– Спасибо, – сказала Лариса.
Она очистила крупную ветку от мелких веточек, разломала ее надвое и засунула в рюкзак вместе с тесаком. И никто ей не помешал.
Когда Лариса возвращалась домой, тучи слегка разошлись. В просвет полыхнуло голубизной; между туч протянулся пучок солнечных лучей, теплых и ярко-золотых. Это было так прекрасно, что у Ларисы защемило сердце. Она замерла на месте, глядя в небо. Ее обходили прохожие, она стояла, задрав голову, и хотела улыбаться, смеяться, плакать вместе – но ни то, ни другое не получилось. В нее втекал жаркий живой поток, наполняя собой.
Когда тучи снова сомкнулись, Лариса ушла домой. Она расстелила газету на кухонном полу и принялась обстругивать обломки ветки. Два белесых острия. Осиновые колья. Надо думать, это должно выглядеть так.
Закончив с кольями, Лариса достала из тайного места занятную вещицу. Это была старинная серебряная вилка, подаренная в свое время бабушкой. Громадная и тяжелая, с четырьмя длиннейшими острыми зубцами, с массивной ручкой, изображающей переплетенные виноградные лозы. Немного смешно использовать в качестве орудия вилку, думала Лариса, но даже живого человека можно ткнуть такой штукой очень ощутимо. А для убийства нечистой силы используют серебряное оружие. Чистый металл, к тому же бабушкина память. Может, и сработает. Лариса вспомнила школьную дразнилку: «Бойся не ножа, а вилки: один удар – четыре дырки», – рассмеялась и сунула вилку в широкий карман куртки, под хлеб.
Потом, сама себе напоминая Рипли или Аниту Блейк, и хихикая над ситуацией, Лариса подклеила колья скотчем к изнанке куртки с двух сторон от молнии. Ей хотелось бы иметь огнемет, на худой конец – какое-нибудь огнестрельное оружие, но здравый смысл подсказывал, что даже если бы оно у нее было и она сообразила бы, на что нужно нажать, чтобы получился выстрел, вовсе не факт, что пуля или струя огня попала бы в цель. Не говоря уж о том, что выходца с того света, вероятно, обычной пулей не убьешь.
Лариса чувствовала странное веселое возбуждение. Так, вероятно, чувствовал себя д'Артаньян перед дуэлью – просто кровь бросилась в голову и имелась прямая готовность мериться силами со всеми мушкетерами королевства и с гвардейцами кардинала заодно. Она подумала, что надо поесть, но только выпила чашку кофе. Хотелось послушать музыку, но включив музыкальный центр, Лариса тут же его выключила. Ее тянуло на улицу, тянуло, тянуло – и она подчинилась.
Она надела куртку, нашпигованную импровизированным оружием, и вышла.
Лариса бродила до темноты.
Она не чувствовала усталости, полная тем, чему не знала названия. Ее шаги были легки, она шла очень быстро – и город лежал перед ней, раскрытый, как протянутая ладонь. Сначала на улицах было много прохожих; потом пошел дождь, рассыпался водяной пылью – прохожие разошлись по домам. Ларисе дождь не мешал. Она ловила его лицом, губами, наслаждаясь его вкусом – вкусом холодных серых небес. Мир медленно темнел, сворачиваясь в ночь – и было жаль уходящего дня, но ночь манила, как предстоящий праздник. Лариса чувствовала, как у воздуха меняется запах: дневной бензиновый перегар, парфюмерные волны, волны испарений готовящейся пищи – на тонкий, острый, свежий аромат, нежнейшие духи сумерек.
Лариса остановилась у магазинчика, допоздна торгующего дисками с фильмами и музыкой. Ее остановили слова, прозвучавшие из динамика. Они были скорее сказаны, чем пропеты, и чуть тронуты гитарой, как туманом подернуты, и обращались лично к ней. «Город устал. Город остыл. Город впал в забытье… Веки твои наливаются ветром… Что впереди – все твое…» Это правда, правда – откликнулось все Ларисино естество. Невозможно показалось уйти, не дослушав.
Голос был незнаком Ларисе, совсем, и на голос Ворона не похож. И тем не менее, у нее вдруг появилось странное чувство обращения, прямого обращения к душе – будто Ворон попросил кого-то передать Ларисе записку со словами любви и ободрения. Кто бы не пел – он был Ларисе и Ворону понимающим другом.
…А впереди – как всегда – километры дорог…
Город у ног… дышит…
Видишь, как я задыхаюсь без времени,
Стараясь забыть все, что было до нас с тобою!
Видишь, как я прощаюсь с деревьями,
Пытаясь понять, где в листве состоянье покоя!
Ветер срывает со стенок афиш заплаты,
Ветер сбивает все точки отсчета истин –
Нам удалось совместить наши циферблаты,
Но стрелкам никак не сойтись в самом главном месте…
Как это верно, думала Лариса, глотая, как слезы, дождинки, стекающие по лицу. Как эти стихии – музыка и слова – бывают точны и универсальны. А это… это… послание – оно как зашифрованный манускрипт. Мне надо просто хорошенько понять.
…Выучи вавилонский. Просто выучи вавилонский.
Почему – вавилонский? Вавилонская башня, вавилонская блудница – для этого язык не нужен, это мимо… что там еще в Вавилоне?.. Гильгамеш! Ну да! Тот, кто плакал из-за змеи, сожравшей цветок Бессмертия! Тот, кто оплакивал своего погибшего друга и искал для него жизни… Боже мой!
… Стаи борзых уже учуяли след весенний!
Я никому, никому до утра не нужен –
В этом – мое и твое навсегда спасенье!
Ночь гасит свет, горизонт выпрямляет волны,
Чайки под небом разбросаны, как листовки –
Нашей луне суждено догореть по полной,
Значит, мы оба вернемся в одни истоки…
Лариса закрыла глаза и сжала кулаки. «Что смогу я отдать – только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы… Большее нет у меня ничего-ничего за душою…»
О нет. Позволю себе усомниться. Я запомню про вавилонский. И я еще поищу для тебя цветок бессмертия. И – идут к черту стройными рядами все подохшие змеи на свете!
Как бывало всегда, гитара отмыла душу Ларисы дочиста. Попсовая песенка, лихо грянувшая, как только растаял последний гитарный аккорд, ничему не помешала и ничего не испортила. Лариса была просто до краев полна решимостью. Она пошла дальше – и все.
А тьма тем временем наступала с запада. Она зажгла фонари – их лиловые завязи медленно расцветали золотыми шарами. Она протянула длинные тени на позлащенном асфальте – и Лариса чувствовала, как тени мягко касаются лица. Свет – шелк. Тень – плюш. Ночной ветер – холодное терпкое вино. Сумрак – мягок. Огни – остры. Дома – крепостные стены с желтыми квадратиками бойниц. Ночные супермаркеты – колышущееся море света. Деревья – черное кружево на буром бархате неба. Облака – потрепанные блонды.
Ночь – моя, правда, моя, и город тоже мой, сказал новый голос. Голос новорожденной вечерней силы, подумала Лариса, улыбнулась. С ее третьим «я» не спорило ни первое, ни второе. Третье «я» их объединило и примирило. Это было блаженно.
Лариса шла и улыбалась. Она забыла шапочку дома, и ночной ветер трепал ее мокрые спутанные волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71