— Послушайте, Василий Константинович, а что это за побоище на набережной Прогресса? — неожиданно спросил посланец Москвы. — Как дело было?
Рука капитана застыла над бумагой.
Что отвечать? Как отвечать? Если бы не авторитет Бориса Петровича, он бы не раздумывал ни секунды.
— Вчера группа местных жителей проявила неуважение к Советской Армии, — выдавил наконец Кондратьев.
— Пишите, — равнодушно сказал человек без дагомейского загара. — Не забудьте указать, кто и по чьему приказу восстановил честь и достоинство Советской Армии.
— Что это значит, Павел Федорович?
Какое это имеет отношение к операции?
Человек без загара покосился вверх, на портрет Брежнева, словно испрашивая совета у мудрого вождя. Потом махнул рукой.
— Ладно. Не будем делать парижских тайн, — сказал он. — Среди избитых парней оказался сын ближайшего сподвижника товарища Ногмы. Сын человека, который сидел в тюрьме еще при французских колонизаторах. Этот юноша пострадал больше других. Выбиты передние зубы, сломана челюсть, сотрясение мозга, на теле многочисленные кровоподтеки. Кроме того, мальчишка был сброшен в реку, сломал при падении ногу и вообще чудом не утонул. Чтобы принести хотя бы формальные извинения, мы, как вы понимаете, должны знать, что на самом деле произошло.
— Все произошло на моих глазах, — твердо сказал капитан. — Вы говорите именно о том парне, который бросился на прапорщика Иванова с ножом. Естественно, негритенку не поздоровилось.
— Пишите, — повторил человек без загара. — Но имейте в виду: все потерпевшие в один голос утверждают, что какой-то громила подошел к их мирной компании и принялся избивать всех без разбора. Молодой человек выхватил нож только после того, как решил, что белый решил забить их насмерть.
После четырехчасового общения с посланцем Москвы капитан выбрался из кабинета легкими винтами. Подобное ощущение он испытывал на тренировках вестибюлярного аппарата, когда его вертели и трясли в дьявольских тренажерах, словно он груда камней, а не живой человек.
На улице перед посольством покуривал прапорщик Иванов.
— Друг, оставь покурить, — жалобно попросил Кондратьев словами Владимира Высоцкого.
— Что с тобой делали, Вася? — спросил прапорщик, усаживаясь за руль джипа.
— Мудохали, — уронил капитан и промолчал всю оставшуюся дорогу.
С этого момента эйфория первых дней быстро испарялась. В тридцать лет очень приятно устраивать государственные перевороты, но нельзя забывать, что в этом деле, как во всяком другом, существует разделение труда.
Кто-то переворачивает, а кто-то потом налаживает нормальную жизнь. Ну, настолько нормальную, насколько нормальной она представляется заказчику.
Спустя неделю после того, как рота капитана Кондратьева привела к власти в Дагомее председателя Социалистической партии Хериса Ногму, на Лубянке и на Старой площади окончательно поверили в стабильность нового режима.
У специальных московских товарищей начались загранкомандировки. Один за другим советники, инструкторы, специалисты покидали салоны самолетов и ступали на трапы, чтобы погрузиться в терпкий воздух и экзотические проблемы Западной Африки.
Аэродром Порто-Ново капитан поручил охранять одному из отделений взвода сержанта Агеева. Еще одно отделение Кондратьев выделил для патрулирования территории порта.
Этого было явно недостаточно, но в городе находилось немало других важных объектов. Почта, телеграф, мосты — все орешки непросты. Караул пришлось поставить даже у Национального банка. Банк сгорел, а ценности остались в глубоких подвалах, устроенных еще французами.
Капитан, поначалу лелеявший мечту съездить в гостеприимную деревню народа фон — въехать эффектно, как бы на белом коне, властелином страны, — совершенно сбился с ног.
Бойцов катастрофически не хватало.
Десантники спали по четыре часа. В остальное время они несли охрану всего подряд, потому что никакими собственными надежными формированиями новое правительство не обладало.
В первые сутки с просьбами прикрыть тот или иной объект к капитану обращался через секретаря лично товарищ Ногма. Затем в правительстве появился министр национальной безопасности. С этим молодым крепким негром, по крайней мере, можно было разговаривать по-русски, он окончил Московский университет.
«Вот суки черномазые! — возмущался про себя капитан. — Я им в руки страну не только отдал, но и удерживаю, а они в Кремль накапали! Какая кожа черная, такая и благодарность. Чернее ночи».
Впрочем, скоро личное общение Кондратьева с первыми лицами Дагомеи сошло на нет. В кабинете-спальне начальника президентской гвардии, где поселился капитан, днем и ночью разрывался телефон.
Перед единственным боевым подразделением в стране ставили задачи все, кому не лень. Звонили представители Международного отдела ЦК, Министерства обороны СССР, Генштаба, Министерства путей сообщения, Гостелерадио и ТАСС. Через секретаря связывался с Кондратьевым похожий на Евгения Леонова посол. Лично названивал хлипкий Павел Федорович.
Во всем этом был один плюс. Звонившие отдавали распоряжения на чистейшем русском.
Все остальное было минусом. Капитан устал втолковывать понаехавшей из Союза публике, что его рота ВДВ даже не укомплектована в точном соответствии штатному расписанию. Не хватает нескольких офицеров.
Капитан устал доказывать, что с охраной корпункта ТАСС прекрасно справится чернокожий милиционер. Устал объяснять, что его люди служат в элитарном подразделении и не должны перетаскивать багаж прибывающего и убывающего начальства.
Капитан просто устал. Питался он в джипе, метаясь между объектами. Некогда даже было посмотреть телевизор, чтобы узнать, как восприняли в мире события в Порто-Ново.
Он уже не мечтал побывать в Губигу, чтобы провести час-другой со своей Черной Венерой. Всей душой Кондратьев рвался в Ленинград, и милые образы домашних то и дело вставали перед глазами.
После очередного тяжелого разговора с начальством капитан сидел в грустной задумчивости и никак не мог заставить себя встать.
Это необходимо было сделать для того, чтобы лично, как того требовало начальство, проверить надежность охраны здания ЦИК — центральной избирательной комиссии. Страна готовилась к первым в своей истории свободным демократическим выборам на однопартийной основе.
— Товарищ капитан, тут морда хазарская передает! — с радостным криком влетел в кабинет сержант Агеев.
— Что-то ты совсем распустился, Агеев, — зло сказал капитан. — Я не пахан, и вы не воры, чтобы кликухи друг другу клеить.
— Виноват, товарищ капитан! Радист Гуревич только что передал из порта: прибыла техника.
«Слава Солнечному богу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55