Совершенно незнакомый голос. – Послушай, Луиза, у меня есть для тебя весточка. Я так давно ищу тебя, да только вот глупой была и поверхностной. – (И как она может говорить о себе такое, если никогда она не бывает ни глупой, ни поверхностной!) – Это весточка от человека, которого ты хорошо знала когда-то. От Виолы. Ты еще помнишь ее?
Виола. Кому могло принадлежать это душистое имя? Виола. Нынче уже и не называют так никого. Если у Кристи будет когда-нибудь дочка, они назовут ее Жужей.
Тетя Луиза схватилась рукой за горло, словно ей стало вдруг нехорошо.
– Виола передает тебе, что когда-то была очень молода и страшно боялась твоего отца. И еще передает, что потом на ней женился человек, который объяснил ей, в чем истина, и объяснил еще, как нужно было ей воспитывать тебя. Виола просит тебя не сердиться на нее за то, что она слушалась твоего отца и не воспитала тебя смелой и свободной.
Это все какая-то бессмыслица. Кристи не поняла ни слова. А тетя Луиза сидит белая как мел.
– И еще Виола передает тебе, что свою семью она, став зрелой женщиной, воспитывала уже разумно и что не следовало ей, нельзя было запрещать тебе встречаться с каким-то мальчиком, с которым ты каталась на коньках. Ты ведь не сердишься на Виолу, правда? В старости Виола уже знала, что нужно делать, и своей смертью она доказала это.
Тетя Луиза вертит кольцо на пальце, по лицу ее струятся слезы. Взрослые плачут так странно – молча.
– Есть ли на свете что-нибудь, чего ты не знаешь, Медери? – спрашивает, наконец, тетя Луиза, но голос ее мягче, ласковее, чем обычно, и кажется, что она получила нежданно-негаданно силы, чтобы начать жить более разумно. – Откуда ты знаешь Виолу?
Мама встала, потому что перед ней склонилась Рэка – все опять хотят поиграть вместе, и хорошо бы если бы «ручеек» возглавила тетя Ева. Уже стоя, мама воскликнула сквозь шум:
– Это моя бабушка.
Все кружится, кружится, – вот приглашают и ее, Кристи. Это Пали Тимар. Кристи идет с ним, хотя знает, что он пригласил ее только ради приличия, всем сердцем Пали с Рэкой, так и протанцевал бы с ней весь вечер. Как хорошо, что Пали неразговорчивый, можно по крайней мере оглядеться, отдавшись ритму музыки. Пали будет хорошим мужем. Папа тоже.
«Теперь уж скоро надо будет и кончать, – думала директриса. – Никогда еще не видела я такого веселого праздника. Медери надо присудить педагогическую премию. Дети даже не знали, что она здесь, и все же вели себя как взрослые люди, чувствовали ответственность за все происходящее. Давно уже не приходилось мне работать с таким талантливым педагогом, как эта девушка.
Жаль, что мужчины не пришли, только Фабиан, Пал Дока и отец этой Борош, чья жена написала то потрясающее письмо. Какое симпатичное серьезное лицо, его словно освещает что-то изнутри. Любопытно… Ведь этот человек так сердился на школу, когда произошла та неприятная история с девочкой, ни за что не желал являться сюда. Очевидно, и в этом влияние Медери, она не только с детьми, но и со взрослыми умеет обходиться. А Кристину Борош я с тех пор, как знаю, не видела такой необузданно счастливой. Может, это из-за Пали Тамара? Нет, она на него почти и не смотрит, все отцу улыбается – как же она счастлива, что он пришел за ней! Вот уж она оставила Пали, еще и поклонилась слегка – благодарит, как большая. К отцу полетела. Ишь, как смотрят друг на друга, словно увиделись сегодня впервые!»
– Отец, – сказала Кристина. – Я ужасно рада, что ты пришел.
Это не его дочь!
Его дочь сдержаннее, тише и никогда не сказала бы ему «отец». Она словно выросла, да и выше сейчас, чем обычно, – ах да, туфли на шпильках… И это сходство – лицо Жужи, Жужина стройность.
– Отец, – сказала Кристина, – мне хотелось бы рассказать тебе что-то.
Какой насыщенный получился день! Ева велела прийти после работы, ему не очень хотелось, но раз она так просила, он пришел. Где же Ева? Ах вот, он уже видит ее, она танцует в противоположном углу зала с какой-то девочкой-слоном. Как только могла она выдержать, не шепнуть ему: вот она я, здесь. И о чем могли они столько шептаться с Кристиной?
– Отец, здесь все танцуют. Ты не пригласишь меня?
Он никогда еще не танцевал с нею!
Он ни с кем не танцевал после смерти Жужи. И даже не знает этих современных танцев. Правда, здесь все равно нельзя танцевать как полагается, только и можно, что с ноги на ногу переступать в такой толпе.
– Я по крайней мере могла бы поговорить с тобой без помех.
Что ж, в этом она права. Толчея такая, что головы не повернуть, можно спокойно пошептаться, никто не услышит.
– Отец, я уже так давно хочу сказать тебе… По-моему нам следовало бы изменить нашу жизнь.
То был голос Жужи –Жужи, бредущей с ним рядом по аллее… И эта фраза… Мать ругала Жужу за то, что она только и знает гулять с ним, а о шитье и думать забывает. Тогда над ними плыли взбалмошные весенние облака, Жужа бросила взгляд в сторону, потом на него и прошептала: «Энди, по-моему, нам следовало бы изменить нашу жизнь». Она сказала это, когда ей не было еще и семнадцати лет, тоненькая глазастая девчушка…
– Этот бал пришелся очень кстати, – вновь услышал он голос дочери, и перед глазами засияла детская улыбка Кристи. – Сегодня я никто, ничто. И даже не твоя дочь, если хочешь знать. Я – Цыганочка, явилась ниоткуда и уйду никуда. Сегодня я могу сказать тебе все на свете, так, словно мы незнакомы.
Она остановилась. Они оказались в том самом углу, где недавно скрывались Кристи и Ева, в треугольнике из физкультурных козел. На подоконнике – пустая чашечка из-под кофе и нейлоновая перчатка.
– По-моему, тебе надо жениться.
Она не против! И сама говорит об этом! Она не будет обвинять его – как он боялся этого! – что он приведет ей мачеху, что оскорбляет память Жужи! Может, она заметила что-то? Может, все знает? Может быть, радуется?
– Я попросила тетю Еву… выйти за тебя замуж… – выговорила Кристи, и вот ее уже нигде нет. Бросилась в костюмированную толпу, словно пловец в реку.
Сейчас же за ней! Пусть объяснит! Но ему загородили дорогу, и уже далеко, исчезая из виду, развеваются косы, далеко вызванивают Жужины серебряные сережки-полумесяцы. Даже если бы толпа расступилась сейчас, ему не догнать теперь Кристи. Он уже и не видит ее, она исчезла, потерялась среди других.
– Вам весело? – спрашивает внезапно знакомый голос.
Ева Медери отпускает свою партнершу, полнyю серьезную девочку, и подходит к нему. Фотограф смотрит на нее молча. Глаза учительницы Медери смеются, но за смехом этим слышится и что-то другое, – кажется, она вот-вот заплачет.
– Нет?
Что ответить ей? Учительница Медери берет с подоконника забытую перчатку, играет ею, потом вскидывает на него глаза и говорит:
– Знаете, Эндре, девочка только что попросила моей руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Виола. Кому могло принадлежать это душистое имя? Виола. Нынче уже и не называют так никого. Если у Кристи будет когда-нибудь дочка, они назовут ее Жужей.
Тетя Луиза схватилась рукой за горло, словно ей стало вдруг нехорошо.
– Виола передает тебе, что когда-то была очень молода и страшно боялась твоего отца. И еще передает, что потом на ней женился человек, который объяснил ей, в чем истина, и объяснил еще, как нужно было ей воспитывать тебя. Виола просит тебя не сердиться на нее за то, что она слушалась твоего отца и не воспитала тебя смелой и свободной.
Это все какая-то бессмыслица. Кристи не поняла ни слова. А тетя Луиза сидит белая как мел.
– И еще Виола передает тебе, что свою семью она, став зрелой женщиной, воспитывала уже разумно и что не следовало ей, нельзя было запрещать тебе встречаться с каким-то мальчиком, с которым ты каталась на коньках. Ты ведь не сердишься на Виолу, правда? В старости Виола уже знала, что нужно делать, и своей смертью она доказала это.
Тетя Луиза вертит кольцо на пальце, по лицу ее струятся слезы. Взрослые плачут так странно – молча.
– Есть ли на свете что-нибудь, чего ты не знаешь, Медери? – спрашивает, наконец, тетя Луиза, но голос ее мягче, ласковее, чем обычно, и кажется, что она получила нежданно-негаданно силы, чтобы начать жить более разумно. – Откуда ты знаешь Виолу?
Мама встала, потому что перед ней склонилась Рэка – все опять хотят поиграть вместе, и хорошо бы если бы «ручеек» возглавила тетя Ева. Уже стоя, мама воскликнула сквозь шум:
– Это моя бабушка.
Все кружится, кружится, – вот приглашают и ее, Кристи. Это Пали Тимар. Кристи идет с ним, хотя знает, что он пригласил ее только ради приличия, всем сердцем Пали с Рэкой, так и протанцевал бы с ней весь вечер. Как хорошо, что Пали неразговорчивый, можно по крайней мере оглядеться, отдавшись ритму музыки. Пали будет хорошим мужем. Папа тоже.
«Теперь уж скоро надо будет и кончать, – думала директриса. – Никогда еще не видела я такого веселого праздника. Медери надо присудить педагогическую премию. Дети даже не знали, что она здесь, и все же вели себя как взрослые люди, чувствовали ответственность за все происходящее. Давно уже не приходилось мне работать с таким талантливым педагогом, как эта девушка.
Жаль, что мужчины не пришли, только Фабиан, Пал Дока и отец этой Борош, чья жена написала то потрясающее письмо. Какое симпатичное серьезное лицо, его словно освещает что-то изнутри. Любопытно… Ведь этот человек так сердился на школу, когда произошла та неприятная история с девочкой, ни за что не желал являться сюда. Очевидно, и в этом влияние Медери, она не только с детьми, но и со взрослыми умеет обходиться. А Кристину Борош я с тех пор, как знаю, не видела такой необузданно счастливой. Может, это из-за Пали Тамара? Нет, она на него почти и не смотрит, все отцу улыбается – как же она счастлива, что он пришел за ней! Вот уж она оставила Пали, еще и поклонилась слегка – благодарит, как большая. К отцу полетела. Ишь, как смотрят друг на друга, словно увиделись сегодня впервые!»
– Отец, – сказала Кристина. – Я ужасно рада, что ты пришел.
Это не его дочь!
Его дочь сдержаннее, тише и никогда не сказала бы ему «отец». Она словно выросла, да и выше сейчас, чем обычно, – ах да, туфли на шпильках… И это сходство – лицо Жужи, Жужина стройность.
– Отец, – сказала Кристина, – мне хотелось бы рассказать тебе что-то.
Какой насыщенный получился день! Ева велела прийти после работы, ему не очень хотелось, но раз она так просила, он пришел. Где же Ева? Ах вот, он уже видит ее, она танцует в противоположном углу зала с какой-то девочкой-слоном. Как только могла она выдержать, не шепнуть ему: вот она я, здесь. И о чем могли они столько шептаться с Кристиной?
– Отец, здесь все танцуют. Ты не пригласишь меня?
Он никогда еще не танцевал с нею!
Он ни с кем не танцевал после смерти Жужи. И даже не знает этих современных танцев. Правда, здесь все равно нельзя танцевать как полагается, только и можно, что с ноги на ногу переступать в такой толпе.
– Я по крайней мере могла бы поговорить с тобой без помех.
Что ж, в этом она права. Толчея такая, что головы не повернуть, можно спокойно пошептаться, никто не услышит.
– Отец, я уже так давно хочу сказать тебе… По-моему нам следовало бы изменить нашу жизнь.
То был голос Жужи –Жужи, бредущей с ним рядом по аллее… И эта фраза… Мать ругала Жужу за то, что она только и знает гулять с ним, а о шитье и думать забывает. Тогда над ними плыли взбалмошные весенние облака, Жужа бросила взгляд в сторону, потом на него и прошептала: «Энди, по-моему, нам следовало бы изменить нашу жизнь». Она сказала это, когда ей не было еще и семнадцати лет, тоненькая глазастая девчушка…
– Этот бал пришелся очень кстати, – вновь услышал он голос дочери, и перед глазами засияла детская улыбка Кристи. – Сегодня я никто, ничто. И даже не твоя дочь, если хочешь знать. Я – Цыганочка, явилась ниоткуда и уйду никуда. Сегодня я могу сказать тебе все на свете, так, словно мы незнакомы.
Она остановилась. Они оказались в том самом углу, где недавно скрывались Кристи и Ева, в треугольнике из физкультурных козел. На подоконнике – пустая чашечка из-под кофе и нейлоновая перчатка.
– По-моему, тебе надо жениться.
Она не против! И сама говорит об этом! Она не будет обвинять его – как он боялся этого! – что он приведет ей мачеху, что оскорбляет память Жужи! Может, она заметила что-то? Может, все знает? Может быть, радуется?
– Я попросила тетю Еву… выйти за тебя замуж… – выговорила Кристи, и вот ее уже нигде нет. Бросилась в костюмированную толпу, словно пловец в реку.
Сейчас же за ней! Пусть объяснит! Но ему загородили дорогу, и уже далеко, исчезая из виду, развеваются косы, далеко вызванивают Жужины серебряные сережки-полумесяцы. Даже если бы толпа расступилась сейчас, ему не догнать теперь Кристи. Он уже и не видит ее, она исчезла, потерялась среди других.
– Вам весело? – спрашивает внезапно знакомый голос.
Ева Медери отпускает свою партнершу, полнyю серьезную девочку, и подходит к нему. Фотограф смотрит на нее молча. Глаза учительницы Медери смеются, но за смехом этим слышится и что-то другое, – кажется, она вот-вот заплачет.
– Нет?
Что ответить ей? Учительница Медери берет с подоконника забытую перчатку, играет ею, потом вскидывает на него глаза и говорит:
– Знаете, Эндре, девочка только что попросила моей руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57