Приходила обычно бабушка Кристины, но ее объективной не назовешь: что бы девочка ни натворила, она только пожимала плечами, и по лицу было видно, что она целиком на стороне внучки. Теперь тетя Ева припоминает, что, когда она в первую неделю учебного года пришла к Кристине, чтобы познакомиться сСемьей, ее тоже приняла одна бабушка; с отцом девочки поговорить не удалось, хотя он был дома. «Зять просит извинить его, он устал», – сказала бабушка. Устал! Значит, от него унаследовала девочка этот замкнутый характер.
Не оставалось ничего другого, как позвонить ему по телефону. Она все-таки поговорит с Борошем. По классному журналу она узнала, где работает отец Кристины, отыскала номер телефона его фотоателье и на другой день позвонила. Разговор доставил ей мало радости. Сперва она подумала даже, что их разъединили, – такая глубокая воцарилась тишина, когда она рассказала Эндре Борошу о том, что произошло с его дочерью, и попросила его потрудиться как-нибудь зайти к ней – им надо поговорить, вместе легче будет разобраться в поведении девочки и придумать, что можно для нее сделать. Но потом выяснилось, что телефон в порядке и Эндре Борош по-прежнему стоит у другого конца провода, только молча, а когда он заговорил, в тоне его не слышалось особой благодарности. Он сказал тете Еве, что о деле этом знает, теща рассказывала; девочку, сказал он, накажите, она, очевидно, заслуживает этого, но не допытывайтесь ни о чем, примиритесь с тем, что она не создана для публичных выступлений. Сам он, к сожалению, лишен возможности явиться по вызову, у него очень много работы, да и вообще он не мог бы дать сколько-нибудь полезного совета, воспитанием дочери занимается теща. Он повесил трубку.
Обе вздрогнули, испугавшись тени, упавшей на скамью – к ним подошла Агнеш Чатари, – и отшатнулись друг от друга. Густая краска залила под маской лицо Кристи. Она давно перестала слышать раскаты музыки и вот снова вернулась к тому, что происходило в зале, – она вдруг вспомнила, что папа здесь, на балу, хотя она его и не приглашала. Тот, другой, папа – папа резкий, грубо швыряющий трубку, – был для нее в эту минуту куда более реальным, чем этот – в синем костюме, настоящий, которого можно было потрогать рукой.
Лицо учительницы Чатари разгорелось, волосы выбились из-под заколки. Кристи она казалась теперь совсем другой, как-то удивительно похорошевшей; за нею стоял беспомощный дедушка, для которого она каждый день шутила и распевала… Странное это было чувство, Кристи никогда не ощущала ничего подобного.
– Разрешите пригласить? – сказала тетя Агнеш Маске.
– Спасибо, немного попозже, – ответила Маска.
Рэка, опять танцевавшая с Пали Тимаром, оторопело уставилась на них. Все-таки много они позволяют себе, эти кисовцы. Попозже! Ведь если вспомнить, какой-нибудь год-другой назад они еще ходили сюда учиться…
…Тетя Ева стояла у телефона и раздумывала. Образы, которые вырисовывались перед нею, никак не связывались между собой. Глаза у бабушки мечут молнии. Эндре Борош вешает трубку. О девочке в дневнике Илоны написано: скромная, отзывчивая, дисциплинированная, вежливая, пассивная.
Это она пассивная? Этот дьяволенок?
Несколько дней она делала вид, будто обо всем забыла; Кристина не спускала с нее тревожных глаз. Дело не было улажено, и с педагогической точки зрения это выглядело неправильно, ибо по законам педагогики детей нужно наказывать немедленно, но потом тут же забыть о проступке и даже не напоминать о нем ребенку. Но приходилось выжидать – ей все еще не было ясно, что же произошло. И она ждала. Ждала до понедельника, своего первого свободного дня, а потом собралась с духом и отправилась в двенадцатое фотоателье, которым заведовал Эндре Борош, заказывать фотографию.
VIII
…о том, как тетя Ева выясняла причину
…Собственно говоря, у тети Евы нашлись бы и другие дела, ей вечно не хватало времени. Она хотела постирать, пойти на примерку к портнихе, собиралась проверить сочинения восьмиклассников по истории, которые они написали в тот день и результатами которых очень интересовались. «Проверю попозже, – решила Ева Медери, – ведь от ужина до полуночи масса времени. Взрослым ведь можно спать поменьше».
Она позвонила портнихе, сказала, что сегодня ей некогда и она позвонит в конце недели, сунула грязное белье обратно в ящик и отправилась. Стоял необычайно холодный октябрьский вечер, над головой сияли неподвижные зеленые звезды. По проспекту Народной республики, в конце которого, как она подозревала, должно было находиться фотоателье, торопливо шли возвращавшиеся с работы люди. Ева Медери любила толпу, любила места, где собиралось много народу, – переполненные магазины, большие универмаги, вокзалы, бассейны; ее успокаивало и подбадривало то, что она не одна живет на свете, вокруг нее снуют люди, ходят за покупками, развлекаются, спешат после работы домой. Когда кончается рабочий день, столица на полтора часа становится такой, какой она выглядела во времена ее детства, по воскресеньям или в канун праздников: на улице бурлит толпа, у трамвайных остановок темной массой теснятся ожидающие. Как красив проспект! Она так любит деревья! Здесь сплошь платаны. Жаль, что листва уже опала. Надо бы поехать в горы, в это время леса там стоят пестрые-пестрые.
Когда-то она много гуляла по этому проспекту с бабушкой.
Только по воскресеньям удавалось бабушке выкроить время для прогулки, да и то не всегда; если же удавалось, бабушка всякий раз приводила ее сюда подышать воздухом. Непростое было дело – идти в этот конец города из Кишпешта, целое путешествие. «Теперь я вожу сюда тебя, – говорила бабушка, – а когда-то я гуляла здесь с той девочкой. Несчастная это была девочка, так же как я была несчастная девушка; тогда я не знала еще твоего дедушку, – он-то объяснил бы мне, как должен поступать настоящий человек. Ничегошеньки я не знала ни о жизни, ни о себе самой, только и умела что повиноваться. Если из той девочки-горемыки выросла какая-нибудь страхолюда, то и я в этом повинна. Теперь я бы ее иначе воспитывала, хотя бы наперекор отцу ее. Но она теперь уже взрослая и даже немолодая уже…»
«Тебе не хотелось бы как-нибудь увидеть их?» – спросила однажды Ева бабушку, когда они прогуливались здесь и бабушка снова показала ей дом на углу, рядом с парком, ту виллу, где она когда-то работала. Она никогда не называла своего прежнего хозяина по имени – дедушка запретил произносить его имя, – просто говорила: «Тот великий человек».
«Я ведь и вправду думала, что он великий человек, – рассказывала бабушка, – до тех самых пор, пока не явился твой дедушка, я считала большой честью работать у него, помогать ему. Но потом твой дедушка объяснил, что он не был по-настоящему великим человеком, потому что тогда легче жилось бы с ним рядом, как-то человечнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Не оставалось ничего другого, как позвонить ему по телефону. Она все-таки поговорит с Борошем. По классному журналу она узнала, где работает отец Кристины, отыскала номер телефона его фотоателье и на другой день позвонила. Разговор доставил ей мало радости. Сперва она подумала даже, что их разъединили, – такая глубокая воцарилась тишина, когда она рассказала Эндре Борошу о том, что произошло с его дочерью, и попросила его потрудиться как-нибудь зайти к ней – им надо поговорить, вместе легче будет разобраться в поведении девочки и придумать, что можно для нее сделать. Но потом выяснилось, что телефон в порядке и Эндре Борош по-прежнему стоит у другого конца провода, только молча, а когда он заговорил, в тоне его не слышалось особой благодарности. Он сказал тете Еве, что о деле этом знает, теща рассказывала; девочку, сказал он, накажите, она, очевидно, заслуживает этого, но не допытывайтесь ни о чем, примиритесь с тем, что она не создана для публичных выступлений. Сам он, к сожалению, лишен возможности явиться по вызову, у него очень много работы, да и вообще он не мог бы дать сколько-нибудь полезного совета, воспитанием дочери занимается теща. Он повесил трубку.
Обе вздрогнули, испугавшись тени, упавшей на скамью – к ним подошла Агнеш Чатари, – и отшатнулись друг от друга. Густая краска залила под маской лицо Кристи. Она давно перестала слышать раскаты музыки и вот снова вернулась к тому, что происходило в зале, – она вдруг вспомнила, что папа здесь, на балу, хотя она его и не приглашала. Тот, другой, папа – папа резкий, грубо швыряющий трубку, – был для нее в эту минуту куда более реальным, чем этот – в синем костюме, настоящий, которого можно было потрогать рукой.
Лицо учительницы Чатари разгорелось, волосы выбились из-под заколки. Кристи она казалась теперь совсем другой, как-то удивительно похорошевшей; за нею стоял беспомощный дедушка, для которого она каждый день шутила и распевала… Странное это было чувство, Кристи никогда не ощущала ничего подобного.
– Разрешите пригласить? – сказала тетя Агнеш Маске.
– Спасибо, немного попозже, – ответила Маска.
Рэка, опять танцевавшая с Пали Тимаром, оторопело уставилась на них. Все-таки много они позволяют себе, эти кисовцы. Попозже! Ведь если вспомнить, какой-нибудь год-другой назад они еще ходили сюда учиться…
…Тетя Ева стояла у телефона и раздумывала. Образы, которые вырисовывались перед нею, никак не связывались между собой. Глаза у бабушки мечут молнии. Эндре Борош вешает трубку. О девочке в дневнике Илоны написано: скромная, отзывчивая, дисциплинированная, вежливая, пассивная.
Это она пассивная? Этот дьяволенок?
Несколько дней она делала вид, будто обо всем забыла; Кристина не спускала с нее тревожных глаз. Дело не было улажено, и с педагогической точки зрения это выглядело неправильно, ибо по законам педагогики детей нужно наказывать немедленно, но потом тут же забыть о проступке и даже не напоминать о нем ребенку. Но приходилось выжидать – ей все еще не было ясно, что же произошло. И она ждала. Ждала до понедельника, своего первого свободного дня, а потом собралась с духом и отправилась в двенадцатое фотоателье, которым заведовал Эндре Борош, заказывать фотографию.
VIII
…о том, как тетя Ева выясняла причину
…Собственно говоря, у тети Евы нашлись бы и другие дела, ей вечно не хватало времени. Она хотела постирать, пойти на примерку к портнихе, собиралась проверить сочинения восьмиклассников по истории, которые они написали в тот день и результатами которых очень интересовались. «Проверю попозже, – решила Ева Медери, – ведь от ужина до полуночи масса времени. Взрослым ведь можно спать поменьше».
Она позвонила портнихе, сказала, что сегодня ей некогда и она позвонит в конце недели, сунула грязное белье обратно в ящик и отправилась. Стоял необычайно холодный октябрьский вечер, над головой сияли неподвижные зеленые звезды. По проспекту Народной республики, в конце которого, как она подозревала, должно было находиться фотоателье, торопливо шли возвращавшиеся с работы люди. Ева Медери любила толпу, любила места, где собиралось много народу, – переполненные магазины, большие универмаги, вокзалы, бассейны; ее успокаивало и подбадривало то, что она не одна живет на свете, вокруг нее снуют люди, ходят за покупками, развлекаются, спешат после работы домой. Когда кончается рабочий день, столица на полтора часа становится такой, какой она выглядела во времена ее детства, по воскресеньям или в канун праздников: на улице бурлит толпа, у трамвайных остановок темной массой теснятся ожидающие. Как красив проспект! Она так любит деревья! Здесь сплошь платаны. Жаль, что листва уже опала. Надо бы поехать в горы, в это время леса там стоят пестрые-пестрые.
Когда-то она много гуляла по этому проспекту с бабушкой.
Только по воскресеньям удавалось бабушке выкроить время для прогулки, да и то не всегда; если же удавалось, бабушка всякий раз приводила ее сюда подышать воздухом. Непростое было дело – идти в этот конец города из Кишпешта, целое путешествие. «Теперь я вожу сюда тебя, – говорила бабушка, – а когда-то я гуляла здесь с той девочкой. Несчастная это была девочка, так же как я была несчастная девушка; тогда я не знала еще твоего дедушку, – он-то объяснил бы мне, как должен поступать настоящий человек. Ничегошеньки я не знала ни о жизни, ни о себе самой, только и умела что повиноваться. Если из той девочки-горемыки выросла какая-нибудь страхолюда, то и я в этом повинна. Теперь я бы ее иначе воспитывала, хотя бы наперекор отцу ее. Но она теперь уже взрослая и даже немолодая уже…»
«Тебе не хотелось бы как-нибудь увидеть их?» – спросила однажды Ева бабушку, когда они прогуливались здесь и бабушка снова показала ей дом на углу, рядом с парком, ту виллу, где она когда-то работала. Она никогда не называла своего прежнего хозяина по имени – дедушка запретил произносить его имя, – просто говорила: «Тот великий человек».
«Я ведь и вправду думала, что он великий человек, – рассказывала бабушка, – до тех самых пор, пока не явился твой дедушка, я считала большой честью работать у него, помогать ему. Но потом твой дедушка объяснил, что он не был по-настоящему великим человеком, потому что тогда легче жилось бы с ним рядом, как-то человечнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57