Это меня и тревожило, поэтому я и спросила, как вы справились… – Она подошла ко мне и провела рукой по моим волосам. – Будьте умницей, нам невыгодно ссориться, – примирительно сказала она. – Чего хотел от вас Эдингер?
Черт знает, какие у нее были связи и возможности! С ней не стоило ссориться, и я бы не поручился, что она не могла узнать о моем разговоре с Эдингером от кого-нибудь из его окружения, поэтому я не собирался сильно отклоняться от истины.
– Он просил показать рацию, при помощи которой Блейк сносился с Лондоном, – признался я с таким видом, точно Янковская вырвала это признание против моей воли.
– Рацию?! – воскликнула Янковская. – Но ведь это же блеф!
– То есть как “блеф”? – спросил я. – Разве у Блейка не было рации?
Янковская пожала плечами:
– Я лично никогда не слыхала ни о какой рации. Конечно, могла быть, и каким-нибудь путем немцы могли о ней пронюхать. Но вы-то… это рискованный путь – блефовать с немцами! Вы о рации не знаете ничего, а играть с ними комедию долго не удастся, вы рискуете головой.
Я насмешливо посмотрел на Янковскую:
– Ну а если я обнаружил рацию?
– Вы?! – На этот раз она удивилась вполне искренне. – Каким образом?
– Я нашел в этом кабинете кое-какие координаты, которые помогли мне…
Я сказал это так, точно это было самое повседневное дело – находить тайные передатчики, посредством которых резиденты английской секретной службы осуществляют свою связь.
Янковская широко раскрыла глаза:
– Вы это серьезно?
– Вполне.
– И вы нашли указание на местонахождение рации в этом кабинете?
– Вот именно.
– Но каким образом?
– Это мой секрет.
– И знаете позывные и код?
– Приблизительно.
– И преподнесли этот подарок Эдингеру?
– Почти.
– Ну, знаете ли… – В ее глазах блеснуло даже восхищение. – Вы далеко пойдете!
На несколько мгновений она утратила обычную выдержку и превратилась просто в женщину, восхищающуюся сильным мужчиной.
– Я рада, что не ошиблась в вас. – Она опустилась в кресло и закурила папиросу. – Кажется, вы способны завоевать мое сердце!
Но я остерегался этой женщины. Кто знает, какие причины на самом деле побудили ее погубить Блейка!
– Мне трудно в это поверить, – меланхолично произнес я, отходя к окну. – Вряд ли вы способны полюбить кого-нибудь, кроме себя.
Янковская не ответила, она только нервно потушила папиросу, долго сидела молча, потом поднялась и тихо, не прощаясь, ушла.
Наступила пятница.
А мне было сказано: вторник или пятница, от пяти до семи, книжная лавка на площади против Домской церкви…
Эта церковь, построенная еще в тринадцатом веке, один из красивейших архитектурных памятников Риги, пережила все бомбардировки и превратности войны, уцелела до наших дней и посейчас украшает старинную Домскую площадь.
Все мне нравилось в этом районе: и древняя церковь, и прилегающие к ней узкие улочки и переулки, нравились выстроенные в готическом стиле дома и вымощенные булыжником мостовые…
Все здесь дышало стариной, все давало почувствовать полет времени.
Я шел по Известковой улице, улице бесчисленных магазинов и магазинчиков, посреди оживленно снующих прохожих…
Тот, кто никогда не был здесь прежде, не заметил бы ничего особенного: множество магазинов и множество прохожих. Но я – то бывал на этой улице и раньше, всего несколько месяцев назад, я – то замечал: вот магазин как магазин, а рядом пустое помещение, запертые двери, голые витрины, и опять пустое помещение и запертые двери…
И все же, чем дальше шел я по Известковой улице, тем больше улучшалось мое настроение: все дальше уходил я от того, кто был Дэвисом Блейком, уходил от его “цветов зла”, и от “Цветов” Бодлера, и от изящных томиков Марселя Пруста, от чужой просторной квартиры и от чужих, доставшихся мне в наследство вещей, от нехитрых девушек и двуличной Янковской, от ее угроз и заигрываний, от всего непривычного и чуждого, уходил и все больше становился самим собой…
Вот и Домская площадь, церковь и против нее букинистический магазин. Большое окно, в котором выставлены книги. Низкая, наполовину застекленная дверь…
Я открыл ее. Зазвенел колокольчик, прикрепленный к двери. Должно быть, хозяин не всегда сидел в своей лавке и отлучался в помещение, расположенное позади магазинчика.
На этот раз хозяин был у прилавка. Угрюмый, небритый латыш. Седая щетина покрывала синеватые склеротические щеки, разрисованные багровыми жилками.
Хозяин был не один: еще через дверное стекло я заметил, что над прилавком склонился какой-то покупатель.
Я вошел и невольно сделал шаг обратно, неприятно пораженный встречей…
Я увидел Гашке! Да, того самого Гашке, с которым лежал в госпитале в одной палате и которого мельком заметил в канцелярии гестапо.
Он небрежно на меня покосился и сделал вид, что не узнал, а может быть, и в самом деле забыл, и опять склонился над прилавком. Усилием воли я принудил себя приблизиться к прилавку. Перед господином Гашке в изобилии лежали открытки с изображением обнаженных красавиц в весьма нескромных позах.
– Чем могу служить? – по-немецки обратился ко мне хозяин магазина.
Секунду я колебался, но пароль, полученный мною, звучал столь невинно, что я решил не обращать на Гашке внимания.
– Я разыскиваю первое издание “Фауста”. Первое издание, вышедшее в тысяча восемьсот восьмом году.
– Вы хотите слишком многого, – ответил мне продавец.
– Я не пожалею никаких денег, – настаивал я.
– Откуда в моем скромном магазине может быть такая редкость? Но я могу предложить вам одно из позднейших изданий, с отличными иллюстрациями.
– Нет, мне нужно издание тысяча восемьсот восьмого года, – настойчиво повторил я.
– И я бы взял с вас не слишком дорого, – настаивал на своем предложении продавец.
– Нет, – твердо сказал я. – Мне нужно первое издание, если вы не можете его достать, мне придется уйти.
Сказано было все, что следовало сказать для того, чтобы тебя признали своим в этом тесном и темном магазинчике, но почему-то я не был уверен в ответе. Меня смущало присутствие господина Гашке.
Однако продавец не стал медлить и толкнул дверь в помещение, примыкавшее к магазину, – маленькую комнату с убогой железной койкой, с голым, ничем не покрытым столом и с табуреткой, на которой стояло ведро с чистой водой. Похоже, что хозяин жил в этой комнатке, напоминавшей тюремную камеру.
– Прошу вас, – произнес продавец. – Пройдите.
Сам он остался на месте, пропустил меня, и не успел я оглядеться, как в комнату вошел Гашке.
Дверь затворилась.
Гашке держал в руках открытки. Одним движением он сложил их как карточную колоду и небрежно положил на край стола.
– Садитесь, товарищ Макаров, Андрей Семенович, – сказал он по-русски. – Я уже давно жду вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Черт знает, какие у нее были связи и возможности! С ней не стоило ссориться, и я бы не поручился, что она не могла узнать о моем разговоре с Эдингером от кого-нибудь из его окружения, поэтому я не собирался сильно отклоняться от истины.
– Он просил показать рацию, при помощи которой Блейк сносился с Лондоном, – признался я с таким видом, точно Янковская вырвала это признание против моей воли.
– Рацию?! – воскликнула Янковская. – Но ведь это же блеф!
– То есть как “блеф”? – спросил я. – Разве у Блейка не было рации?
Янковская пожала плечами:
– Я лично никогда не слыхала ни о какой рации. Конечно, могла быть, и каким-нибудь путем немцы могли о ней пронюхать. Но вы-то… это рискованный путь – блефовать с немцами! Вы о рации не знаете ничего, а играть с ними комедию долго не удастся, вы рискуете головой.
Я насмешливо посмотрел на Янковскую:
– Ну а если я обнаружил рацию?
– Вы?! – На этот раз она удивилась вполне искренне. – Каким образом?
– Я нашел в этом кабинете кое-какие координаты, которые помогли мне…
Я сказал это так, точно это было самое повседневное дело – находить тайные передатчики, посредством которых резиденты английской секретной службы осуществляют свою связь.
Янковская широко раскрыла глаза:
– Вы это серьезно?
– Вполне.
– И вы нашли указание на местонахождение рации в этом кабинете?
– Вот именно.
– Но каким образом?
– Это мой секрет.
– И знаете позывные и код?
– Приблизительно.
– И преподнесли этот подарок Эдингеру?
– Почти.
– Ну, знаете ли… – В ее глазах блеснуло даже восхищение. – Вы далеко пойдете!
На несколько мгновений она утратила обычную выдержку и превратилась просто в женщину, восхищающуюся сильным мужчиной.
– Я рада, что не ошиблась в вас. – Она опустилась в кресло и закурила папиросу. – Кажется, вы способны завоевать мое сердце!
Но я остерегался этой женщины. Кто знает, какие причины на самом деле побудили ее погубить Блейка!
– Мне трудно в это поверить, – меланхолично произнес я, отходя к окну. – Вряд ли вы способны полюбить кого-нибудь, кроме себя.
Янковская не ответила, она только нервно потушила папиросу, долго сидела молча, потом поднялась и тихо, не прощаясь, ушла.
Наступила пятница.
А мне было сказано: вторник или пятница, от пяти до семи, книжная лавка на площади против Домской церкви…
Эта церковь, построенная еще в тринадцатом веке, один из красивейших архитектурных памятников Риги, пережила все бомбардировки и превратности войны, уцелела до наших дней и посейчас украшает старинную Домскую площадь.
Все мне нравилось в этом районе: и древняя церковь, и прилегающие к ней узкие улочки и переулки, нравились выстроенные в готическом стиле дома и вымощенные булыжником мостовые…
Все здесь дышало стариной, все давало почувствовать полет времени.
Я шел по Известковой улице, улице бесчисленных магазинов и магазинчиков, посреди оживленно снующих прохожих…
Тот, кто никогда не был здесь прежде, не заметил бы ничего особенного: множество магазинов и множество прохожих. Но я – то бывал на этой улице и раньше, всего несколько месяцев назад, я – то замечал: вот магазин как магазин, а рядом пустое помещение, запертые двери, голые витрины, и опять пустое помещение и запертые двери…
И все же, чем дальше шел я по Известковой улице, тем больше улучшалось мое настроение: все дальше уходил я от того, кто был Дэвисом Блейком, уходил от его “цветов зла”, и от “Цветов” Бодлера, и от изящных томиков Марселя Пруста, от чужой просторной квартиры и от чужих, доставшихся мне в наследство вещей, от нехитрых девушек и двуличной Янковской, от ее угроз и заигрываний, от всего непривычного и чуждого, уходил и все больше становился самим собой…
Вот и Домская площадь, церковь и против нее букинистический магазин. Большое окно, в котором выставлены книги. Низкая, наполовину застекленная дверь…
Я открыл ее. Зазвенел колокольчик, прикрепленный к двери. Должно быть, хозяин не всегда сидел в своей лавке и отлучался в помещение, расположенное позади магазинчика.
На этот раз хозяин был у прилавка. Угрюмый, небритый латыш. Седая щетина покрывала синеватые склеротические щеки, разрисованные багровыми жилками.
Хозяин был не один: еще через дверное стекло я заметил, что над прилавком склонился какой-то покупатель.
Я вошел и невольно сделал шаг обратно, неприятно пораженный встречей…
Я увидел Гашке! Да, того самого Гашке, с которым лежал в госпитале в одной палате и которого мельком заметил в канцелярии гестапо.
Он небрежно на меня покосился и сделал вид, что не узнал, а может быть, и в самом деле забыл, и опять склонился над прилавком. Усилием воли я принудил себя приблизиться к прилавку. Перед господином Гашке в изобилии лежали открытки с изображением обнаженных красавиц в весьма нескромных позах.
– Чем могу служить? – по-немецки обратился ко мне хозяин магазина.
Секунду я колебался, но пароль, полученный мною, звучал столь невинно, что я решил не обращать на Гашке внимания.
– Я разыскиваю первое издание “Фауста”. Первое издание, вышедшее в тысяча восемьсот восьмом году.
– Вы хотите слишком многого, – ответил мне продавец.
– Я не пожалею никаких денег, – настаивал я.
– Откуда в моем скромном магазине может быть такая редкость? Но я могу предложить вам одно из позднейших изданий, с отличными иллюстрациями.
– Нет, мне нужно издание тысяча восемьсот восьмого года, – настойчиво повторил я.
– И я бы взял с вас не слишком дорого, – настаивал на своем предложении продавец.
– Нет, – твердо сказал я. – Мне нужно первое издание, если вы не можете его достать, мне придется уйти.
Сказано было все, что следовало сказать для того, чтобы тебя признали своим в этом тесном и темном магазинчике, но почему-то я не был уверен в ответе. Меня смущало присутствие господина Гашке.
Однако продавец не стал медлить и толкнул дверь в помещение, примыкавшее к магазину, – маленькую комнату с убогой железной койкой, с голым, ничем не покрытым столом и с табуреткой, на которой стояло ведро с чистой водой. Похоже, что хозяин жил в этой комнатке, напоминавшей тюремную камеру.
– Прошу вас, – произнес продавец. – Пройдите.
Сам он остался на месте, пропустил меня, и не успел я оглядеться, как в комнату вошел Гашке.
Дверь затворилась.
Гашке держал в руках открытки. Одним движением он сложил их как карточную колоду и небрежно положил на край стола.
– Садитесь, товарищ Макаров, Андрей Семенович, – сказал он по-русски. – Я уже давно жду вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74