После таких эпизодов Лев, как человек, склонный к самоана-
лизу, мучился раскаяньем, зарекался и еще больше любил Катю.
Им и впрямь не нужен был никто, включая друзей и близких, от кото-
рых они почему-то быстро уставали, к концу вечера начинали откровенно
томиться, а лучшие часы жизни были те, когда они оставались вдвоем и
ложились, что уж тут говорить. Привычка и время, случается, не притуп-
ляют желания, а даже и обостряют их. Уходит молодость, с нею то, что
было отрадой для глаз, но остается то, что чувствуют кожей. Так и в
природе: слепому дано слышать так, как недоступно зрячему, слабеющее
зрение возмещается обострившимся слухом, осязанием, обонянием, все
пять органов чувств стоят на страже, готовые подкрепить друг друга...
Среди ночи Лев заводил разговоры, она слушала полусонная, иногда отве-
чала, а то вдруг оживлялась: начинали смеяться. Смеяться они умели, и
часто не к месту и по любому поводу - это было ее, Катино, свойство,
перешедшее уже и к нему, как оно и бывает у супругов.
А уж отпуска, их отпуска в августе-сентябре, совместные вояжи и
приключения - тут был сплошной праздник. Конечно, никаких санаториев и
путевок, положенных ей по чину, об этом и разговору не было: садились
в машину и - на юг! В первое же лето он посадил ее за руль, Катя и тут
оказалась способной ученицей: уже к концу отпуска она гоняла почем
зря, а в следующем августе вели машину по очереди.
Если б кто увидел ее сейчас - за рулем, в джинсах, где-нибудь на
заправочной станции между Джанкоем и Симферополем, - не поверил бы
своим глазам. И еще бог весть что подумал бы. Притворяется, не иначе -
либо здесь, либо там... Однажды так и встретили кого-то из сослужив-
цев, и тот поспешил удалиться, а в другой раз другой знакомый что-то
бормотал...
В Балашихе у бабушки росла дочь Света. Имя это ей никак не шло:
чернявая, худенькая, похожая, надо понимать, на отца-кавказца - уж
скорее какая-нибудь Фатьма или в крайнем случае Нина, но никак не
Светлана. Во всем остальном Света была в мать, или скорее в бабушку:
старательная, неприхотливая. Исправно училась, исправно навещала мать
по выходным и уж непременно в праздники, не забывая отдельно поздра-
вить и открыткой. С отчимом, если можно так назвать Льва Яковлевича,
Света держалась корректно. Как относилась к нему? Скорее всего, никак.
Уже девицей, в восьмом или девятом классе, Света стала чаще наезжать к
ним в Москву, иногда ей нужны были деньги на какую-нибудь покупку - в
пределах вполне скромных, не более того, что имелось у подруг: сапоги,
джинсы, однажды - магнитофон. Екатерина Дмитриевна и Лев Яковлевич,
можно сказать, не знали с ней хлопот.
Иногда возникало: а не взять ли ее к нам, все-таки Москва, вот
окончит школу, поступит в институт, не ездить же электричкой из Бала-
шихи. Тему эту начинал Лев, понятное дело, для приличия, но разговор
повисал в воздухе. Школу Света окончила, в институт поступила, оказа-
лось, что и ездить не так сложно: из Балашихи пустили автобус до мет-
ро...
Своих детей они так и не завели.
Была еще одна тема, не то чтобы запретная, но все же достаточно бо-
лезненная или, скажем так, настолько деликатная, чтобы ее всуе не ка-
саться: Левина книга - цель и венец всей его, а теперь уж и их общей
жизни. Временами Лев все же рабон тал - писал, нельзя сказать, что он
так и пролежал все годы на диване. Писал - хотя и лежа, но и великий
наш Пушкин тоже, как известно, любил сочинять в горизонтальном положе-
нии. Катя, надо отдать ей должное, с пониманьем и даже трепетом отно-
силась к творческому труду, понимая всю его исключительную особен-
ность. Это осталось у нее на всю жизнь. Иногда Лев сам, без ее расс-
просов, заговаривал о заветной книге, случалось, и читал ей готовые
страницы, чаще рассказывал задуманное, всегда находя в ней восторжен-
ного слушателя. В книге был, между прочим, подмосковный текстильный
городок, куда судьба забросила героя; фабрика с ветхим оборудованием,
еще времен хозяев Алексеевых; трехэтажные кирпичные корпуса-общежития,
казармы, как они назывались еще с тех времен. Хозяева Алексеевы были
те самые, из которых вышел великий артист Станиславский, и дальше ав-
тор прочерчивал историю МХАТа, горькую участь русской интеллигенции
при новой уже власти: боялись, ненавидели и служили.
Конечно, и речи не могло быть о том, что это все когда-нибудь может
увидеть свет в напечатанном виде. И больше того: написанные страницы
требовали осторожного хранения, даже, может быть, конспирации - с этим
шутить не приходится, случается, изымают даже копирку. В другое время
Лев не удержался бы и прочел пару-тройку готовых глав близким прияте-
лям, а уж тот кусок, где шли философские рассуждения о природе власти,
наверняка пустил бы по кругу. Но сейчас, в его ситуации, это значило
бы подвести Катю. То есть он все-таки считался с ее положением, прини-
мал его как должное, да и пользовался, чего уж там, всеми его выгода-
ми, хоть и писал крамолу. Так они и жили в согласии.
После очередного творческого приступа подворачивалась халтура, ка-
кой-нибудь перевод с туркменского по подстрочнику (с некоторых пор Ль-
ва Яковлевича стали привечать в издательствах), потом наступала пора
увлечений - отправлялся в Прибалтику за кактусами, потом вдруг впадал
в отчаяние: жизнь не удалась. Ночами в темноте он прижимался к ней,
обнимал ее плотно и говорил, говорил ей все, в чем мог признаться
только себе, себе и ей. Кто это из великих сказал: мы ревнуем женщину
потому, что поверяли ей все сокровенное, и, изменяя, она как бы преда-
ет эти тайны. Ей, Кате, были вверены все потаенные мысли, сомнения,
слезы, вся беззащитность седеющего мальчика Льва Шустова. Он засыпал,
уткнувшись лбом в ее шею, обвив ее руками, словно ища защиты, и она,
освободив руку, натягивала сползшее одеяло ему на спину.
Наутро, оставив его в постели, она поднималась, наспех завтракала,
гляделась в зеркало. В половине девятого у подъезда стояла машина, на-
чинался ее рабочий день.
6
"Чем отличается троллейбус от трамвая? - рассуждал когда-то Иван
Иванович Гусев. - Трамвай идет строго по рельсам, а троллейбус может и
отклониться - метр влево, метр вправо. Будь как троллейбус, - напутс-
твовал он Катю, - маневрируй, но поглядывай на провода!"
Екатерина Дмитриевна с легкостью усвоила и этот урок.
Вокруг еще оставались, курсировали, и в немалом числе, люди-трам-
ваи. Но времена менялись. Это был уже тот период в жизни общества,
когда на смену защитному френчу и фуражке пришел цивильный кос-
тюм-тройка, а к нему галстук и шляпа, а по зиме пыжиковая шапка, у
женщин норковая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
лизу, мучился раскаяньем, зарекался и еще больше любил Катю.
Им и впрямь не нужен был никто, включая друзей и близких, от кото-
рых они почему-то быстро уставали, к концу вечера начинали откровенно
томиться, а лучшие часы жизни были те, когда они оставались вдвоем и
ложились, что уж тут говорить. Привычка и время, случается, не притуп-
ляют желания, а даже и обостряют их. Уходит молодость, с нею то, что
было отрадой для глаз, но остается то, что чувствуют кожей. Так и в
природе: слепому дано слышать так, как недоступно зрячему, слабеющее
зрение возмещается обострившимся слухом, осязанием, обонянием, все
пять органов чувств стоят на страже, готовые подкрепить друг друга...
Среди ночи Лев заводил разговоры, она слушала полусонная, иногда отве-
чала, а то вдруг оживлялась: начинали смеяться. Смеяться они умели, и
часто не к месту и по любому поводу - это было ее, Катино, свойство,
перешедшее уже и к нему, как оно и бывает у супругов.
А уж отпуска, их отпуска в августе-сентябре, совместные вояжи и
приключения - тут был сплошной праздник. Конечно, никаких санаториев и
путевок, положенных ей по чину, об этом и разговору не было: садились
в машину и - на юг! В первое же лето он посадил ее за руль, Катя и тут
оказалась способной ученицей: уже к концу отпуска она гоняла почем
зря, а в следующем августе вели машину по очереди.
Если б кто увидел ее сейчас - за рулем, в джинсах, где-нибудь на
заправочной станции между Джанкоем и Симферополем, - не поверил бы
своим глазам. И еще бог весть что подумал бы. Притворяется, не иначе -
либо здесь, либо там... Однажды так и встретили кого-то из сослужив-
цев, и тот поспешил удалиться, а в другой раз другой знакомый что-то
бормотал...
В Балашихе у бабушки росла дочь Света. Имя это ей никак не шло:
чернявая, худенькая, похожая, надо понимать, на отца-кавказца - уж
скорее какая-нибудь Фатьма или в крайнем случае Нина, но никак не
Светлана. Во всем остальном Света была в мать, или скорее в бабушку:
старательная, неприхотливая. Исправно училась, исправно навещала мать
по выходным и уж непременно в праздники, не забывая отдельно поздра-
вить и открыткой. С отчимом, если можно так назвать Льва Яковлевича,
Света держалась корректно. Как относилась к нему? Скорее всего, никак.
Уже девицей, в восьмом или девятом классе, Света стала чаще наезжать к
ним в Москву, иногда ей нужны были деньги на какую-нибудь покупку - в
пределах вполне скромных, не более того, что имелось у подруг: сапоги,
джинсы, однажды - магнитофон. Екатерина Дмитриевна и Лев Яковлевич,
можно сказать, не знали с ней хлопот.
Иногда возникало: а не взять ли ее к нам, все-таки Москва, вот
окончит школу, поступит в институт, не ездить же электричкой из Бала-
шихи. Тему эту начинал Лев, понятное дело, для приличия, но разговор
повисал в воздухе. Школу Света окончила, в институт поступила, оказа-
лось, что и ездить не так сложно: из Балашихи пустили автобус до мет-
ро...
Своих детей они так и не завели.
Была еще одна тема, не то чтобы запретная, но все же достаточно бо-
лезненная или, скажем так, настолько деликатная, чтобы ее всуе не ка-
саться: Левина книга - цель и венец всей его, а теперь уж и их общей
жизни. Временами Лев все же рабон тал - писал, нельзя сказать, что он
так и пролежал все годы на диване. Писал - хотя и лежа, но и великий
наш Пушкин тоже, как известно, любил сочинять в горизонтальном положе-
нии. Катя, надо отдать ей должное, с пониманьем и даже трепетом отно-
силась к творческому труду, понимая всю его исключительную особен-
ность. Это осталось у нее на всю жизнь. Иногда Лев сам, без ее расс-
просов, заговаривал о заветной книге, случалось, и читал ей готовые
страницы, чаще рассказывал задуманное, всегда находя в ней восторжен-
ного слушателя. В книге был, между прочим, подмосковный текстильный
городок, куда судьба забросила героя; фабрика с ветхим оборудованием,
еще времен хозяев Алексеевых; трехэтажные кирпичные корпуса-общежития,
казармы, как они назывались еще с тех времен. Хозяева Алексеевы были
те самые, из которых вышел великий артист Станиславский, и дальше ав-
тор прочерчивал историю МХАТа, горькую участь русской интеллигенции
при новой уже власти: боялись, ненавидели и служили.
Конечно, и речи не могло быть о том, что это все когда-нибудь может
увидеть свет в напечатанном виде. И больше того: написанные страницы
требовали осторожного хранения, даже, может быть, конспирации - с этим
шутить не приходится, случается, изымают даже копирку. В другое время
Лев не удержался бы и прочел пару-тройку готовых глав близким прияте-
лям, а уж тот кусок, где шли философские рассуждения о природе власти,
наверняка пустил бы по кругу. Но сейчас, в его ситуации, это значило
бы подвести Катю. То есть он все-таки считался с ее положением, прини-
мал его как должное, да и пользовался, чего уж там, всеми его выгода-
ми, хоть и писал крамолу. Так они и жили в согласии.
После очередного творческого приступа подворачивалась халтура, ка-
кой-нибудь перевод с туркменского по подстрочнику (с некоторых пор Ль-
ва Яковлевича стали привечать в издательствах), потом наступала пора
увлечений - отправлялся в Прибалтику за кактусами, потом вдруг впадал
в отчаяние: жизнь не удалась. Ночами в темноте он прижимался к ней,
обнимал ее плотно и говорил, говорил ей все, в чем мог признаться
только себе, себе и ей. Кто это из великих сказал: мы ревнуем женщину
потому, что поверяли ей все сокровенное, и, изменяя, она как бы преда-
ет эти тайны. Ей, Кате, были вверены все потаенные мысли, сомнения,
слезы, вся беззащитность седеющего мальчика Льва Шустова. Он засыпал,
уткнувшись лбом в ее шею, обвив ее руками, словно ища защиты, и она,
освободив руку, натягивала сползшее одеяло ему на спину.
Наутро, оставив его в постели, она поднималась, наспех завтракала,
гляделась в зеркало. В половине девятого у подъезда стояла машина, на-
чинался ее рабочий день.
6
"Чем отличается троллейбус от трамвая? - рассуждал когда-то Иван
Иванович Гусев. - Трамвай идет строго по рельсам, а троллейбус может и
отклониться - метр влево, метр вправо. Будь как троллейбус, - напутс-
твовал он Катю, - маневрируй, но поглядывай на провода!"
Екатерина Дмитриевна с легкостью усвоила и этот урок.
Вокруг еще оставались, курсировали, и в немалом числе, люди-трам-
ваи. Но времена менялись. Это был уже тот период в жизни общества,
когда на смену защитному френчу и фуражке пришел цивильный кос-
тюм-тройка, а к нему галстук и шляпа, а по зиме пыжиковая шапка, у
женщин норковая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17