Прямо перед ними танцуют тетя Мими с тетей Агнеш Чатари. Обе так старательно отворачиваются, что становится ясно – это чтобы не смотреть на них. Конечно, они уже узнали тетю Еву, да сейчас и нетрудно угадать, что это "она: тетя Ева обычно сидит так, всем здесь хорошо знакома эта поза, девочки даже подражать ей старались, как и всему, что делает тетя Ева. Тетя Мими идет за кофе, потом ловко пробирается сквозь толпу обратно, посмеивается, глаза ее сияют. Ей, должно быть, ужасно трудно держать что-нибудь в секрете, и потом тетя Мими – такая открытая душа, она всегда заранее всех предупреждает, когда беда еще только-только замаячит где-то. Тетя Мими очень любит детей.
Кофе она принесла не для себя, а для тети Евы. Протянула чашечку, каким-то неестественно высоким голосом проговорила: «Пей, малютка!» – потом не выдержала, расхохоталась и, взявши Чатари за руку, убежала. Обе хохотали теперь как пятиклассницы, звонко и не скрываясь.
Это лучший вечер в жизни Кристи!
Ева Медери маленькими глотками пила кофе и смотрела куда-то поверх головы Цыганочки. Она всегда тянулась и к Мими и к Агнеш Чатари, но сейчас ей особенно приятно было почувствовать, что о ней заботятся, думают, что они всегда и во всем вместе.
«Пришло новое поколение, – сказала Агнеш тогда, на конференции, отвечая сурово упрекавшей их Луизе Кевари, – новое поколение, коллега Кевари, и для воспитания этого поколения нужны новые методы. Манеры у этих детей не слишком хорошие, и сказать они могут всякое, а иногда и рукам волю дадут, но они искренние, смелые, с выдумкой». Луиза не ответила, пожала плечами, стала рисовать что-то в своей тетради с планами уроков. Бедная Луиза, как, должно быть, она досадует сейчас, что никакого скандала все же не получилось, что «безответственные бандиты» так дисциплинированно веселятся!
Да, остается еще и Луиза.
Первая ее задача – вот эта девочка, эта Цыганочка в кашмировой юбке, потом – остальные ее подопечные: тщеславная Анико, ленивая Цинеге, лишенная чувства юмора Бажа, противница книг Эржи Вида. Потом Луиза, потом родители и вообще все – потому что ведь с людьми надо разговаривать, много беседовать, и тогда они понемножку начнут изменяться, формироваться, расти.
Но сперва – прежде, прежде всего – ей нужно найти общий язык вот с этой девчушкой. И о чем только она думает на самом деле, скорчившись здесь возле нее! В блестящие ее косы кто-то вплел нитку жемчуга и бархатную ленту. Очевидно, ее старенькая бабушка, v нее ведь такие умелые, ловкие руки. В ушах у Цыганочки серьги, большие старинные кольца, на кольцах позванивают маленькие луны с крохотными звездочками на концах. Когда она поворачивает голову, сережки звенят, словно колокольчики.
Наверное, мамины сережки надела.
До сих пор рассказывать было еще легко. Детство – законченное целое, да и минуло уже давно, к тому же его освещает образ бабушки, феи-жасмины и ослепительный передник тети Шаркань. Но то, что нужно рассказать теперь, труднее самого трудного воспитательского часа, труднее чего бы то ни было. А между тем бабушка всегда твердила: нужно говорить, потому что молчание порождает отвратительного гадкого черного детеныша – непонимание, обиду, оскорбленное чувство достоинства, сомнение. Говорить нужно. Она только вот. кофе выпьет сначала…
Кристина не смотрела на тетю Еву; она уставилась на пеструю отделку своей юбки – бабушка и к юбке прикрепила несколько ленточек. «Как все сложно, – думала Кристи, – как сложна самая простая жизнь. Осенью, когда нам дали нового классного руководителя, девочки удовлетворились очень скупыми сведениями и всерьез думали, что разузнали все, что только можно узнать о человеке. Как горда была Рэка, каких только сведений она не сообщала, а оказалось, что мы знаем только самую малость – самую незначительную малость…»
Тетя Илона по окончании прошлого учебного года ушла, ее место должна была занять новая преподавательница, из другой школы. Добрая слава опередила ее. Тетя Агнеш и тетя Мими. все лето только о ней и говорили, радуясь, что у них в коллективе будет такой хороший педагог. А в сентябре она и в самом деле появилась, не похожая ни на в на кого из знакомых учителей. Из прежних только тетя Агнеш да тетя Мими напоминали ее, но в чем-то она была все же иной: пожалуй, чаще смеялась, но была зато и более требовательна и так невероятно молода!
Она никогда не раздражалась, никогда не повышала голоса, что бы ни случилось, никогда не разрешала ученицам помогать ей отнести ее вещи или сбегать за пальто, но при этом требовала, чтобы они помогали другим взрослым и уступали место в трамвае. Известно было, что мужа у нее нет, что в их показательную школу ее перевели за отличную работу; знали также, что живет она далеко, где-то в Обуде, и ей очень рано приходится вставать, чтобы успеть к началу уроков. Они усвоили, что она понимает шутку, но что при этом учиться у нее нужно как следует.
«А я вот не люблю, – с жалобной улыбкой сказала Эржи Вида, вертя в руках дневник, – ну, так не люблю учиться!» – «Конечно! Чего ж в этом хорошего! – тотчас отозвалась тетя Ева и взглянула на Эржи так, словно она ее сверстница. – А разве кто-нибудь говорит, что учиться приятно? Знать, Эржи, хорошо, а вот учиться – совсем другое дело; хорошо побегать, в кино сходить, петь, гулять, читать… А учиться – нет. Какое там! Только ничего не дается даром, и поэтому надо учиться. Не понимаешь? Ради знаний стоит учиться. Да это ни в какое сравнение не идет – насколько хуже не знать чего-нибудь и не понимать в этом чудесном мире только потому, что не хотелось учиться».
Класс переглянулся – на уроках запрещалось даже перешептываться. Это объяснение было совершенно понятным, понятным и естественным. Тетя Луиза сказала бы что-нибудь иное – о чести молодежи, о долге и чувстве ответственности, – это звучало бы возвышенно, но, влетев в одно ухо, сразу вылетело бы в другое. Объяснения же тети Евы были понятны, логичны и легко укладывались в голове, с ними нельзя было не согласиться.
Они никогда и никого так не любили, как тетю Еву, хотя никто и никогда не требовал от них столько сколько она; правда, и они могли обратиться к тете Еве с любой просьбой. Когда Анну Каройи оперировали, ее мама вызвала тетю Еву в больницу, и она пришла и не отходила от кровати, когда Анне было так плохо, что тетя Каройи только плакала; домой она ушла, только когда Анна заснула. Она раздобыла денег на зимнее пальто Цинеге и провожала Хайну вырывать зуб. «Только вместе мы можем чего-то добиться, – часто говорила она классу, – вы и я. Если я не буду работать так, как нужно, вам будет плохо. Если вы не поддержите меня, плохо будет мне. Ясно?»
Им было совершенно ясно.
Они знали, что розы – ее любимые цветы, что лучшей киноактрисой она считает Одри Хепберн, знали, что она любит дыни и даже зимой с удовольствием ест мороженое, – все эти сведения, добытые с трудом в минуты откровенности, были в их распоряжении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Кофе она принесла не для себя, а для тети Евы. Протянула чашечку, каким-то неестественно высоким голосом проговорила: «Пей, малютка!» – потом не выдержала, расхохоталась и, взявши Чатари за руку, убежала. Обе хохотали теперь как пятиклассницы, звонко и не скрываясь.
Это лучший вечер в жизни Кристи!
Ева Медери маленькими глотками пила кофе и смотрела куда-то поверх головы Цыганочки. Она всегда тянулась и к Мими и к Агнеш Чатари, но сейчас ей особенно приятно было почувствовать, что о ней заботятся, думают, что они всегда и во всем вместе.
«Пришло новое поколение, – сказала Агнеш тогда, на конференции, отвечая сурово упрекавшей их Луизе Кевари, – новое поколение, коллега Кевари, и для воспитания этого поколения нужны новые методы. Манеры у этих детей не слишком хорошие, и сказать они могут всякое, а иногда и рукам волю дадут, но они искренние, смелые, с выдумкой». Луиза не ответила, пожала плечами, стала рисовать что-то в своей тетради с планами уроков. Бедная Луиза, как, должно быть, она досадует сейчас, что никакого скандала все же не получилось, что «безответственные бандиты» так дисциплинированно веселятся!
Да, остается еще и Луиза.
Первая ее задача – вот эта девочка, эта Цыганочка в кашмировой юбке, потом – остальные ее подопечные: тщеславная Анико, ленивая Цинеге, лишенная чувства юмора Бажа, противница книг Эржи Вида. Потом Луиза, потом родители и вообще все – потому что ведь с людьми надо разговаривать, много беседовать, и тогда они понемножку начнут изменяться, формироваться, расти.
Но сперва – прежде, прежде всего – ей нужно найти общий язык вот с этой девчушкой. И о чем только она думает на самом деле, скорчившись здесь возле нее! В блестящие ее косы кто-то вплел нитку жемчуга и бархатную ленту. Очевидно, ее старенькая бабушка, v нее ведь такие умелые, ловкие руки. В ушах у Цыганочки серьги, большие старинные кольца, на кольцах позванивают маленькие луны с крохотными звездочками на концах. Когда она поворачивает голову, сережки звенят, словно колокольчики.
Наверное, мамины сережки надела.
До сих пор рассказывать было еще легко. Детство – законченное целое, да и минуло уже давно, к тому же его освещает образ бабушки, феи-жасмины и ослепительный передник тети Шаркань. Но то, что нужно рассказать теперь, труднее самого трудного воспитательского часа, труднее чего бы то ни было. А между тем бабушка всегда твердила: нужно говорить, потому что молчание порождает отвратительного гадкого черного детеныша – непонимание, обиду, оскорбленное чувство достоинства, сомнение. Говорить нужно. Она только вот. кофе выпьет сначала…
Кристина не смотрела на тетю Еву; она уставилась на пеструю отделку своей юбки – бабушка и к юбке прикрепила несколько ленточек. «Как все сложно, – думала Кристи, – как сложна самая простая жизнь. Осенью, когда нам дали нового классного руководителя, девочки удовлетворились очень скупыми сведениями и всерьез думали, что разузнали все, что только можно узнать о человеке. Как горда была Рэка, каких только сведений она не сообщала, а оказалось, что мы знаем только самую малость – самую незначительную малость…»
Тетя Илона по окончании прошлого учебного года ушла, ее место должна была занять новая преподавательница, из другой школы. Добрая слава опередила ее. Тетя Агнеш и тетя Мими. все лето только о ней и говорили, радуясь, что у них в коллективе будет такой хороший педагог. А в сентябре она и в самом деле появилась, не похожая ни на в на кого из знакомых учителей. Из прежних только тетя Агнеш да тетя Мими напоминали ее, но в чем-то она была все же иной: пожалуй, чаще смеялась, но была зато и более требовательна и так невероятно молода!
Она никогда не раздражалась, никогда не повышала голоса, что бы ни случилось, никогда не разрешала ученицам помогать ей отнести ее вещи или сбегать за пальто, но при этом требовала, чтобы они помогали другим взрослым и уступали место в трамвае. Известно было, что мужа у нее нет, что в их показательную школу ее перевели за отличную работу; знали также, что живет она далеко, где-то в Обуде, и ей очень рано приходится вставать, чтобы успеть к началу уроков. Они усвоили, что она понимает шутку, но что при этом учиться у нее нужно как следует.
«А я вот не люблю, – с жалобной улыбкой сказала Эржи Вида, вертя в руках дневник, – ну, так не люблю учиться!» – «Конечно! Чего ж в этом хорошего! – тотчас отозвалась тетя Ева и взглянула на Эржи так, словно она ее сверстница. – А разве кто-нибудь говорит, что учиться приятно? Знать, Эржи, хорошо, а вот учиться – совсем другое дело; хорошо побегать, в кино сходить, петь, гулять, читать… А учиться – нет. Какое там! Только ничего не дается даром, и поэтому надо учиться. Не понимаешь? Ради знаний стоит учиться. Да это ни в какое сравнение не идет – насколько хуже не знать чего-нибудь и не понимать в этом чудесном мире только потому, что не хотелось учиться».
Класс переглянулся – на уроках запрещалось даже перешептываться. Это объяснение было совершенно понятным, понятным и естественным. Тетя Луиза сказала бы что-нибудь иное – о чести молодежи, о долге и чувстве ответственности, – это звучало бы возвышенно, но, влетев в одно ухо, сразу вылетело бы в другое. Объяснения же тети Евы были понятны, логичны и легко укладывались в голове, с ними нельзя было не согласиться.
Они никогда и никого так не любили, как тетю Еву, хотя никто и никогда не требовал от них столько сколько она; правда, и они могли обратиться к тете Еве с любой просьбой. Когда Анну Каройи оперировали, ее мама вызвала тетю Еву в больницу, и она пришла и не отходила от кровати, когда Анне было так плохо, что тетя Каройи только плакала; домой она ушла, только когда Анна заснула. Она раздобыла денег на зимнее пальто Цинеге и провожала Хайну вырывать зуб. «Только вместе мы можем чего-то добиться, – часто говорила она классу, – вы и я. Если я не буду работать так, как нужно, вам будет плохо. Если вы не поддержите меня, плохо будет мне. Ясно?»
Им было совершенно ясно.
Они знали, что розы – ее любимые цветы, что лучшей киноактрисой она считает Одри Хепберн, знали, что она любит дыни и даже зимой с удовольствием ест мороженое, – все эти сведения, добытые с трудом в минуты откровенности, были в их распоряжении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57