я двигался к ядру галактики, к адскому пламени центрального скопления. Я знал, что эта часть моего пути будет легкой, потому что пользовался каналами, давным-давно открытыми Тихо и Джемму Флоуто. Легко шагнуть от красного гиганта наподобие Глорианы Люс к одной из жарких голубых звезд Малого Морбио, если расположение соответствующих фокусов этих двух звезд давно известно (и доказано, что они соединяются напрямую). Настолько легко, что канторы окрестили эти изученные каналы звездными туннелями — в отличие от той части мультиплекса, которая остается и, возможно, навсегда останется белым пятном. Я уточняю, что в начале своего путешествия двигался по туннелям и перескакивал от окна к окну, от звезды к звезде, спеша добраться до Тверди.
Почти все это время я свободно парил в своей затемненной кабине. Некоторые боязливые и неудачливые пилоты, которые водят тяжелые корабли и лайнеры по коммерческим туннелям, утверждают, что кабина — это не святилище, где ты погружаешься в глубины своего разума, а ловушка, черный металлический гроб. Для меня кабина «Имманентного» была словно мягкий уютный шлем, покрывающий не только голову, но и все тело. (Во времена Тихо шлем корабельного компьютера действительно надевался пилоту на голову — и запускал протеиновые щупальца ему в мозг, как и шлемы акашиков.) В моем путешествии по близлежащим звездам нейросхемы, вживленные в темную скорлупу кабины, голографически моделировали функции моего мозга и тела. Более того, они подавали образы, импульсы и символы прямо в мой мозг. Миновав Наширскую Триаду, я сопрягся с компьютером и стал «разговаривать» с ним. Я слышал беззвучный гул корабельных двигателей, пожирающих пространство-время и открывающих окна в мультиплексе, видел пламя далеких туманностей и доказывал свои теоремы — все это благодаря компьютеру и его нейросхемам. Такое сопряжение моего мозга с кораблем делало меня могущественным, но оно не было совершенным. Порой информация, поступающая в разные мозговые центры, перепутывалась: я чуял запах молодых звезд Саролты и слышал, как пурпурно звучат решаемые уравнения. Для распутывания этих несоответствий холисты изобрели дисциплину, именуемую холдингом; мне еще не раз придется рассказывать о дисциплинах, предназначенных для умственной подготовки пилотов.
Я вошел в Трифиду — небольшую туманность, где юные горячие звезды излучали волны голубого света. Когда мой корабль выпадал в реальное пространство близ одной из звезд, казалось, будто вся туманность светится от красных облаков водорода. Стремясь поскорее попасть в соседнюю туманность, Лагуну, я пересек Трифиду от окна к окну так быстро, что мне пришлось прибегнуть к замедленному времени. Это было парадоксальное состояние. Пока компьютер во много раз ускорял мой обмен веществ и работу моего мозга, время, наоборот, растягивалось, как резина. Секунды превращались для меня в часы, а часы в годы. Такой процесс был необходим, иначе быстро мелькающие звезды не оставили бы мне времени на определение изоморфизмов и на доказательство теорем. Я мог бы попасть в фотосферу голубого гиганта или вляпаться в бесконечное дерево — да мало ли как еще можно погибнуть.
В конце концов я прошел в Лагуну и был ослеплен ее огнями (некоторые из них принадлежали к самым ярким объектам галактики). Близ звездного скопления под названием Бластула Люс я вычислил долгий маршрут к Туманности Розетты в рукаве Ориона. Затем проник в Бластулу и вышел в сгущение в ее почти пустой центральной части. Оно называется Гущей Тихо и намного уступает плотностью тому, что расположено близ нашей планеты, но все же в нем имеется много точек входа, связанных с точками выхода в Туманности Розетты.
Я нашел одну такую точку, теоремы вероятностной топологии возникли перед моим внутренним взором, и маршрут был определен окончательно. Окно в мультиплекс открылось, и звезда, на орбите которой я находился, уродливый красный гигант, названный мной Красным Башмаком, исчезла. Я парил в кабине, гадая, сколько времени у меня уйдет на дорогу от Лагуны до Розетты, и задумываясь, далеко не в последний раз, над любопытнейшей природой того, что мы называем временем.
В мультиплексе нет пространства, а значит, нет и времени. Точнее сказать, внешнего времени. Внутри моего корабля существовало корабельное время — но только не реальное время окружающей нас вселенной. Поскольку мой путь до Розетты мог оказаться долгим и скучным, я часто прибегал к успокаивающему мозг ускоренному времени. Все умственные процессы делались медленными, как ползущий ледник, а время летело быстро. Годы превращались в часы, и долгие периоды скучного ничегонеделания уменьшались до мгновений, равных одному удару сердца.
Затем быстрое время мне надоело, и я решил, что с тем же успехом могу одурманить свой мозг сном или наркотиками. Большую часть моего путешествия я провел в более-менее нормальном бодрствующем состоянии корабельного времени, изучая книгу, которую дал мне Хранитель. Я учился читать, и это был болезненный процесс. Древний способ представления звуков отдельными буквами был крайне неэффективным средством кодирования информации. Просто варварским. Я выучил глифы массива, известного как алфавит, и научился выстраивать их линейно — линейно! — чтобы формировать слова. Поскольку книга состояла из стихов, написанных на нескольких древних языках Старой Земли, мне пришлось выучить и эти языки тоже. Это было самой легкой из моих задач, так как мой речевой центр и память были непосредственно связаны с компьютером. (Староанглийский, на котором были написаны некоторые стихи, я выучил первым делом, ибо мать давно настаивала, чтобы я им занялся.)
Научившись сканировать буквенные строки, бегущие по старым желтым страницам, я обнаружил, что мне не обязательно произносить мысленно каждую букву и что я могу воспринимать смысловые единицы слово за словом. К изумлению своему я открыл, что так называемым чтением заниматься приятно. Приятно держать в руках затертый кожаный переплет, приятно водить глазами по черным символам, представляющим слова в произнесенном некогда виде. Как это, в сущности, оказалось просто — читать! И каким странным показался бы я другому пилоту, если бы он увидел меня за этим занятием! Я парил в кабине, держа перед собой книгу, и водил глазами слева направо, слева направо по высохшим от времени страницам.
Но самое большое удовольствие доставили мне сами стихи. Для меня явилось откровением, что древние, ничего не ведавшие о пространстве-времени и бесконечном разнообразии жизни, наполняющей нашу вселенную, о тайне жизни знали не меньше — или не больше, — чем мы. При всей простоте и смелости их восприятия они, как мне казалось, часто даже более глубоко воспринимали ту часть реальности, которая доступна каждому человеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Почти все это время я свободно парил в своей затемненной кабине. Некоторые боязливые и неудачливые пилоты, которые водят тяжелые корабли и лайнеры по коммерческим туннелям, утверждают, что кабина — это не святилище, где ты погружаешься в глубины своего разума, а ловушка, черный металлический гроб. Для меня кабина «Имманентного» была словно мягкий уютный шлем, покрывающий не только голову, но и все тело. (Во времена Тихо шлем корабельного компьютера действительно надевался пилоту на голову — и запускал протеиновые щупальца ему в мозг, как и шлемы акашиков.) В моем путешествии по близлежащим звездам нейросхемы, вживленные в темную скорлупу кабины, голографически моделировали функции моего мозга и тела. Более того, они подавали образы, импульсы и символы прямо в мой мозг. Миновав Наширскую Триаду, я сопрягся с компьютером и стал «разговаривать» с ним. Я слышал беззвучный гул корабельных двигателей, пожирающих пространство-время и открывающих окна в мультиплексе, видел пламя далеких туманностей и доказывал свои теоремы — все это благодаря компьютеру и его нейросхемам. Такое сопряжение моего мозга с кораблем делало меня могущественным, но оно не было совершенным. Порой информация, поступающая в разные мозговые центры, перепутывалась: я чуял запах молодых звезд Саролты и слышал, как пурпурно звучат решаемые уравнения. Для распутывания этих несоответствий холисты изобрели дисциплину, именуемую холдингом; мне еще не раз придется рассказывать о дисциплинах, предназначенных для умственной подготовки пилотов.
Я вошел в Трифиду — небольшую туманность, где юные горячие звезды излучали волны голубого света. Когда мой корабль выпадал в реальное пространство близ одной из звезд, казалось, будто вся туманность светится от красных облаков водорода. Стремясь поскорее попасть в соседнюю туманность, Лагуну, я пересек Трифиду от окна к окну так быстро, что мне пришлось прибегнуть к замедленному времени. Это было парадоксальное состояние. Пока компьютер во много раз ускорял мой обмен веществ и работу моего мозга, время, наоборот, растягивалось, как резина. Секунды превращались для меня в часы, а часы в годы. Такой процесс был необходим, иначе быстро мелькающие звезды не оставили бы мне времени на определение изоморфизмов и на доказательство теорем. Я мог бы попасть в фотосферу голубого гиганта или вляпаться в бесконечное дерево — да мало ли как еще можно погибнуть.
В конце концов я прошел в Лагуну и был ослеплен ее огнями (некоторые из них принадлежали к самым ярким объектам галактики). Близ звездного скопления под названием Бластула Люс я вычислил долгий маршрут к Туманности Розетты в рукаве Ориона. Затем проник в Бластулу и вышел в сгущение в ее почти пустой центральной части. Оно называется Гущей Тихо и намного уступает плотностью тому, что расположено близ нашей планеты, но все же в нем имеется много точек входа, связанных с точками выхода в Туманности Розетты.
Я нашел одну такую точку, теоремы вероятностной топологии возникли перед моим внутренним взором, и маршрут был определен окончательно. Окно в мультиплекс открылось, и звезда, на орбите которой я находился, уродливый красный гигант, названный мной Красным Башмаком, исчезла. Я парил в кабине, гадая, сколько времени у меня уйдет на дорогу от Лагуны до Розетты, и задумываясь, далеко не в последний раз, над любопытнейшей природой того, что мы называем временем.
В мультиплексе нет пространства, а значит, нет и времени. Точнее сказать, внешнего времени. Внутри моего корабля существовало корабельное время — но только не реальное время окружающей нас вселенной. Поскольку мой путь до Розетты мог оказаться долгим и скучным, я часто прибегал к успокаивающему мозг ускоренному времени. Все умственные процессы делались медленными, как ползущий ледник, а время летело быстро. Годы превращались в часы, и долгие периоды скучного ничегонеделания уменьшались до мгновений, равных одному удару сердца.
Затем быстрое время мне надоело, и я решил, что с тем же успехом могу одурманить свой мозг сном или наркотиками. Большую часть моего путешествия я провел в более-менее нормальном бодрствующем состоянии корабельного времени, изучая книгу, которую дал мне Хранитель. Я учился читать, и это был болезненный процесс. Древний способ представления звуков отдельными буквами был крайне неэффективным средством кодирования информации. Просто варварским. Я выучил глифы массива, известного как алфавит, и научился выстраивать их линейно — линейно! — чтобы формировать слова. Поскольку книга состояла из стихов, написанных на нескольких древних языках Старой Земли, мне пришлось выучить и эти языки тоже. Это было самой легкой из моих задач, так как мой речевой центр и память были непосредственно связаны с компьютером. (Староанглийский, на котором были написаны некоторые стихи, я выучил первым делом, ибо мать давно настаивала, чтобы я им занялся.)
Научившись сканировать буквенные строки, бегущие по старым желтым страницам, я обнаружил, что мне не обязательно произносить мысленно каждую букву и что я могу воспринимать смысловые единицы слово за словом. К изумлению своему я открыл, что так называемым чтением заниматься приятно. Приятно держать в руках затертый кожаный переплет, приятно водить глазами по черным символам, представляющим слова в произнесенном некогда виде. Как это, в сущности, оказалось просто — читать! И каким странным показался бы я другому пилоту, если бы он увидел меня за этим занятием! Я парил в кабине, держа перед собой книгу, и водил глазами слева направо, слева направо по высохшим от времени страницам.
Но самое большое удовольствие доставили мне сами стихи. Для меня явилось откровением, что древние, ничего не ведавшие о пространстве-времени и бесконечном разнообразии жизни, наполняющей нашу вселенную, о тайне жизни знали не меньше — или не больше, — чем мы. При всей простоте и смелости их восприятия они, как мне казалось, часто даже более глубоко воспринимали ту часть реальности, которая доступна каждому человеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161