.. Все от Бога, и ты сам к Богу, помощи больше никто не подаст; ан нет, придет незнамо кто, незнамом зачем и берет... Народ темный, не зна, может, и надо так, кто его знат!.. Думка-то есть да кто ее скажет!.. Так-то вот, век спину гнешь, напираешь, глядишь, только-только вздохнул, Бога вспомнил, раз! - и нет ничего!.. А опосля того в кабак, потому невозможно... Правды нет, милый человек, нет... А тут, там ли, все едино, земля везде одна!.. - говорил мужик убитым, монотонным голосом с той скрытой страстью, которая без крика кричит об исстрадавшейся вконец душе.
- Правда в самом человеке, - скорбно сказал Ланде, - а не в земле. Надо любить и жалеть прежде всего друг друга, а остальное потом все будет!
Мужик мрачно усмехнулся.
- Знаем мы, милый человек, что будет! - как будто не придавая этому значения, как неизбежному, как тому, что завтра непременно будет день, сказал он. - А теперь как жить, вот ты что скажи!.. Любить, говоришь... Где уж тут любить, когда иной раз за корку хлеба, скажем, глотку бы перервал!.. Вот.
Мужик помолчал и с затаенной ненавистью прибавил:
- Господам-то оно хорошо говорить... Господам да попам!.. Нет, ты вот тут правду-то поищи! - злобно проговорил он и вместе с веслом ткнул к Ланде свою корявую, мозолистую, сплошь изъеденную рыбьей солью руку.
- Так-то... другим голосом, тихим и печальным, помолчав, заговорил он. - Богу-то видней, куда дело идет!.. Тем и живем, а то б... Нету на свете правды, а может, в том-то и дело все: Богу-то правда нужней сытости; затем люди и муку принимают, что через нее правда на земле идет!.. Так ли, милый человек?
- Так, так!.. - радостно ответил Ланде, кивая головой. - Все, что на свете есть, и науки все, и дела все, и мысли все, - все двигается страданием... Не будь муки, остановилось бы все и душа бы умерла!
Челнок ткнулся о берег. Ланде медленно и нерешительно вылез наверх. Мужик остался внизу. С минуту они молча смотрели друг на друга. Что-то крепкое и сильное протянулось между ними, и были в эту минуту они и близки, и далеки друг другу, как два конца туго натянутого каната; чувствовалось жгучее и властное желание что-то сказать, что-то важное, соединяющее; но ничего нельзя было выразить, потому что не было слов, одинаково сильных и одинаково понятных для обоих, мужика и Ланде.
- Прощай, дед! - грустно сказал Ланде.
Мужик угрюмо пробормотал что-то непонятное, оттолкнулся от берега и опять заскользил по реке, корявый, зеленый и мокрый, как водяной корень. Ланде долго смотрел ему вслед, пока он беззвучно не уплыл за поворот и пока не сгладилась на широком водном зеркале длинная серебристая полоска. Опять стало Ланде тяжело, грустно и опять захотелось уйти в зеленую чащу.
К вечеру он сбился с дороги, набрел на старый брошенный шалаш и остался в нем ночевать.
Ночь была холодная, колющая, и Ланде плохо спал от холода и усталости.
Туман, который всю ночь густой белой пеленой стоял между неподвижными высокими деревьями, тронулся к утру и посерел. Что-то неуловимое дрогнуло в воздухе, и все проснулось легко и быстро, точно по уговору. Какая-то птица слабо чирикнула, будто спрашивая кого-то о чем-то. Ворона, тяжело снявшись с отсыревшей ветки и неуклюже цепляясь мокрыми от росы крыльями за тоненькие веточки, полетела между деревьями, не погружаясь вниз, в туман. Вздрогнула трава и шевельнулись листья, и вдруг сразу стало радостно светлеть. Туман решительно заколыхался вверх и вниз, будто волнуясь, и вытянулся в легкие, колеблющиеся столбы, торопливо и неслышно заходившие между стволами деревьев, как таинственные воздушные призраки между колонн высокого холодного храма. С неслышимым звоном разлились в воздухе нежные розовые отблески.
Ланде вылез из шалаша, и его тонкая черная фигура вытянулась над бледно-зеленым папоротником, как черный зигзаг в белой мгле. За ночь он сильно продрог, и лицо у него было бледное, серое, измятое. Он оглянулся кругом, и в первую минуту ему показалось странно и одиноко в колышащейся мгле.
Но утро все больше и больше светлело. Туман бесследно и покорно таял. Бледные и прозрачные призраки неслышно убегали куда-то от настигающих розовых стрел. Близко и далеко начался невидимый могучий хор лесной жизни. Верхушки деревьев вспыхнули густым розовым огнем, а над ними ярко заголубело небо. И Ланде весь проникся живым теплом и светом, разливающимся повсюду.
Ему не хотелось идти отсюда. Он сел возле шалаша на землю и сидел тихо, напряженными радостными глазами наблюдая кругом.
День подымался. Его яркий, бесконечно могучий и живой свет грел сердце. Ланде то сидел, то лежал под деревом, с которого на него сыпались легкие золотые листья, и жадно следил за новой для него, таинственной жизнью леса. И ему казалось, что смутно начал он постигать ее.
Все глубже охватывал его радостный покой, и все больше слабело тело.
Он заметил эту слабость и поел; но еда не шла в горло, и после еды он ослабел еще больше. Ланде встал на ноги, но идти не мог: странная истомная слабость дрожала у него в коленях, голова чуть кружилась, была тяжела, а сердце билось тихо и редко.
"Я нездоров... - подумал Ланде без страха и удивления, как будто ждал этого, и ему казалось, что он точно ждал и знал. - Должно быть, ночью простудился, - машинально сообразил он, - надо остаться здесь".
Смутная, покойная радость тихо стала подыматься в его душе.
"Чему я рад? - улыбаясь сам себе, спросил Ланде. - Тому ли, что надо еще оставаться здесь, или чему-то другому?.. Не знаю... а только как светло, тихо, как хорошо!.."
Целый день он без определенных мыслей, весь в созерцательном, ласковом чувстве смотрел перед собой.
Так было много света, красок, прозрачности и жизни, что счастье и умиленная тоска жгли его глаза.
Гул лесных голосов непрестанно шел по лесу, но кроме молчаливых птичек с зелеными хвостиками Ланде не видал никого. В самый полдень уже из леса, по ту сторону папоротников, вышел худой всклокоченный медведь. Маленькие черные глазки его смотрели на Ланде внимательно и серьезно. Он сел на задние лапы, слегко повел шеей, вздохнул и опять уставился на Ланде. Все кругом было тихо и ясно. Какая-то птица тихо ворошилась вверху между зелеными, сквозившими на небе ветками.
- Господи, как хорошо! - повторил себе Ланде, и глаза у него стали мокрыми.
Медведь издал странный, точно всхлипывающий звук и опять повел шеей.
- Милый! - сказал Ланде, и ему страшно захотелось подойти и приласкать медведя по бурой, облезшей клоками шерсти. Но он побоялся испугать его.
То, что медведь может броситься на него, не приходило ему в голову, потому что в душе его было так тихо и кротко, что ничто грубое, жестокое и злое не входило в нее.
"Хлеба ему дать?" - подумал Ланде, и сам засмеялся этой мысли.
Медведь тяжело и протяжно вздохнул, посмотрел своими черными глазами, встал и, легко переваливаясь, пошел прочь в лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31