О том, что делал Пронин, я говорить не берусь. Но если Железнов изо дня в день участвовал в делах, требовавших от него исключительной смелости и ловкости, Пронин, я думаю, делал еще больше.
А я в это время неторопливо вставал по утрам, пил кофе, встречался с Янковской, фланировал по улицам…
Я старался поменьше привлекать к себе внимания, боялся выдать себя, и мне казалось, что я совсем не гожусь в актеры.
Иногда мы с Янковской ездили в гости ко всяким негодяям, которых давно пора было расстрелять. Время от времени я принимал своих девушек, снабжавших меня недорогой информацией. Впрочем, девушки отсеивались, они заходили все реже и реже, я не проявлял большого интереса ни к их сообщениям, ни к ним самим…
Да, такова была внешняя сторона жизни, и если бы рядом не находился Железнов, если бы я не сознавал, что где-то поблизости находится Пронин, если бы мне не была ясна вся шаткость и зыбкость собственного моего положения, я бы мог вообразить себя персонажем какого-нибудь мещанского романа, перенесенным волею автора в прошлый век…
За этот год я крепко подружился с Железновым, стал называть его Виктором, а он меня Андреем; мы были погодки, и в главных своих направлениях жизнь наша текла одинаково.
Сын питерского рабочего, погибшего на фронте в бою против Юденича, Виктор Железнов еще подростком познакомился с Прониным. После гибели отца тот как бы взял над мальчиком шефство. Виктор учился, очень много учился, – на этот счет Пронин был суров. Получив образование, Виктор, всегда чуточку влюбленный в своего опекуна, пошел на работу в органы государственной безопасности, и в ранней юности, и в последующие годы Пронин во всем был для него примером.
Меня интересовала история появления Пронина в Риге, и Железнов, хоть и не очень подробно, рассказал мне об этом.
Когда командование решило заслать Пронина в тыл к гитлеровцам, план переброски вырабатывал он сам.
В часть он прибыл под фамилией Гашке; о том, кто это на самом деле, знали только командир, комиссар полка да командир роты, в которую был назначен Гашке. Пронин ждал подходящего случая. Таким он посчитал день, когда осколком снаряда был убит начальник штаба полка. Так как на эти же дни был намечен отход группы наших войск на новые позиции, Пронин получил приказы, которые через два дня должны были устареть, хорошенько запомнил дислокацию войск, которая через два дня должна была измениться, и собрался в путь.
Проводить “перебежчика” прибыл начальник разведотдела армии.
На тот случай, если бы у немцев оказался на нашей стороне какой-нибудь осведомитель, в целях полной дезинформации был пущен слух, что Гашке проник в штаб полка, убил начальника штаба и похитил секретные документы.
Выждав, когда в постоянной перестрелке между противными сторонами наступало недолгое затишье, начальник разведотдела и Пронин вышли на линию расположения роты.
Они стали за кустами жимолости. Пронин в последний раз измерил глазами расстояние, которое ему предстояло прибежать, пожал своему провожатому руку – в его лице он прощался со всем тем, ради чего шел рисковать своей жизнью, – шагнул было из-за кустов, и в этот миг немцы снова открыли стрельбу.
Нет, не по перебежчику, его они не успели еще увидеть, и, однако, один из выстрелов поразил Пронина.
Он покачнулся и прислонился к ветвям жимолости, которые не могли служить никакой опорой.
– Вы ранены? – тревожно воскликнул начальник разведотдела, хотя это было очевидно без слов.
– Кажется, – сказал Пронин. – Где-то под ключицей…
– Ну, в таком разе пошли в госпиталь, – предложил начальник разведотдела. – Операция отменяется.
– Ни в коем случае! – возразил Пронин. – Надо идти.
– А как же рана? – спросил начальник разведотдела.
– А может, она и послужит мне лучшей рекомендацией, – сказал Пронин. – Вы сами видите, обстановка не для госпиталя!
– Не советую, товарищ Пронин, – сказал начальник разведотдела. – Может, еще и кость задета…
– Ничего, сегодня командую я, разведчик должен уметь пользоваться обстоятельствами, рискну, – сказал Пронин. – Кланяйтесь там…
Он поморщился, отстранил от себя ветку с багровыми волчьими ягодами, рванулся и побежал в сторону противника.
С нашей стороны по перебежчику, разумеется, открыли стрельбу; стреляли, как это заранее было приказано, холостыми патронами, хотя для Пронина риск все равно был большой: и с той и с другой стороны кто-нибудь всегда мог пустить настоящую пулю.
Немцы сразу поняли, кто к ним устремился, и прекратили обстрел.
Остальное было понятно. Пронину удалось осуществить свой замысел. Он упал перед самыми позициями немцев, обессиленный, истекающий кровью, счастливый, что добежал до “своих”…
В нем погиб талантливый актер, в этом я убедился, наблюдая его в госпитале.
С самим Прониным за всю зиму я встретился всего лишь один раз, да и это свидание навряд ли состоялось бы, если бы Эдингер не поставил меня, что называется, в безвыходное положение.
Да, Эдингер становился все настойчивее, все чаще и чаще требовал он от меня реальных доказательств моего сотрудничества с немцами. От меня ждали многого и поэтому относились ко мне с известной снисходительностью, но в конце концов я должен был предъявить свою агентурную сеть и свои средства связи, именно это и должно было быть моим вкладом в фирму, именовавшуюся “Германский рейх”.
Как и ожидалось, Эдингер припер меня к стене.
– Милейший Блейк, вы злоупотребляете нашей снисходительностью, – сказал он, пригласив меня как-то к себе. – Но больше мы не намерены ждать. Мы понимаем, что вашу агентуру надо подготовить для новых задач, серьезных агентов не перебрасывают из рук в руки, точно мячик, но ваши связи с Лондоном мы хотим теперь же взять под свой контроль. Я желаю, чтобы вы предъявили нам свою рацию. В среду, или, скажем, в четверг вы дадите нам это доказательство своего сотрудничества, или мне придется переправить вас в Берлин…
Вечером я сообщил об этом требовании Железнову.
– На этот раз господин обергруппенфюрер от вас, пожалуй, не отвяжется, – сказал Виктор. – Доложу начальству, что-нибудь да придумаем.
На следующий день Виктор передал, что Пронин хочет со мной встретиться и назначает свидание в кинотеатре “Сплендид”.
Я пришел в назначенный день на последний сеанс (в это время всегда бывало мало публики: для хождения по городу после десяти часов требовались специальные пропуска), взял билет – двадцатый ряд, справа, – и ряд и сторона были названы заранее. Зал погрузился в темноту, сеанс начался; минут через двадцать кто-то ко мне подсел.
– Добрый вечер, – тихо сказал Пронин. Он крепко пожал мою руку. – Ну, что случилось? Какую еще там рацию требует от вас Эдингер?
Я повторил все, о чем уже рассказывал Железнову, и со всей возможной точностью изложил свой разговор с Эдингером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74