— Как вы считаете, долго еще нас здесь продержат? — спросил он, прикуривая сигарету.
— Не знаю.
— Как лицо официальное, конечно, не знаете. Ну а просто, лично вы…, как вы думаете, сколько?
Джон пожал плечами:
— Думаю, до тех пор, пока у нас не сменится правительство, вам еще долго не видеть Кирении.
— Может быть, даже никогда?
— Может, и никогда.
Хадид покачал головой:
— Лучший способ изменить русло реки — это подняться в горы, туда, где она пока еще ручеек, и там изменить русло. Так принято думать у вас. А я и есть такой ручеек. Но попробуйте преградить путь одному ручейку, и весь склон вскоре избороздят другие, потому что вода не может не течь! Да, да, вода не может не течь!
— Это так, — согласился Джон. — Только не забывайте, что бывает и стоячая вода, вода без движения гниет в прудах, пока солнце совсем не высушит ее…
Откинув назад голову, Хадид расхохотался, потом вдруг посерьезнел и, бросив на Джона быстрый взгляд, покачал головой и снова уткнулся в книгу.
Джон отправился дальше. Он не понимал этого человека, да и сейчас не понял, оттого почувствовал легкий приступ раздражения. Надо же так все перековеркать! Эта расхожая истина известна каждому, и каждый трудится как бобер, воздвигая все новые и новые дамбы, чтобы остановить бурлящий поток, но тот всякий раз сметает их одну за одной. В Оксфорде он сам увлекался историей, проявлял интерес к политике и неплохо разбирался в ней. В свое время, как и другие молодые люди, он был честен и искренен, но с годами стал более мрачно смотреть на вещи. Нельзя же всю жизнь держаться эдаким бодрячком! Именно поэтому ему нравилось быть солдатом. Сделай то, сделай это. Когда ты солдат, у тебя есть предел, и, не выходя за его рамки, ты можешь чувствовать себя вполне комфортно.
Например, следи за этими троими, чтобы они не убежали. Во всяком случае, тут нет ничего непонятного. Но если тебе поручат разработать конституцию для Кирении, да еще такую, чтобы она оказалась приемлемой… Ведь это дело изначально обречено на провал. С таким же успехом можно посадить в землю вареный картофель и ждать всходов. Может, конечно, он не прав и так думать не следует. И может, это и есть самое настоящее пораженчество. Но что же поделаешь, если так сложилось?
Джон вдруг ни с того ни с сего почувствовал отвращение ко всей этой заварухе.
— У вас сегодня очень серьезный вид, майор!
Этот голос вывел его из задумчивости. Джон остановился. На широком полотенце в белом купальнике лежала Мэрион Шебир. Ладонью прикрыв глаза от слепящего солнца, она снизу смотрела на него.
— Очень может быть.
Он опустился рядом с нею на песок и некоторое время сидел, обхватив руками колени и невозмутимо глядя на нее. Ноги ее еще не успели обсохнуть от соленой морской воды.
— И все же вам удалось рассмешить Хадида. — Она села, тряхнула головой, отбросив со лба прядь темных волос.
— А что, разве это так трудно?
Ричмонд смотрел на ее длинные загорелые ноги, и ему было совсем неинтересно слушать про Хадида. Он вдруг почувствовал, будто ему стукнули по горлу ребром ладони, и сглотнул ком в горле.
— Да, рассмешить Хадида очень трудно. Вы, должно быть, сказали ему что-то очень забавное.
Она наклонилась вперед и погладила свои стройные ноги, отирая с них воду. Он заметил тоненькие жилки, проступавшие на тыльной стороне ее рук, безукоризненно ровные лунки ногтей и попытался представить свои ощущения, если бы ему представилась возможность хотя бы ненадолго подержать эти руки в своих.
— Я сказал, что мир может оказаться загнивающим болотом, — проговорил как-то вяло Джон, но собственные слова были ему неинтересны. — Может быть, это и рассмешило Хадида, не знаю.
Руки ее вернулись в прежнее положение, потом она снова подняла их, чтобы пригладить волосы, и легким движением поправила края белого шелкового бюстгальтера. Он много раз видел, как женщины делают это, но сейчас был поражен и не мог отвести глаз от ее шеи. Такого с ним никогда не случалось, еще никогда в жизни острое, непреодолимое желание не сражало его наповал так неожиданно, без предупреждения.
— Так вы любите поговорить о политике? — спросила она.
— Иногда. Только мне кажется, нам трудно прийти к единому мнению относительно Кирении… — Он не сводил с нее глаз.
— Все аргументы мне давно уже известны, — сказала она. — Все это я слышала уже много раз. — Она слегка склонила голову набок.
Если бы еще десять минут назад, подумал Джон, его спросили, какие у нее глаза, он бы ответил, что карие. Он всегда замечал подобные вещи — обручальные кольца или тоненькие морщинки… Но эти глаза…, они совсем не карие, и он видел их по-настоящему впервые. Светло-светло карие, даже золотистые, с зеленоватым оттенком… Он должен немедленно встать и уйти, потому что не может позволить, чтобы подобные чувства вторгались в его жизнь вот так, без предупреждения.
— Я тоже, — проговорил он.
— За эти годы я много раз слышала все это от Хадида. Его устами говорила сама Кирения… Большие государства вынуждены отступать перед малыми народами. Франция, Англия, Соединенные Штаты объединились, у них есть Организация Объединенных Наций, и они прут напролом. А маленькие народы не связаны цепью, они могут бегать без привязи, тявкать, громко лаять и даже кусаться, и тогда большие вынуждены потихоньку уступать, давая им то, что они хотят. Это обычная политика всех стран, только что вступивших на путь самоопределения. Я часто слышала эти слова и верю в них. Да, верю…
Она снова легла, вытянув руки, и Джон понял, что сейчас она думает о себе и о собственной усталости, а он для нее почти не существует. Но она-то существовала для него вполне. реально: и эти длинные, стройные ноги, и гладкая, прохладная упругость влажного от морской воды живота, и эти проступающие сквозь кожу голубые жилки, и все ее тело, такое податливое, женственное, загорелое, и в то же время нежно-белое, и спутанные блестящие темные волосы, рассыпавшиеся по черной застывшей лаве, когда-то очень давно сошедшей со склонов Ла-Кальдеры.
— Я вижу, вы хорошо запомнили эти слова, — проговорил он.
Ему вдруг пришло в голову, что, несмотря на то, что многое связывало ее и Хадида в прошлом, сейчас, насколько он мог догадываться, между ними не осталось ничего, что принято называть отношениями между мужчиной и женщиной. Джон усмехнулся при этой мысли. Как мужчина он не понимал, как можно при виде такой женщины не испытывать того внезапного, жгучего возбуждения плоти, какое испытывал он. «Моя задница, похоже, вросла в песок, — подумал он, — иначе я бы давно встал и ушел, покончив с этим раз и навсегда». Но он продолжал сидеть, словно действительно прирос к месту, и наблюдал, как она без всякого кокетства, изогнув ногу, пальцами ворошила черный песок, в сущности, почти не замечая его присутствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Не знаю.
— Как лицо официальное, конечно, не знаете. Ну а просто, лично вы…, как вы думаете, сколько?
Джон пожал плечами:
— Думаю, до тех пор, пока у нас не сменится правительство, вам еще долго не видеть Кирении.
— Может быть, даже никогда?
— Может, и никогда.
Хадид покачал головой:
— Лучший способ изменить русло реки — это подняться в горы, туда, где она пока еще ручеек, и там изменить русло. Так принято думать у вас. А я и есть такой ручеек. Но попробуйте преградить путь одному ручейку, и весь склон вскоре избороздят другие, потому что вода не может не течь! Да, да, вода не может не течь!
— Это так, — согласился Джон. — Только не забывайте, что бывает и стоячая вода, вода без движения гниет в прудах, пока солнце совсем не высушит ее…
Откинув назад голову, Хадид расхохотался, потом вдруг посерьезнел и, бросив на Джона быстрый взгляд, покачал головой и снова уткнулся в книгу.
Джон отправился дальше. Он не понимал этого человека, да и сейчас не понял, оттого почувствовал легкий приступ раздражения. Надо же так все перековеркать! Эта расхожая истина известна каждому, и каждый трудится как бобер, воздвигая все новые и новые дамбы, чтобы остановить бурлящий поток, но тот всякий раз сметает их одну за одной. В Оксфорде он сам увлекался историей, проявлял интерес к политике и неплохо разбирался в ней. В свое время, как и другие молодые люди, он был честен и искренен, но с годами стал более мрачно смотреть на вещи. Нельзя же всю жизнь держаться эдаким бодрячком! Именно поэтому ему нравилось быть солдатом. Сделай то, сделай это. Когда ты солдат, у тебя есть предел, и, не выходя за его рамки, ты можешь чувствовать себя вполне комфортно.
Например, следи за этими троими, чтобы они не убежали. Во всяком случае, тут нет ничего непонятного. Но если тебе поручат разработать конституцию для Кирении, да еще такую, чтобы она оказалась приемлемой… Ведь это дело изначально обречено на провал. С таким же успехом можно посадить в землю вареный картофель и ждать всходов. Может, конечно, он не прав и так думать не следует. И может, это и есть самое настоящее пораженчество. Но что же поделаешь, если так сложилось?
Джон вдруг ни с того ни с сего почувствовал отвращение ко всей этой заварухе.
— У вас сегодня очень серьезный вид, майор!
Этот голос вывел его из задумчивости. Джон остановился. На широком полотенце в белом купальнике лежала Мэрион Шебир. Ладонью прикрыв глаза от слепящего солнца, она снизу смотрела на него.
— Очень может быть.
Он опустился рядом с нею на песок и некоторое время сидел, обхватив руками колени и невозмутимо глядя на нее. Ноги ее еще не успели обсохнуть от соленой морской воды.
— И все же вам удалось рассмешить Хадида. — Она села, тряхнула головой, отбросив со лба прядь темных волос.
— А что, разве это так трудно?
Ричмонд смотрел на ее длинные загорелые ноги, и ему было совсем неинтересно слушать про Хадида. Он вдруг почувствовал, будто ему стукнули по горлу ребром ладони, и сглотнул ком в горле.
— Да, рассмешить Хадида очень трудно. Вы, должно быть, сказали ему что-то очень забавное.
Она наклонилась вперед и погладила свои стройные ноги, отирая с них воду. Он заметил тоненькие жилки, проступавшие на тыльной стороне ее рук, безукоризненно ровные лунки ногтей и попытался представить свои ощущения, если бы ему представилась возможность хотя бы ненадолго подержать эти руки в своих.
— Я сказал, что мир может оказаться загнивающим болотом, — проговорил как-то вяло Джон, но собственные слова были ему неинтересны. — Может быть, это и рассмешило Хадида, не знаю.
Руки ее вернулись в прежнее положение, потом она снова подняла их, чтобы пригладить волосы, и легким движением поправила края белого шелкового бюстгальтера. Он много раз видел, как женщины делают это, но сейчас был поражен и не мог отвести глаз от ее шеи. Такого с ним никогда не случалось, еще никогда в жизни острое, непреодолимое желание не сражало его наповал так неожиданно, без предупреждения.
— Так вы любите поговорить о политике? — спросила она.
— Иногда. Только мне кажется, нам трудно прийти к единому мнению относительно Кирении… — Он не сводил с нее глаз.
— Все аргументы мне давно уже известны, — сказала она. — Все это я слышала уже много раз. — Она слегка склонила голову набок.
Если бы еще десять минут назад, подумал Джон, его спросили, какие у нее глаза, он бы ответил, что карие. Он всегда замечал подобные вещи — обручальные кольца или тоненькие морщинки… Но эти глаза…, они совсем не карие, и он видел их по-настоящему впервые. Светло-светло карие, даже золотистые, с зеленоватым оттенком… Он должен немедленно встать и уйти, потому что не может позволить, чтобы подобные чувства вторгались в его жизнь вот так, без предупреждения.
— Я тоже, — проговорил он.
— За эти годы я много раз слышала все это от Хадида. Его устами говорила сама Кирения… Большие государства вынуждены отступать перед малыми народами. Франция, Англия, Соединенные Штаты объединились, у них есть Организация Объединенных Наций, и они прут напролом. А маленькие народы не связаны цепью, они могут бегать без привязи, тявкать, громко лаять и даже кусаться, и тогда большие вынуждены потихоньку уступать, давая им то, что они хотят. Это обычная политика всех стран, только что вступивших на путь самоопределения. Я часто слышала эти слова и верю в них. Да, верю…
Она снова легла, вытянув руки, и Джон понял, что сейчас она думает о себе и о собственной усталости, а он для нее почти не существует. Но она-то существовала для него вполне. реально: и эти длинные, стройные ноги, и гладкая, прохладная упругость влажного от морской воды живота, и эти проступающие сквозь кожу голубые жилки, и все ее тело, такое податливое, женственное, загорелое, и в то же время нежно-белое, и спутанные блестящие темные волосы, рассыпавшиеся по черной застывшей лаве, когда-то очень давно сошедшей со склонов Ла-Кальдеры.
— Я вижу, вы хорошо запомнили эти слова, — проговорил он.
Ему вдруг пришло в голову, что, несмотря на то, что многое связывало ее и Хадида в прошлом, сейчас, насколько он мог догадываться, между ними не осталось ничего, что принято называть отношениями между мужчиной и женщиной. Джон усмехнулся при этой мысли. Как мужчина он не понимал, как можно при виде такой женщины не испытывать того внезапного, жгучего возбуждения плоти, какое испытывал он. «Моя задница, похоже, вросла в песок, — подумал он, — иначе я бы давно встал и ушел, покончив с этим раз и навсегда». Но он продолжал сидеть, словно действительно прирос к месту, и наблюдал, как она без всякого кокетства, изогнув ногу, пальцами ворошила черный песок, в сущности, почти не замечая его присутствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85