И дьяконы чуть не с завистью прикоснулись устами к синим шрамам, этим знакам благодати всевышнего. С сердечным умилением показали они дорогу божиему посланнику.
Не столь велико было, однако, умиление епископа. Он уже слышал, что произошло на форуме, и потому встретил избитого проповедника мягкой укоризной.
– Господь бог наш вовсе не желает, чтоб имя его выкрикивали на рынке, словно имя выставленного на продажу раба. Так что благодари самого себя, сын мой!
Аммоний и здесь оголил свою спину.
– Эти раны получены мною тоже за веру! – похвастал он.
Но епископ остался непоколебимым.
– Кто знает, может быть, за грехи покарал тебя так господь. Почему-то у нас нет таких шрамов.
– Да потому, что робость ваша беспредельна! – обозлился Аммоний. – Дрожа, таитесь вы с именем господа по темным закоулкам, будто крадете его благостыню. А владыка небесный требует смелости от борцов за веру.
Он рассказал епископу о своих видениях, из которых явствовало, что исполнение времен уже не за горами. Ныне идолопоклонники, объятые ужасом, в смятении хватаются за распятие. Пробил час полного искоренения язычества. Да обратятся в добычу христиан капища язычников, их золото, серебро и другие сокровища, их дворцы и земли, и да останется им лишь то, чего они заслуживают: стенания да скрежет зубовный!
– Друг мой, ты не в своем уме, – сочувственно покачал головой епископ. – Уж не принадлежишь ли ты к секте циркумцеллионов?
– А знаешь ли ты, – возмутился Аммоний, – что сам епископ Никомидии послал меня к тебе! Он думал, что в руке твоей не помазок, а такой же, как у него, огненный меч архангела!
– Тогда ты, наверно, принес послание от нашего брата?
Тысячи епископов христианской церкви на огромном пространстве от Галлии до Аравии вели между собой постоянную переписку. Только епископ никомидийский, ослабев глазами, сообщал о себе устно, через своих доверенных. Мнестор был почти уверен, что подозрительный пришелец удостоверит свои полномочия письмом, конечно, фальшивым.
Но Аммоний достал из-под сутаны большой кошель.
– Вот здесь три золотых солида, так как бог наш – един в трех лицах. Двенадцать золотых динариев, так как двенадцать избранных окружало Учителя. Семьдесят два серебряных сестерция, так как семьдесят два получили рукоположение от двенадцати. Все это епископ Никомидии шлет беднякам антиохийской общины.
Далее упорствовать в сомнениях Мнестор почел греховным. Хоть он и поразился столь щедрому дару, однако три солида, в качестве символа триединого бога, безусловно, свидетельствовали в пользу епископа Никомидии, страстного приверженца учения о святой троице. Сам Мнестор, придя в христианство через труды языческих философов, стремился верить не только сердцем, но и рассудком. Он не отрицал существования третьей ипостаси, но не признавал ее равенства с двумя другими, считая, что Дух Святой уступает Отцу и Сыну в могуществе, и мир поныне пребывает во мраке оттого, что дух истины еще не сошел на землю. Однако по характеру своему чуждый споров, не обладая воинствующим духом, Мнестор старался держать эти сомнения про себя, поделившись ими лишь с некоторыми епископами, в том числе и епископом никомидимским, который, стремясь переубедить его, не упускал случая напомнить ему о триединстве божием.
Теперь Мнестор устыдился своей подозрительности и, чтобы поправить дело, пригласил гостя в собрание. К тому же со времен апостольских принято было, чтобы христианин, попав на чужбину, обязательно посещал собрания местных братьев, чтобы обменяться с ними словом утешения.
Церковь, в которую епископ привел Аммония, представляла собой почти ничем не обставленную огромную залу, где находилось несколько тысяч верующих: мужчин с непокрытыми головами и женщин с лицами под вуалью. Здесь не было ни статуй, ни фресок, ни одного из тех предметов, которые служили украшением языческих храмов. Даже цветы запрещалось приносить сюда, чтобы не напоминать о цветах идоложертвенных. По той же причине не было и алтаря. Длинный, накрытый скатертью стол с чашей, Евангелием, сосудами, наполненными светильным маслом и священным елеем, все – в подобие тайной вечери. У стола грубый простой стул – для епископа, за ним – невысокие подмостки, с которых дьяконы читают послания, и старейшины общины обращаются к верующим с поучениями. Отсюда же прежде выступали одержимые, получившие дар красноречия по внушению свыше, но в последнее, относительно спокойное время это стало очень редким явлением: всевышний явно предпочитал теперь открывать свою волю пастве через служителей церкви. Литургию совершал по обыкновению сам епископ, он же готовил святые дары в виде вина и хлеба для таинства причастия и погружал крестящихся в мраморный бассейн глубиной в три ступени, устроенный в восточном углу зала.
Воздух в зале плыл от жары, огни длинных восковых свечей в стенных подсвечниках были окружены радужными кольцами. Необычайное волнение распалило души, зажгло лихорадочный блеск в глазах. Это было нечто большее, чем ежедневный экстаз общения с господом. Страстное ожидание великих перемен в земной жизни привело нервы присутствующих в крайнее напряжение.
После краткой молитвы о просвещении разума верующих, епископ объявил, что собравшихся во имя господа Иисуса Христа антиохийских братьев желает приветствовать посланник от их никомидийских братьев.
Мнестор не только предложил выслушать брата с надлежащим вниманием и страхом божьим, но, против обыкновения, особо призвал паству к христианскому смирению и спокойствию.
Еще прежде, чем Аммоний взошел на подмостки, внимание присутствующих было ему обеспечено. Но тут же стало ясно, что нынешний вечер в общине не будет спокойным.
Многие слышали этого проповедника на форуме, и всюду прошел слух о том, что в Антиохию послан богом человек, предсказывающий скорую кончину мира и расправу над богатыми.
Однако гул одобрения, которым был встречен Аммоний, довольно скоро уступил место ропоту разочарования: божий посланник не только пророков, но даже самого Христа цитировал с грубейшими ошибками. Заметив недовольство верующих, он вдруг весь затрясся, глаза его остановились, губы, некоторое время беззвучно шевелившиеся, замерли, и он, издав душераздирающий вопль, рухнул с подмостков.
– Где наш врач Пантелеймон? – воскликнул епископ, но таким упавшим голосом, что зов этот пришлось передавать из уст в уста, пока опоздавший к вечерне и задержавшийся где-то в портике врач отыскался.
– Я здесь, иду!
Тем временем дьяконы окропили бесноватого святой водой, и судороги сразу прекратились. И когда Пантелеймон пробрался, наконец, сквозь толпу, Аммоний опять уже стоял на подмостках и продолжал свое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Не столь велико было, однако, умиление епископа. Он уже слышал, что произошло на форуме, и потому встретил избитого проповедника мягкой укоризной.
– Господь бог наш вовсе не желает, чтоб имя его выкрикивали на рынке, словно имя выставленного на продажу раба. Так что благодари самого себя, сын мой!
Аммоний и здесь оголил свою спину.
– Эти раны получены мною тоже за веру! – похвастал он.
Но епископ остался непоколебимым.
– Кто знает, может быть, за грехи покарал тебя так господь. Почему-то у нас нет таких шрамов.
– Да потому, что робость ваша беспредельна! – обозлился Аммоний. – Дрожа, таитесь вы с именем господа по темным закоулкам, будто крадете его благостыню. А владыка небесный требует смелости от борцов за веру.
Он рассказал епископу о своих видениях, из которых явствовало, что исполнение времен уже не за горами. Ныне идолопоклонники, объятые ужасом, в смятении хватаются за распятие. Пробил час полного искоренения язычества. Да обратятся в добычу христиан капища язычников, их золото, серебро и другие сокровища, их дворцы и земли, и да останется им лишь то, чего они заслуживают: стенания да скрежет зубовный!
– Друг мой, ты не в своем уме, – сочувственно покачал головой епископ. – Уж не принадлежишь ли ты к секте циркумцеллионов?
– А знаешь ли ты, – возмутился Аммоний, – что сам епископ Никомидии послал меня к тебе! Он думал, что в руке твоей не помазок, а такой же, как у него, огненный меч архангела!
– Тогда ты, наверно, принес послание от нашего брата?
Тысячи епископов христианской церкви на огромном пространстве от Галлии до Аравии вели между собой постоянную переписку. Только епископ никомидийский, ослабев глазами, сообщал о себе устно, через своих доверенных. Мнестор был почти уверен, что подозрительный пришелец удостоверит свои полномочия письмом, конечно, фальшивым.
Но Аммоний достал из-под сутаны большой кошель.
– Вот здесь три золотых солида, так как бог наш – един в трех лицах. Двенадцать золотых динариев, так как двенадцать избранных окружало Учителя. Семьдесят два серебряных сестерция, так как семьдесят два получили рукоположение от двенадцати. Все это епископ Никомидии шлет беднякам антиохийской общины.
Далее упорствовать в сомнениях Мнестор почел греховным. Хоть он и поразился столь щедрому дару, однако три солида, в качестве символа триединого бога, безусловно, свидетельствовали в пользу епископа Никомидии, страстного приверженца учения о святой троице. Сам Мнестор, придя в христианство через труды языческих философов, стремился верить не только сердцем, но и рассудком. Он не отрицал существования третьей ипостаси, но не признавал ее равенства с двумя другими, считая, что Дух Святой уступает Отцу и Сыну в могуществе, и мир поныне пребывает во мраке оттого, что дух истины еще не сошел на землю. Однако по характеру своему чуждый споров, не обладая воинствующим духом, Мнестор старался держать эти сомнения про себя, поделившись ими лишь с некоторыми епископами, в том числе и епископом никомидимским, который, стремясь переубедить его, не упускал случая напомнить ему о триединстве божием.
Теперь Мнестор устыдился своей подозрительности и, чтобы поправить дело, пригласил гостя в собрание. К тому же со времен апостольских принято было, чтобы христианин, попав на чужбину, обязательно посещал собрания местных братьев, чтобы обменяться с ними словом утешения.
Церковь, в которую епископ привел Аммония, представляла собой почти ничем не обставленную огромную залу, где находилось несколько тысяч верующих: мужчин с непокрытыми головами и женщин с лицами под вуалью. Здесь не было ни статуй, ни фресок, ни одного из тех предметов, которые служили украшением языческих храмов. Даже цветы запрещалось приносить сюда, чтобы не напоминать о цветах идоложертвенных. По той же причине не было и алтаря. Длинный, накрытый скатертью стол с чашей, Евангелием, сосудами, наполненными светильным маслом и священным елеем, все – в подобие тайной вечери. У стола грубый простой стул – для епископа, за ним – невысокие подмостки, с которых дьяконы читают послания, и старейшины общины обращаются к верующим с поучениями. Отсюда же прежде выступали одержимые, получившие дар красноречия по внушению свыше, но в последнее, относительно спокойное время это стало очень редким явлением: всевышний явно предпочитал теперь открывать свою волю пастве через служителей церкви. Литургию совершал по обыкновению сам епископ, он же готовил святые дары в виде вина и хлеба для таинства причастия и погружал крестящихся в мраморный бассейн глубиной в три ступени, устроенный в восточном углу зала.
Воздух в зале плыл от жары, огни длинных восковых свечей в стенных подсвечниках были окружены радужными кольцами. Необычайное волнение распалило души, зажгло лихорадочный блеск в глазах. Это было нечто большее, чем ежедневный экстаз общения с господом. Страстное ожидание великих перемен в земной жизни привело нервы присутствующих в крайнее напряжение.
После краткой молитвы о просвещении разума верующих, епископ объявил, что собравшихся во имя господа Иисуса Христа антиохийских братьев желает приветствовать посланник от их никомидийских братьев.
Мнестор не только предложил выслушать брата с надлежащим вниманием и страхом божьим, но, против обыкновения, особо призвал паству к христианскому смирению и спокойствию.
Еще прежде, чем Аммоний взошел на подмостки, внимание присутствующих было ему обеспечено. Но тут же стало ясно, что нынешний вечер в общине не будет спокойным.
Многие слышали этого проповедника на форуме, и всюду прошел слух о том, что в Антиохию послан богом человек, предсказывающий скорую кончину мира и расправу над богатыми.
Однако гул одобрения, которым был встречен Аммоний, довольно скоро уступил место ропоту разочарования: божий посланник не только пророков, но даже самого Христа цитировал с грубейшими ошибками. Заметив недовольство верующих, он вдруг весь затрясся, глаза его остановились, губы, некоторое время беззвучно шевелившиеся, замерли, и он, издав душераздирающий вопль, рухнул с подмостков.
– Где наш врач Пантелеймон? – воскликнул епископ, но таким упавшим голосом, что зов этот пришлось передавать из уст в уста, пока опоздавший к вечерне и задержавшийся где-то в портике врач отыскался.
– Я здесь, иду!
Тем временем дьяконы окропили бесноватого святой водой, и судороги сразу прекратились. И когда Пантелеймон пробрался, наконец, сквозь толпу, Аммоний опять уже стоял на подмостках и продолжал свое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123