Мне было тяжело осознавать, что ты вышла за брата, которого я так любил, только потому, что от тебя отказался кто-то другой.
Мать и дочь одновременно вскрикнули. Побледневший Джон сделал шаг вперед. Глаза его угрожающе блеснули.
— Все это было очень давно, — поспешил вмешаться Хью, вставая между Жаном и отчимом и укоризненно глядя то на одного, то на другого. — Тех, кто виноват, уже давно нет в живых. Бессмысленно обвинять их. И уж тем более выяснять отношения между нами и портить так счастливо начавшийся день.
— Я не желал никого обидеть, — тихо произнес Жан, глубоко вздохнув. — Просто я попытался объяснить Лизетт свое отношение к ней. К сожалению, проделал я это в обычной для меня неуклюжей манере, — Он сделал шаг в сторону и поклонился Лизетт. — Прошу прощения. Я, честно говоря, уже давно понял, что вы ни в чем не виноваты. — Губы его скривились. — Печально то, что, когда я понял это, мое поведение не изменилось. Оно вошло в привычку, которая стала сильнее меня.
Последняя фраза, будто неожиданная вспышка молнии, высветила много темного и неясного ранее Микаэле. Теперь она поняла, почему постоянно ощущала какую-то напряженность в отношениях матери и дяди, хотя внешне это никак не проявлялось. Еще поразительнее были его слова о привычке, помешавшей исправить что-то в его отношениях с мамой. Микаэла непроизвольно посмотрела на мужа. Мама абсолютно права — гордость не согреет постель. Решено. Она непременно поговорит с Хью!
Жан подошел к Лизетт, осторожно взял ее руку и притронулся к ней губами.
— Может быть, вы разрешите мне попробовать исправить мои ошибки? Не станете возражать, если и я поздравлю вас? Поверите, что я делаю это искренне?
Лизетт растерялась, но не более чем на секунду.
— Oui! Большое спасибо. Надеюсь, что теперь, когда разделяющих нас секретов больше не осталось, мы станем настоящими друзьями, которыми и должны были быть все это время.
Жан слегка нахмурил брови.
— Действительно не осталось секретов?.. — многозначительно прошептал он ей на ухо.
— Dieu! — вдруг заторопилась Лизетт, будто что-то неожиданно вспомнив. — Не кажется ли вам, что мы стали слишком серьезными? По-моему, самое время выслушать тост, который приготовил мой очаровательный зять.
Хью, довольный тем, что напряженный момент остался позади, рассмеялся и, подхватив обеих женщин под руки, направился в гостиную. Оставшись одни, Жан и Джон некоторое время стояли, молча глядя друг на друга, затем Джон протянул руку.
— Мой приемный сын прав. Все осталось в прошлом. У нас нет причин для вражды. Начинается новый этап в истории нашей семьи. Не следует осложнять его воспоминаниями о неприятностях, в которых мы не виноваты.
— Такой поворот дела меня устраивает, — улыбнулся, правда, без особого энтузиазма, Жан. — Для меня интересы семьи всегда были превыше собственных. А если в нашу семью войдете вы, то она, без сомнения, станет сильной и крепкой. Что касается нас с вами… Мы стали старше и, надеюсь, умнее. Лично я с возрастом понял, что лучше приобретать новых друзей, а не врагов.
Жан крепко пожал протянутую руку.
— Пойдем, друг мой, — тепло произнес он, похлопав Джона по спине. — Нам теперь предстоит поднять не один, а по крайней мере два тоста: за разоблачение старого обмана и за расцвет новой дружбы.
Оставался лишь один член семьи, который пока не знал о предстоящей свадьбе, и Лизетт отнюдь не была уверена в том, что он воспримет эту новость спокойно. Об отношениях матери и Джона Ланкастера Франсуа ничего не знал. Он слышал, что когда-то очень давно, еще во время основания компании, они встречались. Он никогда особо и не задумывался над этим. Тем более сейчас. В данный момент все его мысли были заняты Аденом, который должен был появиться в “Уголке любви” в течение ближайших двух дней. Зная, что Хассон намерен убить Хью, Франсуа не находил себе места.
Передавая сестре просьбу Алена, он про себя молил Бога о том, чтобы она отказала. Молитва не была услышана. Легкость, с которой Микаэла и Хью согласились принять “его друга”, ввергла Франсуа в уныние. Но изменить что-то уже было невозможно. С болью в сердце он написал Хассону записку и отправил ее со слугой в Новый Орлеан.
Родственники, занятые собственными проблемами, не замечали, что Франсуа притих, стал реже улыбаться, а обычно жизнерадостный его взгляд сделался грустным. Если кто-то и обратил внимание на это, то решил, что молодому человеку просто скучновато в деревне. Но Франсуа было не до развлечений. Привычный мир рушился по его вине. Чем больше он думал об этом, тем с большей тоской вспоминал, как счастливо он жил до того, как попал в железные объятия Алена.
Размышляя о событиях своей короткой жизни, он вдруг с необычайной ясностью понял, что в появлении проблем, с которыми он постоянно сталкивался и боролся, виноват прежде всего он сам. Нельзя сказать, что в его падении повинен только Ален. Ни к чему сваливать свои грехи на других. Надо найти мужество признать их хотя бы перед собой. Как ни крути, а даже мерзкая идея поживиться за счет собственной компании пришла в голову именно ему. А все из-за того, что хотелось прослыть искушенным в жизни мужчиной, достойным другом Алена Хассона. Хотелось, чтобы и о нем, как об Алене, в Новом Орлеане шептались с уважением и страхом. Как приятно было делать умопомрачительные ставки за карточным столом и в самых пустяковых спорах, а потом ловить на себе удивленные и испуганные взгляды окружающих. Эх! Если бы не это глупое стремление доказать, что он уже давно повзрослел и знает о тайных сторонах жизни побольше многих других! Именно это мальчишество и толкало его на безрассудные поступки. Франсуа даже задрожал от стыда и злости на себя. Теперь стало ясно и то, что в своей ненависти к американцам он просто подражал Алену. Будто попугай повторял слова знаменитого дружка, стараясь перещеголят того в злобности. В конце концов и сам поверил, что разделяет его чувства. А если быть честным, то Хью ему нравился все больше, по крайней мере сейчас он не может сказать, что не любит своего шурина.
Большую часть времени в “Уголке любви” он проводил в своей комнате, часами глядя в окно. Но, конечно, не открывающийся из него вид интересовал Франсуа. Он мучительно искал выход из создавшегося положения. Что делать? Признаться во всем Жану? Возможно, это самое подходящее решение. Но признаться дяде в собственной подлости, двуличии и беспросветной глупости, сказать, что он оказался самонадеянным болваном, было выше его сил. О разговоре на эту тему с сестрой или матерью и подавно не могло быть и речи. Оставался только Хью… Франсуа помрачнел, тяжело вздохнул и вновь повернулся к окну.
Неужели он дошел до того, что будет спокойно наблюдать, как Ален убьет его шурина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Мать и дочь одновременно вскрикнули. Побледневший Джон сделал шаг вперед. Глаза его угрожающе блеснули.
— Все это было очень давно, — поспешил вмешаться Хью, вставая между Жаном и отчимом и укоризненно глядя то на одного, то на другого. — Тех, кто виноват, уже давно нет в живых. Бессмысленно обвинять их. И уж тем более выяснять отношения между нами и портить так счастливо начавшийся день.
— Я не желал никого обидеть, — тихо произнес Жан, глубоко вздохнув. — Просто я попытался объяснить Лизетт свое отношение к ней. К сожалению, проделал я это в обычной для меня неуклюжей манере, — Он сделал шаг в сторону и поклонился Лизетт. — Прошу прощения. Я, честно говоря, уже давно понял, что вы ни в чем не виноваты. — Губы его скривились. — Печально то, что, когда я понял это, мое поведение не изменилось. Оно вошло в привычку, которая стала сильнее меня.
Последняя фраза, будто неожиданная вспышка молнии, высветила много темного и неясного ранее Микаэле. Теперь она поняла, почему постоянно ощущала какую-то напряженность в отношениях матери и дяди, хотя внешне это никак не проявлялось. Еще поразительнее были его слова о привычке, помешавшей исправить что-то в его отношениях с мамой. Микаэла непроизвольно посмотрела на мужа. Мама абсолютно права — гордость не согреет постель. Решено. Она непременно поговорит с Хью!
Жан подошел к Лизетт, осторожно взял ее руку и притронулся к ней губами.
— Может быть, вы разрешите мне попробовать исправить мои ошибки? Не станете возражать, если и я поздравлю вас? Поверите, что я делаю это искренне?
Лизетт растерялась, но не более чем на секунду.
— Oui! Большое спасибо. Надеюсь, что теперь, когда разделяющих нас секретов больше не осталось, мы станем настоящими друзьями, которыми и должны были быть все это время.
Жан слегка нахмурил брови.
— Действительно не осталось секретов?.. — многозначительно прошептал он ей на ухо.
— Dieu! — вдруг заторопилась Лизетт, будто что-то неожиданно вспомнив. — Не кажется ли вам, что мы стали слишком серьезными? По-моему, самое время выслушать тост, который приготовил мой очаровательный зять.
Хью, довольный тем, что напряженный момент остался позади, рассмеялся и, подхватив обеих женщин под руки, направился в гостиную. Оставшись одни, Жан и Джон некоторое время стояли, молча глядя друг на друга, затем Джон протянул руку.
— Мой приемный сын прав. Все осталось в прошлом. У нас нет причин для вражды. Начинается новый этап в истории нашей семьи. Не следует осложнять его воспоминаниями о неприятностях, в которых мы не виноваты.
— Такой поворот дела меня устраивает, — улыбнулся, правда, без особого энтузиазма, Жан. — Для меня интересы семьи всегда были превыше собственных. А если в нашу семью войдете вы, то она, без сомнения, станет сильной и крепкой. Что касается нас с вами… Мы стали старше и, надеюсь, умнее. Лично я с возрастом понял, что лучше приобретать новых друзей, а не врагов.
Жан крепко пожал протянутую руку.
— Пойдем, друг мой, — тепло произнес он, похлопав Джона по спине. — Нам теперь предстоит поднять не один, а по крайней мере два тоста: за разоблачение старого обмана и за расцвет новой дружбы.
Оставался лишь один член семьи, который пока не знал о предстоящей свадьбе, и Лизетт отнюдь не была уверена в том, что он воспримет эту новость спокойно. Об отношениях матери и Джона Ланкастера Франсуа ничего не знал. Он слышал, что когда-то очень давно, еще во время основания компании, они встречались. Он никогда особо и не задумывался над этим. Тем более сейчас. В данный момент все его мысли были заняты Аденом, который должен был появиться в “Уголке любви” в течение ближайших двух дней. Зная, что Хассон намерен убить Хью, Франсуа не находил себе места.
Передавая сестре просьбу Алена, он про себя молил Бога о том, чтобы она отказала. Молитва не была услышана. Легкость, с которой Микаэла и Хью согласились принять “его друга”, ввергла Франсуа в уныние. Но изменить что-то уже было невозможно. С болью в сердце он написал Хассону записку и отправил ее со слугой в Новый Орлеан.
Родственники, занятые собственными проблемами, не замечали, что Франсуа притих, стал реже улыбаться, а обычно жизнерадостный его взгляд сделался грустным. Если кто-то и обратил внимание на это, то решил, что молодому человеку просто скучновато в деревне. Но Франсуа было не до развлечений. Привычный мир рушился по его вине. Чем больше он думал об этом, тем с большей тоской вспоминал, как счастливо он жил до того, как попал в железные объятия Алена.
Размышляя о событиях своей короткой жизни, он вдруг с необычайной ясностью понял, что в появлении проблем, с которыми он постоянно сталкивался и боролся, виноват прежде всего он сам. Нельзя сказать, что в его падении повинен только Ален. Ни к чему сваливать свои грехи на других. Надо найти мужество признать их хотя бы перед собой. Как ни крути, а даже мерзкая идея поживиться за счет собственной компании пришла в голову именно ему. А все из-за того, что хотелось прослыть искушенным в жизни мужчиной, достойным другом Алена Хассона. Хотелось, чтобы и о нем, как об Алене, в Новом Орлеане шептались с уважением и страхом. Как приятно было делать умопомрачительные ставки за карточным столом и в самых пустяковых спорах, а потом ловить на себе удивленные и испуганные взгляды окружающих. Эх! Если бы не это глупое стремление доказать, что он уже давно повзрослел и знает о тайных сторонах жизни побольше многих других! Именно это мальчишество и толкало его на безрассудные поступки. Франсуа даже задрожал от стыда и злости на себя. Теперь стало ясно и то, что в своей ненависти к американцам он просто подражал Алену. Будто попугай повторял слова знаменитого дружка, стараясь перещеголят того в злобности. В конце концов и сам поверил, что разделяет его чувства. А если быть честным, то Хью ему нравился все больше, по крайней мере сейчас он не может сказать, что не любит своего шурина.
Большую часть времени в “Уголке любви” он проводил в своей комнате, часами глядя в окно. Но, конечно, не открывающийся из него вид интересовал Франсуа. Он мучительно искал выход из создавшегося положения. Что делать? Признаться во всем Жану? Возможно, это самое подходящее решение. Но признаться дяде в собственной подлости, двуличии и беспросветной глупости, сказать, что он оказался самонадеянным болваном, было выше его сил. О разговоре на эту тему с сестрой или матерью и подавно не могло быть и речи. Оставался только Хью… Франсуа помрачнел, тяжело вздохнул и вновь повернулся к окну.
Неужели он дошел до того, что будет спокойно наблюдать, как Ален убьет его шурина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103