Никто не услышал, как встала Кристи. Она сунула ноги в мягкие туфли, завернулась в халат и, словно дух, проскользнула мимо стола, шкафа. Старательно тикали стенные часы бабушки, их добродушное серьезное «тик-так» казалось более громким, чем обычно.
Где может быть это письмо?
Среди бабушкиных вещей его нет. Все, что связано с Жужей, бабушка хранит отдельно, в специальном ящике, но там только всякие безделушки, серебряные украшения, жемчуг, ленточки – там нет никаких записок. Письмо может быть только у папы, в другой комнате, в письменном столе, который он всегда запирает на ключ.
«Не сердись, милый мой папочка, – думала Кристина, пробираясь в комнату Эндре Вороша, – это не любопытство. Я ничего не буду рассматривать или читать у тебя в столе, потому что у каждого могут быть свои личные секреты и выведывать их нечестно. Я ищу только завещание Жужи, чтобы попытаться исправить то, что сегодня вечером чуть было совсем не испортила».
Папа спал и даже не пошевельнулся, когда Кристи наклонилась к ночному столику; возле стакана для воды действительно стоял наполовину пустой пузырек из-под снотворного. Можно было не бояться разбудить папу, можно включить ночник, и все-таки сердце Кристи отчаянно билось, пока она копалась в ночном столике. Папка для бумаг, мелочь, которую папа не хочет держать в кошельке, часы, ключи… Ключ от письменного стола был другой формы, чем остальные, она сразу узнала его.
Папа никогда не опускает жалюзи в своей комнате. Сейчас это было очень кстати, потому что уличный фонарь давал достаточно света и можно было без труда передвигаться по комнате. Ящик письменного стола громко скрипнул, когда она потянула его к себе; Кристи обернулась, прислушалась, но с кушетки, где спал папа, не донеслось ни звука. Ну да, ведь он принял снотворное…
Сперва она не могла найти того, что искала. Наткнулась на собственные фотографии, локон своих первых волос, удостоверения, какой-то диплом, полученный Эндре Борошем за хорошую работу, несколько иностранных фотожурналов. Нашла две коробки с письмами Жужи; рука Кристины даже поколебалась немного над этими коробками: в самом деле, о чем может писать жена мужу, когда оба они еще ничьи не родители, а просто женщина и мужчина… Но она не вынула ни одного письма. Когда-нибудь все равно узнает, когда сама будет писать… кому-нибудь… Только она не хочет, чтобы ей пришлось писать на полевую почту.
Последнее письмо Жужи, ее завещание, она обнаружила в среднем ящике: над письмом были фотографии, великое множество фотографий – портреты Жужи. Она сразу поняла, что это то самое, что он ищет: тетрадка была совершенно не похожа на и школьные тетради – она была в другой обложке; листы, качество бумаги, даже спиралька – все было другое. Тетрадка была старинная, и на ней – имя Жужи: Юхас Жужанна.
Но читать при свете уличного фонаря все-таки
было невозможно.
Она пойдет в ванную, там можно и дверь запереть на крючок, а если кто проснется и станет искать, то не удивится, найдя ее там. В ванной стоит ящик для грязного белья, в случае чего можно тетрадь сунуть под него.
Мимоходом она укрыла папу: у него с плеча сползло одеяло. Никогда еще в жизни она никого не укрывала вот так ночью, всегда другие оберегали ее сон. Приятное было это чувство, какое-то взрослое.
В ванной было холодно. «Не хочу простудиться, – подумала Кристина, – только этого не хватает – в самом деле заболеть!» Она натянула поверх халатика мохнатый купальный халат Эндре Бороша. Халат был мягкий, теплый, от него приятно пахло одеколоном и бритвенным кремом. Между ящиком для белья и ванной стоял стул, на нем она и устроилась. Освещение, правда, было так себе, здесь только перед зеркалом была шестидесятисвечовая лампа, а на потолке разве что ради приличия висела лампочка в двадцать пять свечей. Но читать все-таки было можно. Да, читать можно было!
Письмо Жужи было длинное, и разбирать его было трудно, хотя другие оставшиеся после нее письма показывали, что почерк у нее был много красивее, чем у Кристи. Но в ту ночь Жужа сидела не за письменным столом, а в подвале, и сбитый на скорую руку дощатый стол то и дело подпрыгивал, когда где-нибудь поблизости разрывалась очередная бомба. Нелегко будет прочитать это письмо, да и приступить к чтению нелегко, нелегко сдерживать слезы, пока читаешь. Поплакать она успеет потом, когда все будет сделано. Сейчас ей надо узнать, что передала Жужа, надо запомнить ее слова, чтобы потом, на сборе, говорить так, как сама Кристи никогда не сумела бы: так, как сказала бы сама Жужа.
«Вот я пришла, Жужа, – думала Кристина. У нее ком застрял в горле, когда, открыв тетрадку, она увидела первые слова письма, обращенные к папе. – Здравствуй, моя дорогая мамочка! Какая странная встреча, ведь столько времени прошло с тех пор, как ты написала это письмо! Интересно, что бы ты сказала, увидев, какая я стала, – ведь тогда, только что родившись, я была пятидесяти сантиметров ростом и весила всего-навсего три с половиной килограмма…»
Нет, плакать Кристи не будет. На это у нее нет времени.
Письмо было длинное, необычайно длинное; дочитав его до конца, Кристи почувствовала, что помнит каждое слово, но произнести не могла бы ни одного. Да это и невозможно, она все испортила бы, заикаясь да спотыкаясь на каждой фразе. Нельзя заучить одну-две фразы или отдельные слова письма – если она хочет достигнуть цели, то нужно, чтобы Жужа заговорила сама. Кристи перепишет это письмо. Может,
она успеет до утра.
В конце тетради – несколько чистых страничек, их можно вырвать; в кармане халата – самая плохая из всех ее шариковых ручек. Не все ли равно, каким почерком это будет написано – подправит потом. Надо спешить. Какими холодными становятся Руки, когда сидишь скорчившись, в нетопленном помещении!
Жужа, должно быть, много часов подряд писала это письмо, потому что и Кристи переписывала его несколько часов. Когда Жужа его писала, все было по-другому, все грохотало от разрывов бомб. Жужа могла бы писать хоть на улице, горящие дома и пожарища давали достаточно света.
А сейчас была тишина, зимняя тишина, тяжкая и стылая, на улице никакого движения, словно все замерло, но это молчание так естественно – оно означает, что все отдыхают после утомительного дня, люди спят и дома заботливо охраняют и укрывают спящих.
Когда Кристи кончила, уже светало. Но об этом она узнала не по часам, а по окошку ванной. Теперь безмолвие ночи было уже нарушено: у продовольственного магазина сгружали бидоны, дребезжали первые трамваи. Никогда еще не слышала она этих звуков раннего городского утра. «Кондуктору холодно, должно быть», – пронеслось в голове Кристи, и это тоже было так странно, что она подумала о кондукторе, а не о себе самой, хотя у нее уже зуб на зуб не попадал от холода и усталости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57