленого сукна на бортах и читал какие-то бумаги. Музыкин, увидев Айвангу, поднялся со стула, внимательно вглядываясь.
– Постойте, где-то я видел ваше лицо.
– Вполне могли увидеть в газете, – сказал Белов. – Айвангу – знатный человек нашего района, лучший охотник, коммунист…
– А ну, подскажи, – не слушая Белова, обратился Музыкин прямо к Айвангу.
– Много лет назад. Когда вы меня везли из Кытрынской культбазы в Тэпкэн, – улыбаясь, отвечал Айвангу.
– Безногого?
– Правильно.
– Вот теперь узнал! Седина и молодое лицо, совсем мальчишка. Тогда я еще подумал: «Вот нерадостно будет жить парень». Вижу, ошибся, – сказал Музыкин. – И пожалуй, впервые в жизни радуюсь собственной ошибке.
– О нем я и говорил тебе по телефону, – сказал Белов. – Хочет учиться на капитана. «Мечта, – говорит, – моей жизни».
Музыкин задумался. Его длинное узкое лицо, казалось, еще больше вытянулось. Он долго смотрел на бумаги, разложенные перед ним на столе, как будто в них был написан ответ на его раздумья.
– Попробую уломать приемную комиссию, – нетвердо сказал он. – Придираться будут медики… Сколько классов ты кончил?
– Три класса начальной школы и один год в ликбезе, – ответил Айвангу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75