Областной комитет партии помещался в одном из тех двухэтажных зданий, которые издали производили впечатление капитальных построек.
Доронин вошёл. В длинном и узком коридоре громоздились большие, ещё не открытые ящики. Спотыкаясь о них и оживлённо беседуя, по коридору проходили люди.
Слышался стук пишущей машинки, кто-то за тонкой стеной дул в трубку и усталым голосом настойчиво повторял позывные. Доронин ощутил знакомую атмосферу крупного штаба после передислокации.
Ему показали, как пройти в отдел кадров. В большой комнате, неярко освещённой одной электрической лампочкой, находилось много людей. Люди эти сидели на низеньких табуретках перед опрокинутыми ящиками, превращёнными в письменные столы. На Доронина никто не обратил внимания. В комнате стоял шум, откуда-то из облака табачного дыма вырывалась пулемётная дробь пишущей машинки. Трезвонил телефон, и казалось, что все в этой комнате разговаривают одновременно.
Инструктор отдела кадров встретил Доронина как старого знакомого.
– Мы, понимаете, только что переехали. Помещение будет готово дней через пять… Пока три отдела в одной комнате. Ну что ж, заполняйте анкету.
Доронин заполнил анкету и написал автобиографию.
– Теперь пойдём к секретарю обкома, – сказал инструктор, взяв документы.
В конце коридора он исчез за дверью, но через минуту возвратился и сказал:
– Товарищ Русанов примет вас минут через пятнадцать.
Доронин вышел на крыльцо. Всё здесь было новым, непривычным… Доронин вспомнил величественно-спокойное здание Смольного в Ленинграде. Тихие, бесконечные коридоры…
«Как далеко теперь все это! – подумал он. – Чтобы доехать отсюда до Москвы, надо потратить почти полмесяца!… Десять тысяч километров по прямой!…»
Это расстояние трудно было себе представить…
«Сколько же времени, – думал Доронин, – идут сюда грузы, посылки, литература? Месяцы?… А зимой связь становится, наверное, ещё более трудной».
Размышляя об этом, Доронин всё время ощущал какое-то неясное, тревожащее чувство. Что-то неприятное, досадное лежало на дне сознания и не давало покоя.
«Что же это такое?» – силился понять Доронин.
Внезапно он вспомнил о людях, сидевших на пирсе и ожидавших отправки на материк.
«Вот оно что!»
Доронин почувствовал неприязнь к этим людям. Сейчас на Сахалине каждый человек на счету, а их, видите ли, не устраивают здешние условия!
«А может быть, не все они дезертиры? – подумал Доронин. – Ведь с людьми надо работать!»
Он ощутил острое недовольство собой: «Почему же я не разузнал, в чём дело, не поговорил с ними, не попытался их задержать?…»
Его размышления прервал голос инструктора:
– А я вас по всему дому ищу. Товарищ Русанов ждёт.
Войдя в кабинет секретаря обкома, Доронин растерянно остановился на пороге.
В глубине комнаты за низким черным столом, у стены, увешанной картами, сидел Григорий Петрович.
«Как? Неужели он и есть секретарь? Может быть, я не туда вошёл?» – мгновенно пронеслось в сознании Доронина.
А Русанов, видимо, нисколько не удивился.
– Здравствуйте, старый знакомый, – с улыбкой сказал он, вставая и выходя из-за стола. – Поздравляю с прибытием на Сахалин. Ну как, дочитали Дорошевича?
– Бросил на половине, – смущённо сказал Доронин, – давняя история…
– А знать её не мешает. Для сравнения… – сказал Русанов и, положив руку на плечо Доронина, подвёл его к стоявшему перед столом креслу, усадил, а сам вернулся на своё место.
Положив ладони на стол и слегка постукивая пальцами, он некоторое время молча, с выжидающей улыбкой смотрел на Доронина, затем сказал:
– Ну, как самочувствие?
Доронин решил, что речь идёт о морском переходе, который дался ему нелегко.
– С непривычки трудно, – ответил он. – На твёрдой земле куда лучше.
Русанов улыбнулся.
– Так, – сказал он, – на твёрдой земле. Значит, чувствуете под собой твёрдую землю? Крепко стоите?
И Доронин понял, что, спрашивая его о самочувствии, Русанов имел в виду совсем другое.
– А знаете, товарищ Доронин, тогда, на пароходе, мне показалось, что вы без особой охоты едете к нам…
– Товарищ секретарь обкома, – глядя прямо в глаза Русанову, ответил Доронин. – Я скажу и об этом, но прежде всего я должен… – Он сделал паузу и с неожиданной для самого себя горячностью продолжал: – На пирсе я был свидетелем недопустимой вещи: люди, несколько человек, бежали на материк. Очевидно, некоторые из них рвачи, летуны. Но, вероятно, не все. В том, что они смогли уехать, виноваты и ваши работники. Я тоже виноват: мне надо было тут же поговорить с ними. Как можно допускать, чтобы люди сейчас уезжали с Сахалина? Я понимаю, конечно, вас в это время не было на острове…
– Но это не меняет дела, – закончил за него Русанов.
– Да, по существу, это не меняет дела.
– Что же, – Русанов, сдвинул свои густые брови, – спасибо за критику, товарищ Доронин. К этому разговору мы ещё вернёмся…
– Вас интересует моё самочувствие, – сказал Доронин. – Меня послали сюда работать. Хотелось бы поскорее приступить к делу.
– Это искренне? – внимательно глядя на него, спросил Русанов. – Давайте говорить напрямик.
Доронин понял, что наступает тот главный разговор, от которого зависит окончательное решение всей его дальнейшей судьбы.
– Я тоже хочу говорить напрямик, товарищ секретарь обкома, – решительно сказал он. – Всю дорогу я думал об этом разговоре с вами. Я только хочу, чтобы вы меня правильно поняли…
– Постараюсь, – с улыбкой сказал Русанов.
– Вы уже знаете по документам мою биографию, – продолжал Доронин. – Вся моя жизнь была связана с армией. Теперь, после войны, я думал пойти в академию, наладить семейную жизнь… ведь у меня и семьи-то нет… И вдруг демобилизация. Все планы, все мечты насмарку.
Он остановился.
– Да, это обидно, – сочувственно сказал внимательно слушавший его Русанов.
– Я хочу, чтобы вы правильно поняли меня, – повторил Доронин. – Тут дело не в обидах. У каждого коммуниста есть главный долг, перед которым должны отступить все личные чувства. Я буду работать честно, в этом можете не сомневаться.
Русанов медленно покачал головой.
– Не то, товарищ Доронин, не то, – сказал он, и в тоне его послышалась нотка сожаления.
– Что «не то»? – не понял Доронин.
– Не то вы говорите, не то чувствуете. Вы… как бы это сказать… жертву партии приносите. А ей не нужна ваша жертва, понимаете, не нужна. Ей нужны вы сами, нужны ваш ум, воля, сердце, сердце нужно, понимаете ли вы это, чудак-человек! Вы вбили себе в голову, что ваша судьба сломана и что впереди вас уже не ждёт ничего хорошего. Вы позволили себе распуститься, впасть в какое-то вялое состояние. Я ещё там, в трюме, это заметил.
– Но… – начал было Доронин, краснея.
– Погодите, – прервал его Русанов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85