Все собрались его проводить.
Семенов чувствовал себя очень плохо. Его уже не веселили ни солнце, ни тепло, ни люди, ни небо, ни зелень. Ноющее, бесконечное страдание наполняло и окружало его, как какой-то особый тяжелый туман, сквозь который плохо и тускло видел он все окружающее. Он уезжал равнодушный и холодный, как будто тело его уже умерло, а дух был погружен куда-то внутрь, в бездонную глубину одинокою страдания. Он не был рад, но и не раздражался, оттого что его собрались провожать. Ему было все равно. Один Ланде его заботил, и так странно было видеть это непонятное, озабоченное внимание, как улыбку на лице неподвижного холодного покойника.
- Ты, Ланде, оставайся и живи тут! - сухо покашливая, говорил он. - А что же ты есть будешь?
- Как-нибудь... - улыбаясь, успокаивал его Ланде и, шутя, прибавлял: Взгляните на птиц небесных: не сеют...
- Ты дурак! - сердито возразил Семенов: - ты не птица... Ведь тебя не накорми, так ты с голода подохнешь. Удивительное дело!.. На месте Господа Бога я бы тебя давно взял живым... и посадил в сумасшедший дом.
Ланде смеялся заразительно весело и добродушно. Милый Вася, ты лучше всех людей, каких я встречал...
- А ты глупей... - болезненно и нетерпеливо махнул рукой Семенов. Он помолчал.
- Шишмарев обещал тебе урок достать. Ну, вот и хорошо! - обрадовался Ланде.
- Только это очень трудно: ты ведь уже на весь город прославился...
Пришли Шишмарев и Молочаев.
- Едете? - безразлично спросил художник.
- Конечно! - с тусклой неприязнью ответил Семенов.
- Урок для Ланде я нашел, - сказал Шишмарев таким голосом, точно сомневался в чем-то.
- Ну, вот... слышишь? - посмотрел на Ланде Семенов.
- Скоро пора и на вокзал... - заметил Шишмарев, озабоченно посмотрев на часы.
Когда Семенов вышел куда-то, Молочаев равнодушно сказал:
- Куда он едет? В Ялту? На какие средства?
- На кондицию... - ответил Шишмарев, пожав плечами. - Дело студенческое!
- На урок? - удивился Молочаев, и на минуту тень жалости налетела на его лицо. - Куда ж ему на урок? Его ветер с ног валит!
Ланде встал, схватился за щеку, как от внезапной боли, потом опять сел.
- Э, что! - сказал Шишмарев, точно ему было даже приятно это сказать, нашему брату, голяку, нельзя такими нежностями заниматься! Пока еще не свалил? - ну, и ладно!
Под окном мелькнул черный ажурный зонтик и другой розовый.
- Марья Николаевна и Соня идут! - сказал Ланде.
Они вошли вместе с Семеновым. Соня вошла серьезно, тихо и, сложив зонтик, чинно села против Ланде, в уголок. Марья Николаевна возбужденно и смущенно смеялась, мельком поздоровалась и осталась посреди комнаты, вертя по полу раскрытый зонтик, смеясь, блестя глазами и голыми руками, тепло розовевшими в белых холодных широких рукавах, и не глядя на Молочаева.
Когда она вошла, Молочаев почувствовал, как стала дрожать под коленом какая-то нервная жилка. Он тоже встал и прислонился к окну, только изредка взглядывая на нее быстрыми и жадными глазами.
Приехал извозчик. Слышно было, как дребезжал тарантас и фыркали лошади.
- Ну, идем! - сказал Семенов равнодушно.
Все вышли гурьбой на солнце и воздух, слепившие глаза. Марья Николаевна раскрыла зонтик.
Ланде хотел было нести чемодан, но Молочаев сказал:
- Куда вам! - Взял чемодан как перо и, с наслаждением выказывая свою страшную силу, понес его. Марья Николаевна мельком взглянула на него и опять стала смотреть на Семенова. Сутулый, больной студент уже сидел в тарантасе в своем выцветшем зеленоватом, с тусклыми позеленевшими пуговицами пальто, надвинув фуражку на уши.
- Ну, прощайте! - сказал он уныло.
- До свиданья! до свиданья! - кричали ему молодые оживленные голоса.
- Да, стой! - остановил он извозчика. - Так ты, Ланде... А впрочем, какое мне дело? Как хочешь! Прощай! - вдруг раздраженно и неприятно перебил он сам себя и поехал.
Его сутулая неказистая фигура долго тряслась по улицам, темная и странная, и казалось, что среди яркого дня, блеска и радости, на него одного не светит яркое, теплое солнце... Соня тихо плакала.
- Я вас провожу, Марья Николаевна! - сказал Молочаев, и в голосе его почудилось ей что-то властное, уверенное.
Какой-то особенный, странный, шаловливый и в то же время искренний испуг овладел ею.
- Я останусь здесь с Соней... - растерянно ответила она, хотя вовсе не думала раньше об этом.
Молочаев густо покраснел, и опять сладострастно-мстительное чувство медленно поднялось в нем.
- Вот хорошо! - радостно сказал Ланде. - Мне именно с вами хочется теперь говорить!
Молочаев быстро посмотрел на него, и вдруг тошная и внезапная ревность заставила его сжаться всем своим могучим красивым телом в бессильную и безобразную злобу.
- Как хотите... До свидания! - хрипло, не своим голосом проговорил он. - Идемте, Шишмарев!
Они ушли по яркой, жаркой улице.
В комнате Семенова было пусто и прохладно. Марья Николаевна села на окно в сад, Соня обняла ее за мягкие колени, а Ланде стал возле.
Почему вы именно со мной хотели говорить? спросила Марья Николаевна, улыбаясь.
Ланде тоже смущенно и радостно улыбнулся.
- Потому, что вы такая молодая, красивая, добрая, именно с вами хочется говорить теперь... Солнце светит так тепло, так хорошо...
Марья Николаевна счастливо и светло засмеялась.
- Будто я такая?
- Конечно, такая! - с наивным убеждением повторил Ланде. - И как это хорошо!
- Что?
- То, что есть такие, как вы, красивые, нежные молодые женщины! восторженно говорил Ланде. - Мне всегда кажется, что Бог дал людям женскую молодость, красоту и нежность, чтобы они не унывали, не забывали о радости и любви, пока еще тянется их ужасная, тяжелая, беспросветная работа над жизнью.
Соня не спускала с него глаз, и бледные щеки ее розовели и оживали под звуки его голоса.
- Значит, когда закончится эта работа, тогда уже не будет таких женщин? - задумчиво и с нежным вниманием спросила Марья Николаевна.
- Нет, почему? - радостно возразил Ланде. - Они останутся... такие же прекрасные, только тогда все они и все будет такое же прекрасное, молодое и нежное. Тогда уже все будет ясно, светло, а теперь они - только луч оттуда, из светлого будущего.
Ланде помолчал и прибавил печально:
- Мне жаль почему-то... не знаю, может, это дурное чувство... когда молодая, радостная девушка сходится с одним мужчиной... таким жадным, грубым... Мне и радостно за его счастье и жаль. Точно кто-то взял, потушил или унес яркий огонек, светивший всем... Я, впрочем, думаю, что это не от дурного чувства... это потому мне жаль, что слишком мало таких огоньков у людей...
- Да ведь иначе же и быть не может! - тихо возразила Марья Николаевна, опуская голову. Ей казалось, что он именно о ней говорит.
- Да, да, - торопливо согласился Ланде, - не может!.. Мне только жаль, что эта молодость и красота не могут быть общим достоянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Семенов чувствовал себя очень плохо. Его уже не веселили ни солнце, ни тепло, ни люди, ни небо, ни зелень. Ноющее, бесконечное страдание наполняло и окружало его, как какой-то особый тяжелый туман, сквозь который плохо и тускло видел он все окружающее. Он уезжал равнодушный и холодный, как будто тело его уже умерло, а дух был погружен куда-то внутрь, в бездонную глубину одинокою страдания. Он не был рад, но и не раздражался, оттого что его собрались провожать. Ему было все равно. Один Ланде его заботил, и так странно было видеть это непонятное, озабоченное внимание, как улыбку на лице неподвижного холодного покойника.
- Ты, Ланде, оставайся и живи тут! - сухо покашливая, говорил он. - А что же ты есть будешь?
- Как-нибудь... - улыбаясь, успокаивал его Ланде и, шутя, прибавлял: Взгляните на птиц небесных: не сеют...
- Ты дурак! - сердито возразил Семенов: - ты не птица... Ведь тебя не накорми, так ты с голода подохнешь. Удивительное дело!.. На месте Господа Бога я бы тебя давно взял живым... и посадил в сумасшедший дом.
Ланде смеялся заразительно весело и добродушно. Милый Вася, ты лучше всех людей, каких я встречал...
- А ты глупей... - болезненно и нетерпеливо махнул рукой Семенов. Он помолчал.
- Шишмарев обещал тебе урок достать. Ну, вот и хорошо! - обрадовался Ланде.
- Только это очень трудно: ты ведь уже на весь город прославился...
Пришли Шишмарев и Молочаев.
- Едете? - безразлично спросил художник.
- Конечно! - с тусклой неприязнью ответил Семенов.
- Урок для Ланде я нашел, - сказал Шишмарев таким голосом, точно сомневался в чем-то.
- Ну, вот... слышишь? - посмотрел на Ланде Семенов.
- Скоро пора и на вокзал... - заметил Шишмарев, озабоченно посмотрев на часы.
Когда Семенов вышел куда-то, Молочаев равнодушно сказал:
- Куда он едет? В Ялту? На какие средства?
- На кондицию... - ответил Шишмарев, пожав плечами. - Дело студенческое!
- На урок? - удивился Молочаев, и на минуту тень жалости налетела на его лицо. - Куда ж ему на урок? Его ветер с ног валит!
Ланде встал, схватился за щеку, как от внезапной боли, потом опять сел.
- Э, что! - сказал Шишмарев, точно ему было даже приятно это сказать, нашему брату, голяку, нельзя такими нежностями заниматься! Пока еще не свалил? - ну, и ладно!
Под окном мелькнул черный ажурный зонтик и другой розовый.
- Марья Николаевна и Соня идут! - сказал Ланде.
Они вошли вместе с Семеновым. Соня вошла серьезно, тихо и, сложив зонтик, чинно села против Ланде, в уголок. Марья Николаевна возбужденно и смущенно смеялась, мельком поздоровалась и осталась посреди комнаты, вертя по полу раскрытый зонтик, смеясь, блестя глазами и голыми руками, тепло розовевшими в белых холодных широких рукавах, и не глядя на Молочаева.
Когда она вошла, Молочаев почувствовал, как стала дрожать под коленом какая-то нервная жилка. Он тоже встал и прислонился к окну, только изредка взглядывая на нее быстрыми и жадными глазами.
Приехал извозчик. Слышно было, как дребезжал тарантас и фыркали лошади.
- Ну, идем! - сказал Семенов равнодушно.
Все вышли гурьбой на солнце и воздух, слепившие глаза. Марья Николаевна раскрыла зонтик.
Ланде хотел было нести чемодан, но Молочаев сказал:
- Куда вам! - Взял чемодан как перо и, с наслаждением выказывая свою страшную силу, понес его. Марья Николаевна мельком взглянула на него и опять стала смотреть на Семенова. Сутулый, больной студент уже сидел в тарантасе в своем выцветшем зеленоватом, с тусклыми позеленевшими пуговицами пальто, надвинув фуражку на уши.
- Ну, прощайте! - сказал он уныло.
- До свиданья! до свиданья! - кричали ему молодые оживленные голоса.
- Да, стой! - остановил он извозчика. - Так ты, Ланде... А впрочем, какое мне дело? Как хочешь! Прощай! - вдруг раздраженно и неприятно перебил он сам себя и поехал.
Его сутулая неказистая фигура долго тряслась по улицам, темная и странная, и казалось, что среди яркого дня, блеска и радости, на него одного не светит яркое, теплое солнце... Соня тихо плакала.
- Я вас провожу, Марья Николаевна! - сказал Молочаев, и в голосе его почудилось ей что-то властное, уверенное.
Какой-то особенный, странный, шаловливый и в то же время искренний испуг овладел ею.
- Я останусь здесь с Соней... - растерянно ответила она, хотя вовсе не думала раньше об этом.
Молочаев густо покраснел, и опять сладострастно-мстительное чувство медленно поднялось в нем.
- Вот хорошо! - радостно сказал Ланде. - Мне именно с вами хочется теперь говорить!
Молочаев быстро посмотрел на него, и вдруг тошная и внезапная ревность заставила его сжаться всем своим могучим красивым телом в бессильную и безобразную злобу.
- Как хотите... До свидания! - хрипло, не своим голосом проговорил он. - Идемте, Шишмарев!
Они ушли по яркой, жаркой улице.
В комнате Семенова было пусто и прохладно. Марья Николаевна села на окно в сад, Соня обняла ее за мягкие колени, а Ланде стал возле.
Почему вы именно со мной хотели говорить? спросила Марья Николаевна, улыбаясь.
Ланде тоже смущенно и радостно улыбнулся.
- Потому, что вы такая молодая, красивая, добрая, именно с вами хочется говорить теперь... Солнце светит так тепло, так хорошо...
Марья Николаевна счастливо и светло засмеялась.
- Будто я такая?
- Конечно, такая! - с наивным убеждением повторил Ланде. - И как это хорошо!
- Что?
- То, что есть такие, как вы, красивые, нежные молодые женщины! восторженно говорил Ланде. - Мне всегда кажется, что Бог дал людям женскую молодость, красоту и нежность, чтобы они не унывали, не забывали о радости и любви, пока еще тянется их ужасная, тяжелая, беспросветная работа над жизнью.
Соня не спускала с него глаз, и бледные щеки ее розовели и оживали под звуки его голоса.
- Значит, когда закончится эта работа, тогда уже не будет таких женщин? - задумчиво и с нежным вниманием спросила Марья Николаевна.
- Нет, почему? - радостно возразил Ланде. - Они останутся... такие же прекрасные, только тогда все они и все будет такое же прекрасное, молодое и нежное. Тогда уже все будет ясно, светло, а теперь они - только луч оттуда, из светлого будущего.
Ланде помолчал и прибавил печально:
- Мне жаль почему-то... не знаю, может, это дурное чувство... когда молодая, радостная девушка сходится с одним мужчиной... таким жадным, грубым... Мне и радостно за его счастье и жаль. Точно кто-то взял, потушил или унес яркий огонек, светивший всем... Я, впрочем, думаю, что это не от дурного чувства... это потому мне жаль, что слишком мало таких огоньков у людей...
- Да ведь иначе же и быть не может! - тихо возразила Марья Николаевна, опуская голову. Ей казалось, что он именно о ней говорит.
- Да, да, - торопливо согласился Ланде, - не может!.. Мне только жаль, что эта молодость и красота не могут быть общим достоянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31