«Не буду!» – сказала тогда Кристина Борош. Она стояла перед тетей Евой и даже глаз не опустила, только повторяла и повторяла свое: «Не буду, не буду!»
«И еще сказала, – думала Кристи. – А меня не интересует ни война, ни мир…»
…Знаешь ли ты, что это такое, когда класс замирает и под тоненькой пленкой молчания бурлит, бьется что-то такое, что невозможно описать словами? Вот это и была такая минута.
«Знаю, – думала Кристи. – Вы все смотрели на меня как на безумную. Рэка отвернулась, глаза у нее были полны слез, так она испугалась, а Анико от ужаса даже о парту облокотилась, она ведь никогда не облокачивается, потому что ей мама сказала, что если она не будет следить за локтями, то кожа на них станет морщинистой, а Анико боится морщин».
– Бажа, председатель отряда, нахмурившись, озадаченно смотрела то на Кристину, то на тетю Еву. Такого в восьмом классе еще не бывало, и Бажа совершенно растерялась: что делать? На секунду и тетя Ева смешалась, но настоящее замешательство наступило, когда Кристина Борош, даже не дождавшись ответа на свои слова, смертельно бледная, с закушенными губами, словно дикий звереныш, бросилась вон из класса. Она так хлопнула дверью, что, казалось, стена задрожала.
«Я не хлопала, – вспоминала Кристи. – Выбежала, но дверью не хлопала. Руки у меня так похолодели от волнения, что дверная ручка выскользнула из пальцев. А не нашли вы меня потому, что я побежала в умывальную, ту самую, в которой сегодня переодевалась и куда ученикам входить не полагается. Тогда на деревьях уже не было листьев, платаны облетают рано. Я облокотилась о подоконник и смотрела вниз, на улицу. Сверху все кажется таким маленьким. Невероятно маленьким. Я так волновалась, что пришлось даже рот открыть – не могла дышать через нос, не хватало воздуха».
– Тетя Ева смотрела на дверь, захлопнувшуюся с таким грохотом, и ломала себе голову: в чем же она ошиблась? Чем все испортила? Дети – сознательные, мыслящие люди; если девочка ответила так странно, значит коснулись ее больного места, вот почему ее ответ прозвучал и грубо и непонятно. «Скандал!» – громко произнесла Бажа. «Тихо! – сказала тетя Ева. – Я все улажу. А вы ни в коем случае не разговаривайте с Кристиной об этом, пока я не разрешу вам». Бажа больше ничего не сказала, но ее строгие глаза метали молнии. Бажа очень рассердилась на Кристину.
«Я знаю. На перемене, когда я вернулась в класс из умывальной, она даже сказала что-то вроде того, не хочу ли я выбрать себе другую школу. Уж если человек захлопывает дверь перед носом классного руководителя, то самое умное, что ему остается, – это перейти в другую школу. И еще сказала, что теперь не видать нам знамени как своих ушей – школьного знамени, которое завоевал наш класс. Я только плечами пожала и смотрела куда-то мимо нее. В эту минуту мне все решительно было безразлично. Я словно закоченела и все смотрела на сучья деревьев из окна коридора. На одном из деревьев сидели птицы, и я думала о том, почему эти птицы не улетают, когда другие улетели, и вообще почему некоторые птицы остаются здесь на зиму, хотя им и холодно и голодно… Я очень люблю птиц».
– Тетя Ева спустилась в учительскую, вызвала дядю Футью. У нее был свободный урок, и она послала дядю Футью в восьмой класс за Кристиной. Пока он ходил туда, она все думала, что же все-таки произошло. Тете Еве действительно очень хотелось организовать торжественный сбор, посвященный борьбе за мир. Она еще помнила войну, и, хотя была в ту пору еще девочкой, война врезалась ей в память; стоило закрыть глаза, и она снова видела развалины и носилки с ранеными. Пламя больших пожаров было багрово-синим… Тетя Ева серьезно думала, что она, ее школа, речь Кристины Борош могут ну хоть на самую чуточку повернуть историю, потому что если люди заговорят, если они расскажут, сколько выстрадали в войну и как страстно желают теперь жить в мире, – тогда воля к миру всего великого множества людей станет могучей силой, и сила эта поможет, наверное, изменить судьбу всего человечества; и еще тетя Ева считала, что каждая фраза, произнесенная в интересах этого, важна и значительна даже тогда, когда она прозвучит из уст девочки в белой блузке и в гольфах до колен. Хорошо, Кристина «трудно активизируема»! Но ведь тут совсем другое! И самая форма ее протеста… Девочка она тихая, замкнутая. Этот поступок не характерен для Кристины. Не характерен…
«Когда я спустилась в учительскую, напрасно ты допытывалась – я не отвечала. Смотрела на носки своих туфель, и все. Эта односторонняя беседа была мучительна, невыносима, а в то же время чем-то и смешна, потому что я знала: как я ни люблю тебя, но рассказать правду не в силах даже тебе. Сегодня-то я, конечно, знаю уже, что могу рассказать тебе все».
– Вошла директриса, вошла тетя Мими, а Кристина все молчала. Позвонили бабушке Борош, пришла и она. Вошла отчужденная, с замкнутым лицом; увидела внучку, взгляды их встретились. Мамы и бабушки всегда сражаются за своих детей, словно львицы. Но в глазах бабушки Кристи было и другое. Казалось, она говорила: «Что бы ты ни натворила, я буду молчать. Рассказывать им о томмы не будем. Никогда!»
Так ничего и не прояснилось. Впрочем, тетя Ева не очень этому удивлялась, потому что в самом начале разговора случайно зашла в учительскую и тетя Луиза, а в ее присутствии дети обычно не очень разговорчивы. Бабушка Кристи, пожав плечами, сказала, что девочка, несомненно, вела себя невоспитанно, есть другие способы отказаться от поручения, но тетя Ева чувствовала: бабушка что-то знает, только не хочет говорить, и она ни на один шаг не приблизилась к раскрытию тайны. Кристина уставилась на ковер, еще раз очень тихо повторила, что не будет говорить ни о войне, ни о мире, потому что ее такие вещи не интересуют, – и тут ее бабушка кашлянула и сжала губы. Тетя Ева могла бы поклясться, что она хотя и молчит, но одобряет поведение Кристины. Девочку пришлось отправить обратно в класс, ничего не выяснив. Бабушка ее, оставшись одна, не стала красноречивей, она сказала, что Кристина девочка нервная, публичные выступления ей противопоказаны. Попросив прощения от имени внучки, она удалилась. Тетя Луиза разохалась – дескать, к чему мы идем. Тетя Мими сказала: «Потерпи, она возьмется за ум». Директриса качала головой, жалела Кристину, твердила: «Да, да, девочке, должно быть, очень тяжело. Видно, есть у нее на сердце что-то такое, о чем мы не знаем…»
«Лучше всего поговорить с ее отцом», – подумала тетя Ева.
Оказалось, что это не так просто. Тетя Мими знала Кристину давно, потому что с тех пор, как девочка занимается в старших классах, она чуть не каждый год ведет у них какой-нибудь предмет, и она сообщила тете Еве, что Эндре Борош не был ни на одном родительском собрании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57