Вдруг среди одной из песен все слушатели вздрогнули и на лице их изобразился ужас.
Розовые щеки певицы побледнели, глаза наполнились слезами и она прервала песню громким криком.
Среди полной тишины леса послышался слабый, но правильный и глухой шум, как будто от тяжелых шагов, давящих траву.
Один из матабелов, приложивший ухо к земле, чтобы лучше расслышать, поднялся с исказившимся от страха лицом.
— «Отец ушей»! — сказал он сдавленным голосом. — Если это «пустынник», то горе нам!.. Зачем мы не взяли оружия!.. Теперь мы пропали!..
— Нет! — воскликнула Колетта дрожащим голосом. — Вы напрасно боитесь, уверяю вас. Это друг идет — самый лучший и верный из друзей!.. Жерар, Лина, это Голиаф!.. Я узнала его шаги.
— Голиаф! — повторил Жерар, думая, что его сестра бредит. — Что ты говоришь, Колетта. Увы!.. Разве ты забыла, что он издох?
— Голиаф остался жив!.. Вот ты увидишь. Я уверена, что он услышал мой голос и пошел на него сюда!..
— В таком случае, — сказал Жерар, всегда рассудительный, — пой опять, чтобы он не сбился с дороги.
Девушка запела сперва тихо, потом все громче и громче. Шаги животного делались все слышнее. Наконец издали обрисовался его силуэт, длинные уши и большой хобот.
Слон летел со всех ног. В самом деле — это был Голиаф! И Жерар, и Лина узнали его… А он-то раньше угадал их присутствие и направлялся прямо к своей любимице. И что же все увидели? О, чудо из чудес!
На его широкой спине сидели две человеческие фигуры — Мартина и Ле-Гуен!
Через несколько минут безмолвный лес огласился радостными восклицаниями. Мартина душила в своих объятиях детей, Ле-Гуен пожимал всем руки, Голиафа осыпали ласками, поцелуями и слезами, — просто ураган, циклон безумной радости.
Большие Головы, успокоившись относительно намерений «Отца ушей», смотрели с любопытством на эту странную сцену, сознавая в душе, что у их белых гостей неистощимый запас интересных зрелищ.
Все пошли к деревне, и шествие продефилировало перед восхищенными туземцами. Голиаф шел впереди, гордо неся на своих клыках молодых девушек.
Трудно изобразить всю радость господина Массея при виде верной служанки и честного Ле-Гуена — этих добрых сердец, так геройски доказавших преданность его детям. В избытке чувств он прижал их обоих к своей груди, сердечно благодаря за все.
— А ты, дорогой мой Голиаф, — воскликнул счастливый отец, — ты, незаменимый друг, разве не обнимешь меня?
На это господин Голиаф весело заворчал, замахал хоботом и всячески старался выказать свою радость.
Между тем путешественникам принесли закусить всего, что было лучшего в доме. Перед Мартиной и Ле-Гуеном поставили стол, а те просто не верили своим глазам, видя такой комфорт.
Когда они утолили свой аппетит, вымылись и немного отдохнули после дороги, все приступили к расспросам, каким чудом они спаслись. Дело оказалось нелегким для Мартины, так как она, при всех своих прекрасных качествах, совсем не умела рассказывать.
Однако из ее несвязных речей узнали, что после исчезновения детей положение ее с Ле-Гуеном оказалось критическим. Иата решил, что этот побег предвещает бегство его невесты, и потому приступил к Ле-Гуену со страшными угрозами, если тот не скажет ему, куда скрылись дети.
Ле-Гуен, озаренный прекрасной мыслью, объявил ему, что их ночью умчал «злой маниту» и навряд ли принесет обратно к баротзеям.
Против воли маниту Иата не нашел возражений.
Он вдруг успокоился, очень довольный, что дело приняло такой оборот, и немедленно приступил к приготовлениям свадьбы. Она должна была справляться с невиданной доселе пышностью.
Со всех сторон стали привозить в изобилии великолепные фрукты, овощи, дичь, коз, баранов и прочее.
Но по мере того, как день свадьбы приближался, становилось все труднее избежать ее. Ле-Гуен упал духом. Однажды эти черные дьяволы подстерегли его, когда он уже оканчивал свою лодочку, и сломали последнюю.
Добрый матрос, выведенный из терпения, предложил своей невесте последнее средство к спасению:
— Бросимся вместе в реку, Мартина, — это единственное средство вырваться из когтей этой гадкой обезьяны!..
Это романтическое предложение у Мартины не имело никакого успеха. Самоубийство не прельщало ее; она была воспитана в здоровых и честных лангедокских традициях.
— Иес! Покончить с собою как язычники!.. Да вы шутите! Неужели же вы серьезно?.. Что сказал бы на это мой бедный отец?..
Поневоле пришлось отказаться от этого отчаянного плана и ждать, скрепя сердце, что будет.
Все казалось потерянным, но счастье повернуло в их сторону. Пока баротзеи готовились к оргиям, их соседи — калобмсы, или обезьяны, не переставали следить за ними. Хитрый Карено, их предводитель, выбрал удобный момент. И как раз в ту минуту, когда кипели котлы и уже раздались звуки тамтама, возвещавшие, что пора произносить роковой обет, одним словом, когда все и вся ликовали, за исключением Мартины и Ле-Гуена, Карено во главе своей шайки выскочил из леса с дикими криками, напал на пирующих, забрал всю заготовленную провизию, и, как Навуходоносор, увел в плен все племя.
Мартина и Ле-Гуен, как пленники Иаты, были пощажены завоевателем, на которого, вследствие легко доставшейся добычи, напало великодушие, и он отпустил их на все четыре стороны.
Ле-Гуен, не теряя времени, приступил к постройке новой лодки, как вдруг неизвестно откуда появился Голиаф. Сделав наскоро необходимый запас, они уселись на верного животного и толково объяснили ему по-французски, чтобы он шел по следам Колетты.
— Голиаф! — воскликнула Колетта. — Ведь мы думали, что он давно издох! Мы оставили его так далеко. Но, Ле-Гуен, вы мне ничего не говорите, как он нашел вас? Каким чудом он вылечился?
— Это, мамзель Колетта, надо спросить у него, я ничего не знаю. Мартина все время повторяла ему: «Бедный мой Голиаф, как же это ты выздоровел? « И, конечно, Голиаф ничего не мог ответить. Вот уж истинно можно сказать: у этого животного не хватает только дара слова!
— Но каким образом он, не колеблясь, пошел прямо к нам? — говорила Колетта, не переставая восхищаться поразительным умом своего друга.
— Надо сказать правду — я приказал ему: «Голиаф, надо найти мамзель Колетту». Значит, он знал, куда идти, — заметил Ле-Гуен, никогда ничему не удивлявшийся. — У животных, знаете ли, замечательный нюх. А у Голиафа особенный.
— Без сомнения, — сказал доктор, — следуя раньше с вами по притоку Замбези, он узнал то место, где переправлялся с вами на другой берег; а в лесу для него довольно было малейшего признака, чтобы следовать по вашей дороге.
— Да, — сказала Мартина, — когда мы подходили к этим местам, он вдруг поднял хобот и стал обнюхивать воздух со всех сторон. Потом вдруг вошел в этот лес. Я подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Розовые щеки певицы побледнели, глаза наполнились слезами и она прервала песню громким криком.
Среди полной тишины леса послышался слабый, но правильный и глухой шум, как будто от тяжелых шагов, давящих траву.
Один из матабелов, приложивший ухо к земле, чтобы лучше расслышать, поднялся с исказившимся от страха лицом.
— «Отец ушей»! — сказал он сдавленным голосом. — Если это «пустынник», то горе нам!.. Зачем мы не взяли оружия!.. Теперь мы пропали!..
— Нет! — воскликнула Колетта дрожащим голосом. — Вы напрасно боитесь, уверяю вас. Это друг идет — самый лучший и верный из друзей!.. Жерар, Лина, это Голиаф!.. Я узнала его шаги.
— Голиаф! — повторил Жерар, думая, что его сестра бредит. — Что ты говоришь, Колетта. Увы!.. Разве ты забыла, что он издох?
— Голиаф остался жив!.. Вот ты увидишь. Я уверена, что он услышал мой голос и пошел на него сюда!..
— В таком случае, — сказал Жерар, всегда рассудительный, — пой опять, чтобы он не сбился с дороги.
Девушка запела сперва тихо, потом все громче и громче. Шаги животного делались все слышнее. Наконец издали обрисовался его силуэт, длинные уши и большой хобот.
Слон летел со всех ног. В самом деле — это был Голиаф! И Жерар, и Лина узнали его… А он-то раньше угадал их присутствие и направлялся прямо к своей любимице. И что же все увидели? О, чудо из чудес!
На его широкой спине сидели две человеческие фигуры — Мартина и Ле-Гуен!
Через несколько минут безмолвный лес огласился радостными восклицаниями. Мартина душила в своих объятиях детей, Ле-Гуен пожимал всем руки, Голиафа осыпали ласками, поцелуями и слезами, — просто ураган, циклон безумной радости.
Большие Головы, успокоившись относительно намерений «Отца ушей», смотрели с любопытством на эту странную сцену, сознавая в душе, что у их белых гостей неистощимый запас интересных зрелищ.
Все пошли к деревне, и шествие продефилировало перед восхищенными туземцами. Голиаф шел впереди, гордо неся на своих клыках молодых девушек.
Трудно изобразить всю радость господина Массея при виде верной служанки и честного Ле-Гуена — этих добрых сердец, так геройски доказавших преданность его детям. В избытке чувств он прижал их обоих к своей груди, сердечно благодаря за все.
— А ты, дорогой мой Голиаф, — воскликнул счастливый отец, — ты, незаменимый друг, разве не обнимешь меня?
На это господин Голиаф весело заворчал, замахал хоботом и всячески старался выказать свою радость.
Между тем путешественникам принесли закусить всего, что было лучшего в доме. Перед Мартиной и Ле-Гуеном поставили стол, а те просто не верили своим глазам, видя такой комфорт.
Когда они утолили свой аппетит, вымылись и немного отдохнули после дороги, все приступили к расспросам, каким чудом они спаслись. Дело оказалось нелегким для Мартины, так как она, при всех своих прекрасных качествах, совсем не умела рассказывать.
Однако из ее несвязных речей узнали, что после исчезновения детей положение ее с Ле-Гуеном оказалось критическим. Иата решил, что этот побег предвещает бегство его невесты, и потому приступил к Ле-Гуену со страшными угрозами, если тот не скажет ему, куда скрылись дети.
Ле-Гуен, озаренный прекрасной мыслью, объявил ему, что их ночью умчал «злой маниту» и навряд ли принесет обратно к баротзеям.
Против воли маниту Иата не нашел возражений.
Он вдруг успокоился, очень довольный, что дело приняло такой оборот, и немедленно приступил к приготовлениям свадьбы. Она должна была справляться с невиданной доселе пышностью.
Со всех сторон стали привозить в изобилии великолепные фрукты, овощи, дичь, коз, баранов и прочее.
Но по мере того, как день свадьбы приближался, становилось все труднее избежать ее. Ле-Гуен упал духом. Однажды эти черные дьяволы подстерегли его, когда он уже оканчивал свою лодочку, и сломали последнюю.
Добрый матрос, выведенный из терпения, предложил своей невесте последнее средство к спасению:
— Бросимся вместе в реку, Мартина, — это единственное средство вырваться из когтей этой гадкой обезьяны!..
Это романтическое предложение у Мартины не имело никакого успеха. Самоубийство не прельщало ее; она была воспитана в здоровых и честных лангедокских традициях.
— Иес! Покончить с собою как язычники!.. Да вы шутите! Неужели же вы серьезно?.. Что сказал бы на это мой бедный отец?..
Поневоле пришлось отказаться от этого отчаянного плана и ждать, скрепя сердце, что будет.
Все казалось потерянным, но счастье повернуло в их сторону. Пока баротзеи готовились к оргиям, их соседи — калобмсы, или обезьяны, не переставали следить за ними. Хитрый Карено, их предводитель, выбрал удобный момент. И как раз в ту минуту, когда кипели котлы и уже раздались звуки тамтама, возвещавшие, что пора произносить роковой обет, одним словом, когда все и вся ликовали, за исключением Мартины и Ле-Гуена, Карено во главе своей шайки выскочил из леса с дикими криками, напал на пирующих, забрал всю заготовленную провизию, и, как Навуходоносор, увел в плен все племя.
Мартина и Ле-Гуен, как пленники Иаты, были пощажены завоевателем, на которого, вследствие легко доставшейся добычи, напало великодушие, и он отпустил их на все четыре стороны.
Ле-Гуен, не теряя времени, приступил к постройке новой лодки, как вдруг неизвестно откуда появился Голиаф. Сделав наскоро необходимый запас, они уселись на верного животного и толково объяснили ему по-французски, чтобы он шел по следам Колетты.
— Голиаф! — воскликнула Колетта. — Ведь мы думали, что он давно издох! Мы оставили его так далеко. Но, Ле-Гуен, вы мне ничего не говорите, как он нашел вас? Каким чудом он вылечился?
— Это, мамзель Колетта, надо спросить у него, я ничего не знаю. Мартина все время повторяла ему: «Бедный мой Голиаф, как же это ты выздоровел? « И, конечно, Голиаф ничего не мог ответить. Вот уж истинно можно сказать: у этого животного не хватает только дара слова!
— Но каким образом он, не колеблясь, пошел прямо к нам? — говорила Колетта, не переставая восхищаться поразительным умом своего друга.
— Надо сказать правду — я приказал ему: «Голиаф, надо найти мамзель Колетту». Значит, он знал, куда идти, — заметил Ле-Гуен, никогда ничему не удивлявшийся. — У животных, знаете ли, замечательный нюх. А у Голиафа особенный.
— Без сомнения, — сказал доктор, — следуя раньше с вами по притоку Замбези, он узнал то место, где переправлялся с вами на другой берег; а в лесу для него довольно было малейшего признака, чтобы следовать по вашей дороге.
— Да, — сказала Мартина, — когда мы подходили к этим местам, он вдруг поднял хобот и стал обнюхивать воздух со всех сторон. Потом вдруг вошел в этот лес. Я подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58