С тех пор как умерла его мать, на свете не осталось людей, которым он был бы нужен… С этими мыслями Джон повернулся и зашагал вверх по холму, отметив про себя, что до сих пор ощущение одиночества никогда по-настоящему не беспокоило его.
Да, у него много друзей, но, случись с ним что-нибудь, никто из них не будет особенно переживать. Эта мысль уже давно исподволь тревожила его мозг, и сейчас он, как прежде, не стал отмахиваться от нее. Если проблема существует, ее надо решать.
И почему-то именно теперь этот вопрос Джон поставил перед собой со всей откровенностью; ответ не заставил себя долго ждать. Он оказался прост как дважды два. Нельзя жить одному, подумал Джон. И нельзя жить для себя одного. Конечно, можно найти какую-нибудь женщину, многие так и делают, и у кого-то это получается удачно. Но как найти ту, единственную?… Вот говорят, это просто — звонок в дверь, ты летишь на крыльях любви, немного бренди, ну и все такое… У него это никогда не получалось. Иногда он приходил к выводу, что нашел наконец то, что надо. Это как в гольфе — иногда тебе кажется, что ты попал шаром в лунку. Ты уверен, что играл блестяще, а оказывается, промазал… Так и с женщинами. Конечно, винить в этом нужно только себя. До сих пор одиночество не беспокоило его, ему нравилось быть предоставленным самому себе. Он чувствовал себя свободным и счастливым — никаких уз, никаких обязательств, никто не обвиняет тебя в "эгоизме. Но так было раньше. Теперь он окончательно понял, что не может больше быть один. И со свойственным военному человеку прагматизмом решил, что, когда очередное задание на море будет выполнено, он вернется домой, женится, обзаведется детьми и тоже будет выдерживать в погребах портвейн…, для своего сына. Он с радостью расстанется с независимостью, она больше ему не нужна, так как может привести к катастрофе.
Сына он конечно же отправит в Мальборо. Может, к тому времени он усовершенствует у себя в имении водопровод…
Принятое решение нисколько не удивило его. Он привык думать быстро. Эта его способность всегда удивляла друзей, и они принимали ее за импульсивность. Но они ошибались. Он был хорошим солдатом именно потому, что никогда не принимал скоропалительных решений, и перенес эту способность в сферу личной жизни. Теперь он стоял перед проблемой, решение которой было так же просто, как решение элементарной школьной задачки, — ему надо жениться и заиметь детей. Вот он, единственно правильный ответ! Джон улыбнулся и подумал, что осталось только воплотить его в реальность.
Мэрион Шебир стояла, опершись о парапет, и смотрела вниз. Сверху она видела, как Джон остановился около Дженкинса, поливавшего свою любимую лужайку. Они перемолвились несколькими фразами, и Джон рассмеялся. Его загорелое лицо вдруг сделалось открытым и сияющим, и на нем появилось мальчишеское выражение. При звуке этого смеха что-то словно кольнуло ее. Как это просто: вот так вот взять да и рассмеяться, весело, свободно, открыто! Трудно даже вспомнить, когда она сама смеялась так в последний раз.
Джон Ричмонд прошел через двор, направляясь к ступенькам, ведущим на галерею. Дважды в сутки — утром и днем — он приходил сюда перемолвиться парой слов с часовым и спросить арестантов, не нужно ли им чего-нибудь. Он всегда был неизменно вежлив и корректен, и перед тем как ступить на лестницу, словно оставлял позади часть себя.
Поднявшись на галерею, Джон поздоровался с нею. Она повернулась ему навстречу и, легким движением потерев руки друг о дружку, стряхнула крупицы мха, прилипшие к ее ладоням.
— «Данун» ушел, — заметила она.
— Да, ушел.
— И теперь вы остались в одиночестве, хозяин Моры. — Она произнесла эти слова легко и весело и, прежде чем он успел ответить, продолжала:
— Я видела, как он скрылся за мысом.
Всегда грустно смотреть, как уплывает корабль. Хотя, признаться, к «Дануну» я не испытываю особых чувств.
— Будь я на вашем месте, я бы тоже не испытывал, — сказал Джон.
Она рассмеялась:
— Неужели вы можете представить себя на моем месте, в роли пленницы? Это, должно быть, совершенно новое ощущение для вас.
— Постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы сделать ваше пребывание здесь как можно более…
Она подняла руку, прервав его:
— Ой нет, ради бога… Не начинайте снова говорить как надсмотрщик. Только что там внизу вы смеялись и были так естественны. Побудьте таким еще немножко. Я вижу, вы удивлены?
Сейчас она не могла бы объяснить даже самой себе, откуда у нее взялось это игривое настроение. Может быть, это всего лишь реакция на последние события, на тяжесть политических перипетий, коснувшихся лично ее? Должно быть, подсознательно ей захотелось хоть что-нибудь изменить.
— Да, удивлен, — признался Джон. — Я думал, что для вас я всего лишь надсмотрщик.
Она кивнула, вспомнив день прибытия в Форт-Себастьян.
— Да, я не сдержалась тогда и прошу извинить меня. — Потом, улыбнувшись, словно желая забыть об этом, спросила:
— А что смешного сказал вам повар?
Джон усмехнулся:
— Не скажу. Это не для женских ушей.
Она покачала головой:
— Вряд ли это могло бы оскорбить мой слух. До замужества я работала продавщицей и приходилось слышать всякое.
Она замолчала. Слово «замужество» мысленно вернуло ее в прежние времена, и по ее задумчивому взгляду Джон понял, что она сейчас витает где-то далеко. На мрачном фоне серого камня ее залитая солнцем фигурка в зеленой юбке и белой блузке выделялась ярким пятном, золотые браслеты мелодично позвякивали на ее запястьях, когда она выставила вперед руки, чтобы облокотиться о парапет. Она казалась выше ростом благодаря гордой осанке и стройной грациозности тела. Такая женщина, подумал Джон, могла бы смотреться где угодно…, и на танцевальной вечеринке, и на самых изысканных приемах… Но только не в гуще этих киренийских интриг. Она влипла в эту историю благодаря Шебиру, и Джон с трудом представлял себе, что она могла на самом деле любить Кирению… Женщины, попавшие в политику, выглядят совсем иначе… Они всегда или очень тощие, или, напротив, растолстевшие…
Усталость и гнев, казалось, улетучились, теперь она была молода, свежа и…, так привлекательна, что ни один мужчина не смог бы устоять перед нею. — Если бы она сейчас стояла вот так, как теперь, облокотившись о перила открытой площадки какого-нибудь отеля в Каннах, ни один мужчина не смог бы пройти мимо…
— Скажите, — проговорила она, прервав его мысли, — вы хорошо знали Хадида в Оксфорде?
— Не очень. Мы были в одной команде по регби, а однажды вместе провели уик-энд в Уэльсе. Мы учились в разных группах и редко виделись.
— А как вы находите, он сильно изменился с тех пор? Нет, ну конечно же изменился.
— Это было очень давно, с тех пор много чего произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Да, у него много друзей, но, случись с ним что-нибудь, никто из них не будет особенно переживать. Эта мысль уже давно исподволь тревожила его мозг, и сейчас он, как прежде, не стал отмахиваться от нее. Если проблема существует, ее надо решать.
И почему-то именно теперь этот вопрос Джон поставил перед собой со всей откровенностью; ответ не заставил себя долго ждать. Он оказался прост как дважды два. Нельзя жить одному, подумал Джон. И нельзя жить для себя одного. Конечно, можно найти какую-нибудь женщину, многие так и делают, и у кого-то это получается удачно. Но как найти ту, единственную?… Вот говорят, это просто — звонок в дверь, ты летишь на крыльях любви, немного бренди, ну и все такое… У него это никогда не получалось. Иногда он приходил к выводу, что нашел наконец то, что надо. Это как в гольфе — иногда тебе кажется, что ты попал шаром в лунку. Ты уверен, что играл блестяще, а оказывается, промазал… Так и с женщинами. Конечно, винить в этом нужно только себя. До сих пор одиночество не беспокоило его, ему нравилось быть предоставленным самому себе. Он чувствовал себя свободным и счастливым — никаких уз, никаких обязательств, никто не обвиняет тебя в "эгоизме. Но так было раньше. Теперь он окончательно понял, что не может больше быть один. И со свойственным военному человеку прагматизмом решил, что, когда очередное задание на море будет выполнено, он вернется домой, женится, обзаведется детьми и тоже будет выдерживать в погребах портвейн…, для своего сына. Он с радостью расстанется с независимостью, она больше ему не нужна, так как может привести к катастрофе.
Сына он конечно же отправит в Мальборо. Может, к тому времени он усовершенствует у себя в имении водопровод…
Принятое решение нисколько не удивило его. Он привык думать быстро. Эта его способность всегда удивляла друзей, и они принимали ее за импульсивность. Но они ошибались. Он был хорошим солдатом именно потому, что никогда не принимал скоропалительных решений, и перенес эту способность в сферу личной жизни. Теперь он стоял перед проблемой, решение которой было так же просто, как решение элементарной школьной задачки, — ему надо жениться и заиметь детей. Вот он, единственно правильный ответ! Джон улыбнулся и подумал, что осталось только воплотить его в реальность.
Мэрион Шебир стояла, опершись о парапет, и смотрела вниз. Сверху она видела, как Джон остановился около Дженкинса, поливавшего свою любимую лужайку. Они перемолвились несколькими фразами, и Джон рассмеялся. Его загорелое лицо вдруг сделалось открытым и сияющим, и на нем появилось мальчишеское выражение. При звуке этого смеха что-то словно кольнуло ее. Как это просто: вот так вот взять да и рассмеяться, весело, свободно, открыто! Трудно даже вспомнить, когда она сама смеялась так в последний раз.
Джон Ричмонд прошел через двор, направляясь к ступенькам, ведущим на галерею. Дважды в сутки — утром и днем — он приходил сюда перемолвиться парой слов с часовым и спросить арестантов, не нужно ли им чего-нибудь. Он всегда был неизменно вежлив и корректен, и перед тем как ступить на лестницу, словно оставлял позади часть себя.
Поднявшись на галерею, Джон поздоровался с нею. Она повернулась ему навстречу и, легким движением потерев руки друг о дружку, стряхнула крупицы мха, прилипшие к ее ладоням.
— «Данун» ушел, — заметила она.
— Да, ушел.
— И теперь вы остались в одиночестве, хозяин Моры. — Она произнесла эти слова легко и весело и, прежде чем он успел ответить, продолжала:
— Я видела, как он скрылся за мысом.
Всегда грустно смотреть, как уплывает корабль. Хотя, признаться, к «Дануну» я не испытываю особых чувств.
— Будь я на вашем месте, я бы тоже не испытывал, — сказал Джон.
Она рассмеялась:
— Неужели вы можете представить себя на моем месте, в роли пленницы? Это, должно быть, совершенно новое ощущение для вас.
— Постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы сделать ваше пребывание здесь как можно более…
Она подняла руку, прервав его:
— Ой нет, ради бога… Не начинайте снова говорить как надсмотрщик. Только что там внизу вы смеялись и были так естественны. Побудьте таким еще немножко. Я вижу, вы удивлены?
Сейчас она не могла бы объяснить даже самой себе, откуда у нее взялось это игривое настроение. Может быть, это всего лишь реакция на последние события, на тяжесть политических перипетий, коснувшихся лично ее? Должно быть, подсознательно ей захотелось хоть что-нибудь изменить.
— Да, удивлен, — признался Джон. — Я думал, что для вас я всего лишь надсмотрщик.
Она кивнула, вспомнив день прибытия в Форт-Себастьян.
— Да, я не сдержалась тогда и прошу извинить меня. — Потом, улыбнувшись, словно желая забыть об этом, спросила:
— А что смешного сказал вам повар?
Джон усмехнулся:
— Не скажу. Это не для женских ушей.
Она покачала головой:
— Вряд ли это могло бы оскорбить мой слух. До замужества я работала продавщицей и приходилось слышать всякое.
Она замолчала. Слово «замужество» мысленно вернуло ее в прежние времена, и по ее задумчивому взгляду Джон понял, что она сейчас витает где-то далеко. На мрачном фоне серого камня ее залитая солнцем фигурка в зеленой юбке и белой блузке выделялась ярким пятном, золотые браслеты мелодично позвякивали на ее запястьях, когда она выставила вперед руки, чтобы облокотиться о парапет. Она казалась выше ростом благодаря гордой осанке и стройной грациозности тела. Такая женщина, подумал Джон, могла бы смотреться где угодно…, и на танцевальной вечеринке, и на самых изысканных приемах… Но только не в гуще этих киренийских интриг. Она влипла в эту историю благодаря Шебиру, и Джон с трудом представлял себе, что она могла на самом деле любить Кирению… Женщины, попавшие в политику, выглядят совсем иначе… Они всегда или очень тощие, или, напротив, растолстевшие…
Усталость и гнев, казалось, улетучились, теперь она была молода, свежа и…, так привлекательна, что ни один мужчина не смог бы устоять перед нею. — Если бы она сейчас стояла вот так, как теперь, облокотившись о перила открытой площадки какого-нибудь отеля в Каннах, ни один мужчина не смог бы пройти мимо…
— Скажите, — проговорила она, прервав его мысли, — вы хорошо знали Хадида в Оксфорде?
— Не очень. Мы были в одной команде по регби, а однажды вместе провели уик-энд в Уэльсе. Мы учились в разных группах и редко виделись.
— А как вы находите, он сильно изменился с тех пор? Нет, ну конечно же изменился.
— Это было очень давно, с тех пор много чего произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85