Прикроватную лампу Финн выключила, и единственный свет попадал в спальню из открытой двери. Постепенно ее одиночество наполнилось шумами большого города, нескончаемыми токами энергии. Дом скрипел, странные, отдававшиеся эхом звуки доносились из шахты лифта, кто-то внизу с грохотом открывал окно. Может быть, она поступила глупо, оставшись здесь сегодня на ночь.
Она вспомнила тот день, когда узнала о смерти отца. Ей тогда было четырнадцать. Когда мать сообщила, что отец внезапно скончался от сердечного приступа, находясь на раскопках в каком-то Богом забытом месте в Центральной Америке, Финн точно так же лежала в постели, уставившись в потолок, прислушиваясь к ночным шорохам и дивясь тому, что все продолжается своим чередом, совершенно не учитывая того, что ее отец умер, что его нет, что он никогда не вернется, ибо навеки изъят из структуры бытия, изгнан из Вселенной. Теперь умер Питер, и она никогда больше не услышит его голоса, не почувствует на своих губах его губы, никогда не получит даже возможности выбора, заниматься ей с ним любовью или нет.
Крепко закрыв глаза, она напряженно прислушивалась, стараясь уловить какие-нибудь следы его присутствия в квартире, но ощутила лишь собственные слезы, текущие по щекам. Ничего не вышло. Это не получилось тогда, когда умер ее отец, не сработало и сейчас.
Потом, позднее, отец стал являться к ней в видениях, и она знала, что еще не одну неделю будет замечать Питера на улицах: вот он сворачивает за угол и исчезает из виду, вот спешит и теряется в городской толпе, вот ныряет в метро. То здесь, то там ей будет видеться его лицо в окне проезжающего такси, то здесь, то там она будет слышать его голос, но он будет звучать все глуше, а потом стихнет, как шелест уносимых ветром сухих листьев. А потом он уйдет навсегда. Останутся лишь воспоминания и старые кости – в случае с ее отцом кости, погребенные в безвестной могиле среди джунглей, в холодных каменных глубинах какого-то мрачного бездонного колодца.
Финн лежала долго, но в конце концов присела на постели и решила позвонить матери. Она знала, что мать сейчас на Юкатане, на раскопках гробниц индейских правителей Копана, и связаться с ней напрямую не получалось, но можно было хотя бы оставить послание. Райан очень сильно нуждалась в том, чтобы с кем-нибудь пообщаться, пусть даже посредством автоответчика или голосовой почты.
Она зажгла лампу на прикроватной тумбочке, взяла телефон и начала по памяти набирать номер матери в Колумбусе. Она ждала, прислушиваясь к гудкам, и в тот момент, когда на автоответчике зазвучала запись прокуренного протяжного голоса ее матери, сердце чуть не остановилось у нее в груди. К горлу поднялась жгучая, как кислота, желчь. Финн осторожно положила трубку на место, ибо поняла, что не хочет пугать мать, оставляя запись своего искаженного ужасом голоса. А причина для ужаса у нее была.
Набросок, сделанный ею с рисунка Микеланджело и находившийся в блокноте, лежащем рядом с телефоном, исчез. Финн схватила его и начала лихорадочно перелистывать пустые страницы. Тот, кто похитил набросок, вырвал и несколько находившихся под ним страниц, не оставив ни малейшей вмятины. Словно никакого рисунка здесь никогда и не было.
Никогда и не было. Как отца. Как Питера. Как, наверное, не было бы и ее, если бы убийца не запаниковал. Она повернулась и спустила босые ноги на холодный деревянный пол. Краули мертв, Питер мертв, и набросок, который она сделала, исчез. Кто-то хотел создать впечатление, будто этой странички в ее блокноте никогда не существовало, но почему? Подделка? Что-то, что Паркер-Хейл хотел свалить на бедного, ничего не подозревающего куратора другого музея? Но стоило ли затевать такую возню из-за одного-единственного неправильно описанного экспоната? И может ли музей с такой солидной репутацией, как Паркер-Хейл, поставить все на карту из-за одного рисунка, пусть даже предположительно принадлежавшего Микеланджело.
И тут – она готова была в этом поклясться – на пожарной лестнице снаружи кухонного окна послышался скрип шагов. Финн знала, что окошко заперто, но прекрасно понимала, что злоумышленнику, кем бы он ни был, ничего не стоит обмотать руку рубашкой и выбить стекло. Лихорадочно оглядев спальню, Финн увидела бейсбольную биту, схватила ее, вылетела в кухню-гостиную и с размаху врезала деревяшкой по темному стеклу. Стекло со звоном разлетелось на тысячу осколков, упавших с высоты пятого этажа на улицу, но никакого другого звука с лестницы не донеслось.
Финн не стала тратить время на размышления о том, что она сделала; там снаружи мог кто-то быть, и, если Дилэни прав насчет того человека, который убил Питера и, возможно, убил Краули, очевидно, что этот тип может охотиться и за ней. Не выпуская из рук бейсбольную биту, она бросилась обратно в спальню, схватив на ходу лежащий рядом с кушеткой рюкзак.
Она вытряхнула из рюкзачка на кровать книги, оставив внутри только цифровую камеру и косметичку, с которой не расставалась никогда. Потом заскочила в ванную, загрузилась всем от шампуня до тампонов, запихнула это в рюкзак, кинула туда же четыре или пять пар хлопчатобумажных трусиков, два бюстгальтера, полдюжины футболок и несколько пар носков.
Затем настал черед черных, плотно облегающих джинсов «Гэп», кроссовок и бейсболки. Минуту спустя она была уже за дверью и спускалась по лестнице, не дожидаясь лифта. Чуть запыхавшись за время спуска, Финн отомкнула стоявший за лестницей велосипед и устремилась в ночь. Светящийся циферблат ее часов показывал без четверти два. Не лучшее время для того, чтобы пускаться в бега, но выбора у нее, похоже, не было. Питера убили у нее дома, Краули – в его офисе, и ей начинало казаться, будто на спине у нее нарисована мишень.
Бросив рюкзак в багажную корзину, она забралась на велосипед, доехала до угла Четвертой улицы и Первой авеню, спрыгнула с велосипеда у телефонной будки, достала из кармана джинсов маленькую черную записную книжечку, кинула в автомат четвертак и набрала номер.
На другом конце ответили после третьего гудка.
– Отель «Кулидж».
– Это ты, Юджин?
Его настоящее имя было Евгений, но он переиначил его на американский лад.
– Я. А с кем я говорю? Представьтесь, пожалуйста. Голос звучал несколько озабоченно, как будто ему звонила его мать или агент КГБ.
– Это Финн Райан, Юджин. У меня проблема.
– Финн! – воскликнул молодой человек. Будучи одним из посетителей рисовального класса, он был зациклен на ее груди (или заднице, в зависимости от того, что оказывалось перед ним в данный момент), хотя в разговорах всячески это отрицал.
– Что за проблема? Давай сюда, я все утрою. Евгений работал ночным менеджером в отеле «Кулидж».
– Устрою, – поправила Финн паренька, еще не слишком бойко говорившего по-английски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Она вспомнила тот день, когда узнала о смерти отца. Ей тогда было четырнадцать. Когда мать сообщила, что отец внезапно скончался от сердечного приступа, находясь на раскопках в каком-то Богом забытом месте в Центральной Америке, Финн точно так же лежала в постели, уставившись в потолок, прислушиваясь к ночным шорохам и дивясь тому, что все продолжается своим чередом, совершенно не учитывая того, что ее отец умер, что его нет, что он никогда не вернется, ибо навеки изъят из структуры бытия, изгнан из Вселенной. Теперь умер Питер, и она никогда больше не услышит его голоса, не почувствует на своих губах его губы, никогда не получит даже возможности выбора, заниматься ей с ним любовью или нет.
Крепко закрыв глаза, она напряженно прислушивалась, стараясь уловить какие-нибудь следы его присутствия в квартире, но ощутила лишь собственные слезы, текущие по щекам. Ничего не вышло. Это не получилось тогда, когда умер ее отец, не сработало и сейчас.
Потом, позднее, отец стал являться к ней в видениях, и она знала, что еще не одну неделю будет замечать Питера на улицах: вот он сворачивает за угол и исчезает из виду, вот спешит и теряется в городской толпе, вот ныряет в метро. То здесь, то там ей будет видеться его лицо в окне проезжающего такси, то здесь, то там она будет слышать его голос, но он будет звучать все глуше, а потом стихнет, как шелест уносимых ветром сухих листьев. А потом он уйдет навсегда. Останутся лишь воспоминания и старые кости – в случае с ее отцом кости, погребенные в безвестной могиле среди джунглей, в холодных каменных глубинах какого-то мрачного бездонного колодца.
Финн лежала долго, но в конце концов присела на постели и решила позвонить матери. Она знала, что мать сейчас на Юкатане, на раскопках гробниц индейских правителей Копана, и связаться с ней напрямую не получалось, но можно было хотя бы оставить послание. Райан очень сильно нуждалась в том, чтобы с кем-нибудь пообщаться, пусть даже посредством автоответчика или голосовой почты.
Она зажгла лампу на прикроватной тумбочке, взяла телефон и начала по памяти набирать номер матери в Колумбусе. Она ждала, прислушиваясь к гудкам, и в тот момент, когда на автоответчике зазвучала запись прокуренного протяжного голоса ее матери, сердце чуть не остановилось у нее в груди. К горлу поднялась жгучая, как кислота, желчь. Финн осторожно положила трубку на место, ибо поняла, что не хочет пугать мать, оставляя запись своего искаженного ужасом голоса. А причина для ужаса у нее была.
Набросок, сделанный ею с рисунка Микеланджело и находившийся в блокноте, лежащем рядом с телефоном, исчез. Финн схватила его и начала лихорадочно перелистывать пустые страницы. Тот, кто похитил набросок, вырвал и несколько находившихся под ним страниц, не оставив ни малейшей вмятины. Словно никакого рисунка здесь никогда и не было.
Никогда и не было. Как отца. Как Питера. Как, наверное, не было бы и ее, если бы убийца не запаниковал. Она повернулась и спустила босые ноги на холодный деревянный пол. Краули мертв, Питер мертв, и набросок, который она сделала, исчез. Кто-то хотел создать впечатление, будто этой странички в ее блокноте никогда не существовало, но почему? Подделка? Что-то, что Паркер-Хейл хотел свалить на бедного, ничего не подозревающего куратора другого музея? Но стоило ли затевать такую возню из-за одного-единственного неправильно описанного экспоната? И может ли музей с такой солидной репутацией, как Паркер-Хейл, поставить все на карту из-за одного рисунка, пусть даже предположительно принадлежавшего Микеланджело.
И тут – она готова была в этом поклясться – на пожарной лестнице снаружи кухонного окна послышался скрип шагов. Финн знала, что окошко заперто, но прекрасно понимала, что злоумышленнику, кем бы он ни был, ничего не стоит обмотать руку рубашкой и выбить стекло. Лихорадочно оглядев спальню, Финн увидела бейсбольную биту, схватила ее, вылетела в кухню-гостиную и с размаху врезала деревяшкой по темному стеклу. Стекло со звоном разлетелось на тысячу осколков, упавших с высоты пятого этажа на улицу, но никакого другого звука с лестницы не донеслось.
Финн не стала тратить время на размышления о том, что она сделала; там снаружи мог кто-то быть, и, если Дилэни прав насчет того человека, который убил Питера и, возможно, убил Краули, очевидно, что этот тип может охотиться и за ней. Не выпуская из рук бейсбольную биту, она бросилась обратно в спальню, схватив на ходу лежащий рядом с кушеткой рюкзак.
Она вытряхнула из рюкзачка на кровать книги, оставив внутри только цифровую камеру и косметичку, с которой не расставалась никогда. Потом заскочила в ванную, загрузилась всем от шампуня до тампонов, запихнула это в рюкзак, кинула туда же четыре или пять пар хлопчатобумажных трусиков, два бюстгальтера, полдюжины футболок и несколько пар носков.
Затем настал черед черных, плотно облегающих джинсов «Гэп», кроссовок и бейсболки. Минуту спустя она была уже за дверью и спускалась по лестнице, не дожидаясь лифта. Чуть запыхавшись за время спуска, Финн отомкнула стоявший за лестницей велосипед и устремилась в ночь. Светящийся циферблат ее часов показывал без четверти два. Не лучшее время для того, чтобы пускаться в бега, но выбора у нее, похоже, не было. Питера убили у нее дома, Краули – в его офисе, и ей начинало казаться, будто на спине у нее нарисована мишень.
Бросив рюкзак в багажную корзину, она забралась на велосипед, доехала до угла Четвертой улицы и Первой авеню, спрыгнула с велосипеда у телефонной будки, достала из кармана джинсов маленькую черную записную книжечку, кинула в автомат четвертак и набрала номер.
На другом конце ответили после третьего гудка.
– Отель «Кулидж».
– Это ты, Юджин?
Его настоящее имя было Евгений, но он переиначил его на американский лад.
– Я. А с кем я говорю? Представьтесь, пожалуйста. Голос звучал несколько озабоченно, как будто ему звонила его мать или агент КГБ.
– Это Финн Райан, Юджин. У меня проблема.
– Финн! – воскликнул молодой человек. Будучи одним из посетителей рисовального класса, он был зациклен на ее груди (или заднице, в зависимости от того, что оказывалось перед ним в данный момент), хотя в разговорах всячески это отрицал.
– Что за проблема? Давай сюда, я все утрою. Евгений работал ночным менеджером в отеле «Кулидж».
– Устрою, – поправила Финн паренька, еще не слишком бойко говорившего по-английски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67