Перед смертью русские рабы должны поработать на пользу Германии! Это был ответ на одну из самых важных проблем, вставших перед Рейхом.
Имя второй проблемы было известно любому, кто хоть раз побывал на Восточном фронте.
Партизаны! – это слово внушало ужас солдатам оккупационных войск. «Русское население относится к нам враждебно, – записал в дневнике немецкий офицер Хорнуг. – Самое страшное – это партизаны в лесах, на дорогах, в населенных пунктах. Они нападают внезапно, наносят страшные удары и исчезают бесследно».
Привычные карательные мероприятия, проводившиеся охранными войсками и частями вермахта, требуемого эффекта не давали. Они назывались «контрпартизанскими», хотя на деле преследовали лишь одну задачу – уничтожить как можно больше советских недочеловеков. И тем самым лишь порождали партизан.
В конце 1941 года немцы окружили деревню Рейментаровку, где находился партизанский отряд. Бой длился долго, в конце концов партизаны ушли. Немцы, войдя в деревню, расстреливали женщин и детей из пулемета. Грудных с размаху сажали на колья забора. Солдаты поджигали факелами дома. Старика Григория Растольного живым бросили в горящую хату. Старика Апанаса Холмецкого немцы вывели на улицу, облили бензином, подожгли и, горящего, погнали по улице. 24-летнюю Полину Коробко за косы повесили на дереве, а семью ее – отца Лариона, мать и брата Ваню десяти лет – сожгли вместе с хатой…
Все это видел глухонемой Федор Растольный. Ночью финкой он зарезал немца. Потом срезал струны с гитары, протянул их через дорогу. Немецкий связной мотоциклист налетел на заграждение. Федор прикончил и его… После этого Федор убежал в лес. В лесу он жил совершенно один. В очень темные ночи он возвращался в деревню, забирал борону, закапывал на дороге. Машины нарывались на зубцы. Федор ждал в кустах. Если бывала настоящая авария, не только прокол шины, он подбегал и приканчивал разбившихся немцев. В отряд он идти не хотел, показывая руками, что, как глухонемой, он не годится в партизаны.
Этот рассказ записал кинооператор Михаил Глидер, воевавший среди партизан соединения Ковпака; завершается он грустно.
«А потом мы оттуда ушли, – закончил рассказчик, – а он все воевал один. Может, и сегодня еще воюет. А вернее, убили его. Без ушей, с одними глазами, не скроешься».
…Партизанская война имеет свои законы. Зимой партизан легко выследить, им труднее добывать продовольствие и оружие – и потому, когда выпадает снег, партизаны сворачивают свою деятельность. Это – непреложное правило.
Но зимой сорок первого на заснеженных просторах России партизанская война неожиданно полыхнула с невиданной силой. «Рост партизанского движения во всем тыловом районе принимает настолько угрожающие масштабы, что я со всей серьезностью должен обратить внимание на эту опасность, – докладывал командующий группой армий „Центр“ фельдмаршал фон Клюге. – Необходимы безотлагательные действия крупными силами, чтобы своевременно ликвидировать эту опасность».
Ненависть, которую вызвали оккупанты, оказалась сильнее неписаных законов партизанской войны, сильнее чувства самосохранения. Эта ненависть заставляла людей идти на верную смерть – лишь бы, умирая, забрать с собой врага.
Много позже тогдашняя молодая девчонка будет рассказывать об этом страшном в своей силе чувстве писательнице Светлане Алексиевич:
«Узнала ненависть… Сразу… Такая ненависть! Как они могут ходить по нашей земле! Как они… Откуда… В сердце была только ненависть. До температуры. У меня поднималась температура от этих картин… Что они тут…
Сколько крови и убитых видела на дорогах. Столько… Наших пленных… Пройдет колонна, и сотни трупов на дороге остаются лежать. Они были голодные, выбивались из сил, падали… Их пристреливали. Как собак… По мертвым уже не голосили. Не плакали. Не хватало слез…
Мы ушли в лес все: папа, братья и я. В партизаны».
«Это очень тяжелая война. И вы не представляете, какую ненависть немецкие фашисты пробудили в нашем народе, – объяснял советский офицер английскому журналисту. – Вы знаете, мы беспечны и добродушны, но, заверяю вас, они превратили наш народ в злых мужиков. Злые мужики – вот кто мы сейчас в Красной Армии; мы – люди, жаждущие отомстить. Никогда раньше я не испытывал такой ненависти. И для этого есть все основания. Подумайте о всех этих городах и деревнях… Подумайте о муках и унижениях, которые терпит наш народ… – В его глазах сверкнул огонек лютой злобы. – А я не могу не думать о своей жене и десятилетней дочери в Харькове. – Он помолчал, овладевая собой и барабаня пальцами по колену. – Конечно, – сказал он наконец, – существуют партизаны. Это по меньшей мере лучший выход для тысяч оставшихся там людей».
И это было действительно так.
«Народ вынужден уйти в болота и леса, чтобы воевать против нас», – констатировал впоследствии один из чиновников оккупационной администрации. Уже к ноябрю – декабрю сорок первого концентрация ненависти вокруг немецких войск была такова, что солдатам во имя самосохранения стали приказывать убивать любого местного жителя, появляющегося в поле зрения.
«Приказываю открыть огонь по каждому русскому, как только он появится на расстоянии 600 метров, – говорилось в приказе по 489-му пехотному полку. – Русский должен знать, что он имеет против себя решительного врага, от которого он не может ждать никакого снисхождения».
Такой же приказ был издан в 101-м мотопехотном полку, входившем в состав 2-й танковой группы генерала Гудериана:
В своих действиях быть беспощадным… По всем мужчинам и женщинам, появляющимся на участке дивизии пешком, на санях или на лыжах, открывать огонь без предупреждения.
Оккупанты попали в незавидное положение: наступление Красной Армии заставляло бросать на фронт все имеющиеся под рукой подразделения – и тыл оказывался практически беззащитным перед увеличивающимися в числе партизанами. Решение возникшей проблемы было найдено в продолжении истребительной политики против советского населения. Если проявить еще большую жестокость и продолжать жечь деревни и села, если заставить всю оккупированную территорию виселицами, если не проявлять недостойной арийского духа мягкости – тогда, рано или поздно, партизан просто некому будет поддерживать. Местные недочеловеки будут либо уничтожены, либо запуганы так, что никогда больше не посмеют поднять руки на представителей высшей расы. «Следует быть жестоким к советскому населению и не размышлять, расстреливать или не расстреливать, когда имеешь дело с русскими, – объяснял гауляйтер Белоруссии Вильгельм Кубе бригаденфюреру СС Эберхарду Грефу. – Надо расстреливать, и тогда будет порядок».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Имя второй проблемы было известно любому, кто хоть раз побывал на Восточном фронте.
Партизаны! – это слово внушало ужас солдатам оккупационных войск. «Русское население относится к нам враждебно, – записал в дневнике немецкий офицер Хорнуг. – Самое страшное – это партизаны в лесах, на дорогах, в населенных пунктах. Они нападают внезапно, наносят страшные удары и исчезают бесследно».
Привычные карательные мероприятия, проводившиеся охранными войсками и частями вермахта, требуемого эффекта не давали. Они назывались «контрпартизанскими», хотя на деле преследовали лишь одну задачу – уничтожить как можно больше советских недочеловеков. И тем самым лишь порождали партизан.
В конце 1941 года немцы окружили деревню Рейментаровку, где находился партизанский отряд. Бой длился долго, в конце концов партизаны ушли. Немцы, войдя в деревню, расстреливали женщин и детей из пулемета. Грудных с размаху сажали на колья забора. Солдаты поджигали факелами дома. Старика Григория Растольного живым бросили в горящую хату. Старика Апанаса Холмецкого немцы вывели на улицу, облили бензином, подожгли и, горящего, погнали по улице. 24-летнюю Полину Коробко за косы повесили на дереве, а семью ее – отца Лариона, мать и брата Ваню десяти лет – сожгли вместе с хатой…
Все это видел глухонемой Федор Растольный. Ночью финкой он зарезал немца. Потом срезал струны с гитары, протянул их через дорогу. Немецкий связной мотоциклист налетел на заграждение. Федор прикончил и его… После этого Федор убежал в лес. В лесу он жил совершенно один. В очень темные ночи он возвращался в деревню, забирал борону, закапывал на дороге. Машины нарывались на зубцы. Федор ждал в кустах. Если бывала настоящая авария, не только прокол шины, он подбегал и приканчивал разбившихся немцев. В отряд он идти не хотел, показывая руками, что, как глухонемой, он не годится в партизаны.
Этот рассказ записал кинооператор Михаил Глидер, воевавший среди партизан соединения Ковпака; завершается он грустно.
«А потом мы оттуда ушли, – закончил рассказчик, – а он все воевал один. Может, и сегодня еще воюет. А вернее, убили его. Без ушей, с одними глазами, не скроешься».
…Партизанская война имеет свои законы. Зимой партизан легко выследить, им труднее добывать продовольствие и оружие – и потому, когда выпадает снег, партизаны сворачивают свою деятельность. Это – непреложное правило.
Но зимой сорок первого на заснеженных просторах России партизанская война неожиданно полыхнула с невиданной силой. «Рост партизанского движения во всем тыловом районе принимает настолько угрожающие масштабы, что я со всей серьезностью должен обратить внимание на эту опасность, – докладывал командующий группой армий „Центр“ фельдмаршал фон Клюге. – Необходимы безотлагательные действия крупными силами, чтобы своевременно ликвидировать эту опасность».
Ненависть, которую вызвали оккупанты, оказалась сильнее неписаных законов партизанской войны, сильнее чувства самосохранения. Эта ненависть заставляла людей идти на верную смерть – лишь бы, умирая, забрать с собой врага.
Много позже тогдашняя молодая девчонка будет рассказывать об этом страшном в своей силе чувстве писательнице Светлане Алексиевич:
«Узнала ненависть… Сразу… Такая ненависть! Как они могут ходить по нашей земле! Как они… Откуда… В сердце была только ненависть. До температуры. У меня поднималась температура от этих картин… Что они тут…
Сколько крови и убитых видела на дорогах. Столько… Наших пленных… Пройдет колонна, и сотни трупов на дороге остаются лежать. Они были голодные, выбивались из сил, падали… Их пристреливали. Как собак… По мертвым уже не голосили. Не плакали. Не хватало слез…
Мы ушли в лес все: папа, братья и я. В партизаны».
«Это очень тяжелая война. И вы не представляете, какую ненависть немецкие фашисты пробудили в нашем народе, – объяснял советский офицер английскому журналисту. – Вы знаете, мы беспечны и добродушны, но, заверяю вас, они превратили наш народ в злых мужиков. Злые мужики – вот кто мы сейчас в Красной Армии; мы – люди, жаждущие отомстить. Никогда раньше я не испытывал такой ненависти. И для этого есть все основания. Подумайте о всех этих городах и деревнях… Подумайте о муках и унижениях, которые терпит наш народ… – В его глазах сверкнул огонек лютой злобы. – А я не могу не думать о своей жене и десятилетней дочери в Харькове. – Он помолчал, овладевая собой и барабаня пальцами по колену. – Конечно, – сказал он наконец, – существуют партизаны. Это по меньшей мере лучший выход для тысяч оставшихся там людей».
И это было действительно так.
«Народ вынужден уйти в болота и леса, чтобы воевать против нас», – констатировал впоследствии один из чиновников оккупационной администрации. Уже к ноябрю – декабрю сорок первого концентрация ненависти вокруг немецких войск была такова, что солдатам во имя самосохранения стали приказывать убивать любого местного жителя, появляющегося в поле зрения.
«Приказываю открыть огонь по каждому русскому, как только он появится на расстоянии 600 метров, – говорилось в приказе по 489-му пехотному полку. – Русский должен знать, что он имеет против себя решительного врага, от которого он не может ждать никакого снисхождения».
Такой же приказ был издан в 101-м мотопехотном полку, входившем в состав 2-й танковой группы генерала Гудериана:
В своих действиях быть беспощадным… По всем мужчинам и женщинам, появляющимся на участке дивизии пешком, на санях или на лыжах, открывать огонь без предупреждения.
Оккупанты попали в незавидное положение: наступление Красной Армии заставляло бросать на фронт все имеющиеся под рукой подразделения – и тыл оказывался практически беззащитным перед увеличивающимися в числе партизанами. Решение возникшей проблемы было найдено в продолжении истребительной политики против советского населения. Если проявить еще большую жестокость и продолжать жечь деревни и села, если заставить всю оккупированную территорию виселицами, если не проявлять недостойной арийского духа мягкости – тогда, рано или поздно, партизан просто некому будет поддерживать. Местные недочеловеки будут либо уничтожены, либо запуганы так, что никогда больше не посмеют поднять руки на представителей высшей расы. «Следует быть жестоким к советскому населению и не размышлять, расстреливать или не расстреливать, когда имеешь дело с русскими, – объяснял гауляйтер Белоруссии Вильгельм Кубе бригаденфюреру СС Эберхарду Грефу. – Надо расстреливать, и тогда будет порядок».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122