Радист уже сидел на корточках в наушниках и крутил ручку настройки.
— Как раз о сортире речь, товарищ капитан, — обрадовался Врунов. — Открываю я, значит, дверь. Ну, чтоб двух черномазых туда запихнуть. А оттуда, из двери, черная рука с вазой. Хлобысь мне по лбу!
Ё-моё! У меня искры из глаз…
— Это и так ясно. Короче.
— Есть короче! Короче, я упал. А они из сортира в торец коридора, это рядом. Там пожарная лестница снаружи. Хотели по ней на крышу. К вертолетам…
— Так, с вазой пока отставить. А рука?
Всем, что было в бою, нужно интересоваться немедленно. Пока не потускнело и не слишком исказилось в памяти. Рапорты капитана Кондратьева отличались предельной точностью.
— А рука? Ну что рука. — Врунов смутился, — Я сразу и не заметил. Рикошетом, должно быть. Главное, что гнется.
— Из них ни один не ушел?
— Только стекло успели разбить. Видят, мы их перестреляем, когда станут на лестницу вылезать. Побросали свои «узи» и руки вверх сделали!
— Так, хорошо, — Кондратьев на миг задумался. — Слушай, Врунов. У меня к тебе два вопроса. Первый. Что еще за ваза в сортире у черномазых? Ночная ваза? Горшок, что ли?
— Никак нет. На горшок совсем не похожа. Горло такое узкое, что без оптического прицела не попадешь. А носик еще уже.
— И носик есть? Так какая ж это ваза?
Это больше на чайник похоже… Постой, постой… Я ж такие видал… Еще в Союзе, когда в Баку служил. У чуреков в квартирных сортирах такие. Подмываться. Они бумагу не признают… Да и в продаже она редко бывает, туалетная бумага. Жена говорила, как-то раз в очереди два часа отстояла. По десять рулонов в одни руки давали. А кувшин что, гигиенично… У этих кувшинов даже название особое есть. На букву "а" начинается, целиком не помню.
Десантники, слышавшие капитана, хохотали как безумные. Корчились, задыхались, утирали слезы. Так организм расстается с психологическими перегрузками.
Ефрейтор Тетеревский даже съехал по стене на паркет.
— Не могу-у, — стонал он, — ой, не могу-у-у-у-у… Брунову кувшином для черных задниц кочан проломили-и-и-и… Бедный Бруно-о-о-о-ов…
Капитан недовольно покосился на ефрейтора. Тот уже испускал нечленораздельное блеяние. Кондратьев сам с огромным трудом сдерживался.
— Тетеревский, отставить, — выдавил он и спохватился: — Послушай, Врунов.
Как этот черный умудрился тебе пластмассовым кувшином кочан проломить? Кувшин что, полный был? С водой?
Вопрос командира вызвал новый взрыв хохота. Туземные бюрократы, запертые за дверями всего коридора, с ужасом прислушивались. О, Солнечный бог! О, эти страшные и странные белые люди!
— Никак нет, товарищ капитан, — ротному повару вовсе не было смешно. — Я потом посмотрел. Ваза… то есть кувшин был из глины.
— Так. Мне можно посмотреть? Должен же я знать, каким оружием наносят ранения моим бойцам!
Врунов печально развел руками:
— Никак нет, товарищ капитан. Горшок разбился. Я хотел сказать, ваза… То есть — кувшин…
Десантники грохнули так, что мигнули настенные светильники. Тут уж не сдержался и капитан.
Кое-как отсмеявшись, он сказал:
— Ладно. Отвечай на второй вопрос. Ты жрать сможешь готовить?
Врунов сделал обиженное лицо:
— Ну я же повар!
— Вижу. — Капитан осторожно похлопал его по плечу. — Вижу, что повар. Останешься в строю.
11
Барабанная дробь разлеталась по окрестностям. Там-там-татата, там-там-татата, там-там-татата… Пять пар барабанщиков стояли друг против друга под кроной племенного дерева. Мелькали черно-розовые ладони. Извивались гибкие тела. Рассекали воздух конические палочки.
Население деревни в лучших галабиях толпилось вокруг. По случаю праздника Четвертого урожая на дерево были вывешены маски всех идолов народа фон, а выше прочих — маска Солнечного бога.
Жестокое солнце в тропиках. Боятся и почитают его африканцы. Скрестив руки на груди, стоял под деревом седой вождь Нбаби.
«Там-там-тататам, — гремело в двух шагах от него, — там-там-тататам!»
Люди ждали и пропитывались ритмом.
Ноги непроизвольно притопывали. Вращались покрытые татуировкой животы.
Тряслись головы и груди. Звенели праздничные кольца — по килограмму колец в каждом ухе бритоголовых женщин.
Внезапно все стихло. С одной из сторон площади толпа расступилась, чтобы пропустить процессию.
Во главе важно выступал главный колдун деревни Губигу. Его мускулистые руки сжимали над головой два ножа — в каждом не меньше полуметра длины. Каплу описывал ножами восьмерки. Белые праздничные полосы на широком лице придавали ему особенно свирепое выражение.
Острейшие лезвия пролетали в считанных миллиметрах от пальцев и головы колдуна. Он напоминал дирижера симфонического оркестра и одновременно — каратеку с нунчаками. Утренние лучи отскакивали от стали в глаза собравшимся, делаясь солнечными зайчиками. Люди вздрагивали.
Следом за Каплу мужчины в головных украшениях из цветных хлопковых нитей вели двух быков. Можно было подумать, что вся сила животных ушла в рога.
Африканские травы, усваиваясь, превращались не в говядину, а в чудовищные лопасти на головах. Не в коня корм. Каждый рог имел две ладони ширины и больше метра длины. Всякий знает эту африканскую породу.
Невысокие животные с огромными саблеобразными рогами редко бывают хорошо откормлены. Не растут в Африке клевер с тимофеевкой. Туго в Африке с выпасами. Туго и с комбикормом. Даже ноги у саблерогих быков кривые: каждый в телячьем возрасте переболел рахитом.
Быки словно что-то понимали в происходящем и беспокоились. Погонщики дубасили их увесистыми палками по торчащим ребрам.
Появление процессии на площади вызвало крики радости. Голод не тетка. Немедленно отыскались помощники с большими глиняными сосудами. В Губигу была гончарная мастерская, где работали женщины.
Нбаби повернулся к племенному дереву, простер руки к маске Солнечного бога и повалился на землю.
Затем рухнул как подкошенный колдун.
Потом погонщики обоих быков и ассистенты с сосудами.
Дружно взмахнув палочками, пали ниц десять барабанщиков.
И, наконец, залегла вся деревня.
Люди не сводили глаз с раскрашенных масок и умоляли их быть снисходительными. Люди поглядывали на колдуна и умоляли его быть расторопнее. В животах урчало.
Первым вскочил Каплу. Корча страшные гримасы, бросился к одному из быков.
Степенно, переполненный чувства собственного достоинства, поднялся представитель племенной аристократии вождь Нбаби.
Спустя мгновение все были на ногах.
Барабанщики затеяли мелкую и тихую сбивку, которая, однако, быстро прибавляла в громкости. Главный колдун скакал перед быком.
Тот отвечал довольно тупым взглядом.
Лишь размахивал хвостом, отгоняя мух.
Странный бык. Это, должно быть, от голода. В дороге волновался, крутил рогатой башкой, думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Как раз о сортире речь, товарищ капитан, — обрадовался Врунов. — Открываю я, значит, дверь. Ну, чтоб двух черномазых туда запихнуть. А оттуда, из двери, черная рука с вазой. Хлобысь мне по лбу!
Ё-моё! У меня искры из глаз…
— Это и так ясно. Короче.
— Есть короче! Короче, я упал. А они из сортира в торец коридора, это рядом. Там пожарная лестница снаружи. Хотели по ней на крышу. К вертолетам…
— Так, с вазой пока отставить. А рука?
Всем, что было в бою, нужно интересоваться немедленно. Пока не потускнело и не слишком исказилось в памяти. Рапорты капитана Кондратьева отличались предельной точностью.
— А рука? Ну что рука. — Врунов смутился, — Я сразу и не заметил. Рикошетом, должно быть. Главное, что гнется.
— Из них ни один не ушел?
— Только стекло успели разбить. Видят, мы их перестреляем, когда станут на лестницу вылезать. Побросали свои «узи» и руки вверх сделали!
— Так, хорошо, — Кондратьев на миг задумался. — Слушай, Врунов. У меня к тебе два вопроса. Первый. Что еще за ваза в сортире у черномазых? Ночная ваза? Горшок, что ли?
— Никак нет. На горшок совсем не похожа. Горло такое узкое, что без оптического прицела не попадешь. А носик еще уже.
— И носик есть? Так какая ж это ваза?
Это больше на чайник похоже… Постой, постой… Я ж такие видал… Еще в Союзе, когда в Баку служил. У чуреков в квартирных сортирах такие. Подмываться. Они бумагу не признают… Да и в продаже она редко бывает, туалетная бумага. Жена говорила, как-то раз в очереди два часа отстояла. По десять рулонов в одни руки давали. А кувшин что, гигиенично… У этих кувшинов даже название особое есть. На букву "а" начинается, целиком не помню.
Десантники, слышавшие капитана, хохотали как безумные. Корчились, задыхались, утирали слезы. Так организм расстается с психологическими перегрузками.
Ефрейтор Тетеревский даже съехал по стене на паркет.
— Не могу-у, — стонал он, — ой, не могу-у-у-у-у… Брунову кувшином для черных задниц кочан проломили-и-и-и… Бедный Бруно-о-о-о-ов…
Капитан недовольно покосился на ефрейтора. Тот уже испускал нечленораздельное блеяние. Кондратьев сам с огромным трудом сдерживался.
— Тетеревский, отставить, — выдавил он и спохватился: — Послушай, Врунов.
Как этот черный умудрился тебе пластмассовым кувшином кочан проломить? Кувшин что, полный был? С водой?
Вопрос командира вызвал новый взрыв хохота. Туземные бюрократы, запертые за дверями всего коридора, с ужасом прислушивались. О, Солнечный бог! О, эти страшные и странные белые люди!
— Никак нет, товарищ капитан, — ротному повару вовсе не было смешно. — Я потом посмотрел. Ваза… то есть кувшин был из глины.
— Так. Мне можно посмотреть? Должен же я знать, каким оружием наносят ранения моим бойцам!
Врунов печально развел руками:
— Никак нет, товарищ капитан. Горшок разбился. Я хотел сказать, ваза… То есть — кувшин…
Десантники грохнули так, что мигнули настенные светильники. Тут уж не сдержался и капитан.
Кое-как отсмеявшись, он сказал:
— Ладно. Отвечай на второй вопрос. Ты жрать сможешь готовить?
Врунов сделал обиженное лицо:
— Ну я же повар!
— Вижу. — Капитан осторожно похлопал его по плечу. — Вижу, что повар. Останешься в строю.
11
Барабанная дробь разлеталась по окрестностям. Там-там-татата, там-там-татата, там-там-татата… Пять пар барабанщиков стояли друг против друга под кроной племенного дерева. Мелькали черно-розовые ладони. Извивались гибкие тела. Рассекали воздух конические палочки.
Население деревни в лучших галабиях толпилось вокруг. По случаю праздника Четвертого урожая на дерево были вывешены маски всех идолов народа фон, а выше прочих — маска Солнечного бога.
Жестокое солнце в тропиках. Боятся и почитают его африканцы. Скрестив руки на груди, стоял под деревом седой вождь Нбаби.
«Там-там-тататам, — гремело в двух шагах от него, — там-там-тататам!»
Люди ждали и пропитывались ритмом.
Ноги непроизвольно притопывали. Вращались покрытые татуировкой животы.
Тряслись головы и груди. Звенели праздничные кольца — по килограмму колец в каждом ухе бритоголовых женщин.
Внезапно все стихло. С одной из сторон площади толпа расступилась, чтобы пропустить процессию.
Во главе важно выступал главный колдун деревни Губигу. Его мускулистые руки сжимали над головой два ножа — в каждом не меньше полуметра длины. Каплу описывал ножами восьмерки. Белые праздничные полосы на широком лице придавали ему особенно свирепое выражение.
Острейшие лезвия пролетали в считанных миллиметрах от пальцев и головы колдуна. Он напоминал дирижера симфонического оркестра и одновременно — каратеку с нунчаками. Утренние лучи отскакивали от стали в глаза собравшимся, делаясь солнечными зайчиками. Люди вздрагивали.
Следом за Каплу мужчины в головных украшениях из цветных хлопковых нитей вели двух быков. Можно было подумать, что вся сила животных ушла в рога.
Африканские травы, усваиваясь, превращались не в говядину, а в чудовищные лопасти на головах. Не в коня корм. Каждый рог имел две ладони ширины и больше метра длины. Всякий знает эту африканскую породу.
Невысокие животные с огромными саблеобразными рогами редко бывают хорошо откормлены. Не растут в Африке клевер с тимофеевкой. Туго в Африке с выпасами. Туго и с комбикормом. Даже ноги у саблерогих быков кривые: каждый в телячьем возрасте переболел рахитом.
Быки словно что-то понимали в происходящем и беспокоились. Погонщики дубасили их увесистыми палками по торчащим ребрам.
Появление процессии на площади вызвало крики радости. Голод не тетка. Немедленно отыскались помощники с большими глиняными сосудами. В Губигу была гончарная мастерская, где работали женщины.
Нбаби повернулся к племенному дереву, простер руки к маске Солнечного бога и повалился на землю.
Затем рухнул как подкошенный колдун.
Потом погонщики обоих быков и ассистенты с сосудами.
Дружно взмахнув палочками, пали ниц десять барабанщиков.
И, наконец, залегла вся деревня.
Люди не сводили глаз с раскрашенных масок и умоляли их быть снисходительными. Люди поглядывали на колдуна и умоляли его быть расторопнее. В животах урчало.
Первым вскочил Каплу. Корча страшные гримасы, бросился к одному из быков.
Степенно, переполненный чувства собственного достоинства, поднялся представитель племенной аристократии вождь Нбаби.
Спустя мгновение все были на ногах.
Барабанщики затеяли мелкую и тихую сбивку, которая, однако, быстро прибавляла в громкости. Главный колдун скакал перед быком.
Тот отвечал довольно тупым взглядом.
Лишь размахивал хвостом, отгоняя мух.
Странный бык. Это, должно быть, от голода. В дороге волновался, крутил рогатой башкой, думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55