— вспомнил Санин, и вдруг твердая красная мысль отчетливо и как-то кругло вылилась в мозгу: «Зарудин застрелился!..»
Легкий холод тронул виски Санина. С минуту он молча глядел в тусклое лицо ночи, и казалось, между тем загадочным и страшным, что было в ней, и им, высоким, сильным человеком, с твердым взглядом, произошла короткая и страшная, молчаливая борьба.
Город спал, белели тротуары, чернели деревья, тупо глядели темные окна, храня глухую тишину.
Вдруг Санин встряхнул головой, усмехнулся и посмотрел перед собой ясными глазами.
— Не я в этом виноват, — громко сказал он… — Одним больше, одним меньше!
И пошел вперед, высокою тенью чернея во мраке.
ХХХIII
Так скоро, как все узнается в маленьком городке, все узнали, что два человека в один и тот же вечер лишили себя жизни.
Юрию Сварожичу об этом сообщил Иванов, придя к нему днем, когда Юрий только что вернулся с урока и сел рисовать портрет Ляли. Она позировала в легкой светлой кофточке, с голой шейкой и просвечивающими розовыми руками. Солнце светило в комнату, золотыми искорками зажигало вокруг головки Ляли пушистые волосы, и она была такой молоденькой, чистенькой и веселой, точно золотая птичка.
— Здравствуйте, — сказал Иванов, входя и бросая шляпу на стул.
— А… Ну, что нового скажете? — спросил Юрий, приветливо улыбаясь.
Он был настроен довольно и радостно, и оттого, что, наконец, нашел урок и чувствовал себя уже не на шее у отца, а на собственных ногах, и от солнца, и от близости счастливой, хорошенькой Ляли.
— Много, — сказал Иванов с неопределенным выражением в серых глазах, — один удавился, другой застрелился, а третьего черти взяли, чтоб не волочился!
— То есть? — удивился Юрий.
— — Третьего я уж от себя, для вящего эффекта, прибавил, а два точно… Сегодня ночью застрелился Зарудин, а сейчас, говорят, Соловейчик повесился… вот!
— Да не может быть! — вскрикнула Ляля, вскакивая, вся белая, розовая и золотая, с испуганными, но сияющими от любопытства глазами.
Юрий с удивлением и испугом поспешно положил палитру и подошел к Иванову.
— Вы не шутите?
— Какие уж тут шутки! — махнул рукой Иванов. Как и всегда, он старался придать себе философски-равнодушный вид, но заметно было, что ему и жутко, и неприятно.
— Отчего же он застрелился? Оттого, что его Санин ударил? А Санин знает? — наивно цепляясь за Иванова, захлебываясь, спрашивала Ляля.
— Очевидно, так… Санин знает еще с вечера, — отвечал Иванов.
— Что же он? — невольно спросил Юрий.
Иванов пожал плечами. Ему уже не раз приходилось спорить с Юрием о Санине, и он уже заранее раздражался.
— Ничего… А ему-то что же? — с грубой досадой возразил он.
— Все-таки он причиной! — заметила Ляля, делая значительное лицо.
— Ну так что же из того!.. Вольно ж тому дураку было лезть. Санин тут не виноват. Все это очень прискорбно, но всецело должно быть отнесено к глупости самого Зарудина.
— Ну, положим, причины тут глубже, — возразил Юрий угрюмо, — Зарудин жил в известной среде…
— И то, что он жил в такой дурацкой среде, и то, что подчинился ей, свидетельствует только о том, что он и сам дурак! — пожал плечами Иванов.
Юрий помолчал, машинально потирая пальцы. Ему было как-то неприятно говорить так об умершем, хотя он и не знал почему.
— Ну хорошо… Зарудин — это понятно, а Соловейчик… вот никогда не думала! — высоко поднимая брови, нерешительно заговорила Ляля. — Почему же он?
— А Бог его знает, — сказал Иванов, — он всегда был какой-то блаженный.
В это время разом приехал Рязанцев и пришла Карсавина. Они встретились у ворот, и еще на крыльце был слышен высокий, недоумевающе-вопросительный голос Карсавиной и веселый, игриво-шутливый голос Рязанцева, каким он всегда говорил с красивыми молодыми женщинами.
— Анатолий Павлович «оттуда», — с выражением тревожного интереса сказали Карсавина, первая входя в комнату.
Рязанцев вошел, смеясь, как всегда, и еще на ходу закуривая папиросу.
— Ну и дела! — сказал он, наполняя всю комнату голосом, здоровьем и самоуверенным весельем. — Этак у нас в городе скоро и молодежи не останется!
Карсавина молча села, и ее красивое лицо было расстроенно и недоуменно.
— Ну, повествуйте, — сказал Иванов.
— Да что, — подымая брови, как Ляля, и все смеясь, но уже не так весело, заговорил Рязанцев. — Только что вышел вчера из клуба, вдруг бежит солдат… Их высокородие, говорит, застрелились… Я на извозчика и туда… Приезжаю, а там уж чуть не весь полк… лежит на кровати, китель нараспашку…
— А куда он стрелял? — любопытно повиснула у него на руке Ляля.
— В висок… пуля пробила череп, вот тут… и ударилась в потолок…
— Из браунинга? — почему-то спросил Юрий. — Из браунинга… Скверная картина. Мозгом и кровью даже стена забрызгана, а у него еще и лицо все изуродовано… да!.. А это ужас, как он его хватил!.. И опять, засмеявшись, Рязанцев пожал плечами.
— Крепкий мужчина!
— Ничего, парень здоровый! — почему-то самодовольно кивнул головой Иванов.
— Безобразие! — брезгливо сморщился Юрий.
Карсавина робко посмотрела на него.
— Но ведь он, по-моему, не виноват, — заметила она, не ждать же ему было…
— Да… — неопределенно поморщился Рязанцев, — но и так бить!.. Ведь предлагали же ему дуэль…
— Удивительно! — возмущенно пожал плечами Иванов.
— Нет, что ж… дуэль — глупость, — раздумчиво отозвался Юрий.
— Конечно, — быстро поддержала Карсавина. Юрию показалось, что она рада возможности оправдать Санина, и ему стало неприятно.
— Но все-таки и так… не зная что, унижающее Санина, придумать, возразил он.
— Зверство, как хотите! — подсказал Рязанцев.
Юрий подумал, что сам-то Рязанцев недалеко ушел от сытого животного, но промолчал и был даже рад, что Рязанцев стал спорить с Карсавиной, резко осуждая Санина.
Карсавина, поймав на лице Юрия неприятное выражение, замолчала, хотя ей в глубине души нравилась сила и решительность Санина и казалось совсем неправильным то, что говорил Рязанцев о культурности. И так же, как Юрий, она подумала, что не Рязанцеву говорить об этом.
Но Иванов рассердился и стал спорить.
— Подумаешь! Высокая степень культурности: отстрелить человеку нос или засадить в брюхо железную палку!
— А лучше кулаком по лицу бить?
— Да уж, по-моему, лучше! Кулак что! От кулака какой вред! Выскочит шишка, а опосля и ничего… От кулака человеку никоторого несчастья!..
— Не в том же дело!
— А в чем? — презрительно скривил плоские губы Иванов. — По-моему, драться вообще не следует… зачем безобразие чинить! Но уж ежели драться, так по крайности без особого человековредительства!.. Ясное дело!..
— Он ему чуть глаз не выбил! — с иронией вставил Рязанцев. — Хорошо «без членовредительства»!
— Глаз, конечно… Ежели глаз выбить, то от этого человеку вред, но все-таки глаз супротив кишки не выстоит никак!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Легкий холод тронул виски Санина. С минуту он молча глядел в тусклое лицо ночи, и казалось, между тем загадочным и страшным, что было в ней, и им, высоким, сильным человеком, с твердым взглядом, произошла короткая и страшная, молчаливая борьба.
Город спал, белели тротуары, чернели деревья, тупо глядели темные окна, храня глухую тишину.
Вдруг Санин встряхнул головой, усмехнулся и посмотрел перед собой ясными глазами.
— Не я в этом виноват, — громко сказал он… — Одним больше, одним меньше!
И пошел вперед, высокою тенью чернея во мраке.
ХХХIII
Так скоро, как все узнается в маленьком городке, все узнали, что два человека в один и тот же вечер лишили себя жизни.
Юрию Сварожичу об этом сообщил Иванов, придя к нему днем, когда Юрий только что вернулся с урока и сел рисовать портрет Ляли. Она позировала в легкой светлой кофточке, с голой шейкой и просвечивающими розовыми руками. Солнце светило в комнату, золотыми искорками зажигало вокруг головки Ляли пушистые волосы, и она была такой молоденькой, чистенькой и веселой, точно золотая птичка.
— Здравствуйте, — сказал Иванов, входя и бросая шляпу на стул.
— А… Ну, что нового скажете? — спросил Юрий, приветливо улыбаясь.
Он был настроен довольно и радостно, и оттого, что, наконец, нашел урок и чувствовал себя уже не на шее у отца, а на собственных ногах, и от солнца, и от близости счастливой, хорошенькой Ляли.
— Много, — сказал Иванов с неопределенным выражением в серых глазах, — один удавился, другой застрелился, а третьего черти взяли, чтоб не волочился!
— То есть? — удивился Юрий.
— — Третьего я уж от себя, для вящего эффекта, прибавил, а два точно… Сегодня ночью застрелился Зарудин, а сейчас, говорят, Соловейчик повесился… вот!
— Да не может быть! — вскрикнула Ляля, вскакивая, вся белая, розовая и золотая, с испуганными, но сияющими от любопытства глазами.
Юрий с удивлением и испугом поспешно положил палитру и подошел к Иванову.
— Вы не шутите?
— Какие уж тут шутки! — махнул рукой Иванов. Как и всегда, он старался придать себе философски-равнодушный вид, но заметно было, что ему и жутко, и неприятно.
— Отчего же он застрелился? Оттого, что его Санин ударил? А Санин знает? — наивно цепляясь за Иванова, захлебываясь, спрашивала Ляля.
— Очевидно, так… Санин знает еще с вечера, — отвечал Иванов.
— Что же он? — невольно спросил Юрий.
Иванов пожал плечами. Ему уже не раз приходилось спорить с Юрием о Санине, и он уже заранее раздражался.
— Ничего… А ему-то что же? — с грубой досадой возразил он.
— Все-таки он причиной! — заметила Ляля, делая значительное лицо.
— Ну так что же из того!.. Вольно ж тому дураку было лезть. Санин тут не виноват. Все это очень прискорбно, но всецело должно быть отнесено к глупости самого Зарудина.
— Ну, положим, причины тут глубже, — возразил Юрий угрюмо, — Зарудин жил в известной среде…
— И то, что он жил в такой дурацкой среде, и то, что подчинился ей, свидетельствует только о том, что он и сам дурак! — пожал плечами Иванов.
Юрий помолчал, машинально потирая пальцы. Ему было как-то неприятно говорить так об умершем, хотя он и не знал почему.
— Ну хорошо… Зарудин — это понятно, а Соловейчик… вот никогда не думала! — высоко поднимая брови, нерешительно заговорила Ляля. — Почему же он?
— А Бог его знает, — сказал Иванов, — он всегда был какой-то блаженный.
В это время разом приехал Рязанцев и пришла Карсавина. Они встретились у ворот, и еще на крыльце был слышен высокий, недоумевающе-вопросительный голос Карсавиной и веселый, игриво-шутливый голос Рязанцева, каким он всегда говорил с красивыми молодыми женщинами.
— Анатолий Павлович «оттуда», — с выражением тревожного интереса сказали Карсавина, первая входя в комнату.
Рязанцев вошел, смеясь, как всегда, и еще на ходу закуривая папиросу.
— Ну и дела! — сказал он, наполняя всю комнату голосом, здоровьем и самоуверенным весельем. — Этак у нас в городе скоро и молодежи не останется!
Карсавина молча села, и ее красивое лицо было расстроенно и недоуменно.
— Ну, повествуйте, — сказал Иванов.
— Да что, — подымая брови, как Ляля, и все смеясь, но уже не так весело, заговорил Рязанцев. — Только что вышел вчера из клуба, вдруг бежит солдат… Их высокородие, говорит, застрелились… Я на извозчика и туда… Приезжаю, а там уж чуть не весь полк… лежит на кровати, китель нараспашку…
— А куда он стрелял? — любопытно повиснула у него на руке Ляля.
— В висок… пуля пробила череп, вот тут… и ударилась в потолок…
— Из браунинга? — почему-то спросил Юрий. — Из браунинга… Скверная картина. Мозгом и кровью даже стена забрызгана, а у него еще и лицо все изуродовано… да!.. А это ужас, как он его хватил!.. И опять, засмеявшись, Рязанцев пожал плечами.
— Крепкий мужчина!
— Ничего, парень здоровый! — почему-то самодовольно кивнул головой Иванов.
— Безобразие! — брезгливо сморщился Юрий.
Карсавина робко посмотрела на него.
— Но ведь он, по-моему, не виноват, — заметила она, не ждать же ему было…
— Да… — неопределенно поморщился Рязанцев, — но и так бить!.. Ведь предлагали же ему дуэль…
— Удивительно! — возмущенно пожал плечами Иванов.
— Нет, что ж… дуэль — глупость, — раздумчиво отозвался Юрий.
— Конечно, — быстро поддержала Карсавина. Юрию показалось, что она рада возможности оправдать Санина, и ему стало неприятно.
— Но все-таки и так… не зная что, унижающее Санина, придумать, возразил он.
— Зверство, как хотите! — подсказал Рязанцев.
Юрий подумал, что сам-то Рязанцев недалеко ушел от сытого животного, но промолчал и был даже рад, что Рязанцев стал спорить с Карсавиной, резко осуждая Санина.
Карсавина, поймав на лице Юрия неприятное выражение, замолчала, хотя ей в глубине души нравилась сила и решительность Санина и казалось совсем неправильным то, что говорил Рязанцев о культурности. И так же, как Юрий, она подумала, что не Рязанцеву говорить об этом.
Но Иванов рассердился и стал спорить.
— Подумаешь! Высокая степень культурности: отстрелить человеку нос или засадить в брюхо железную палку!
— А лучше кулаком по лицу бить?
— Да уж, по-моему, лучше! Кулак что! От кулака какой вред! Выскочит шишка, а опосля и ничего… От кулака человеку никоторого несчастья!..
— Не в том же дело!
— А в чем? — презрительно скривил плоские губы Иванов. — По-моему, драться вообще не следует… зачем безобразие чинить! Но уж ежели драться, так по крайности без особого человековредительства!.. Ясное дело!..
— Он ему чуть глаз не выбил! — с иронией вставил Рязанцев. — Хорошо «без членовредительства»!
— Глаз, конечно… Ежели глаз выбить, то от этого человеку вред, но все-таки глаз супротив кишки не выстоит никак!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87