Как моя мать... Понятно, когда богатеев убивают. Но нищету! Стыдно спрашивать, но спрошу - может быть, у неё какое-нибудь дорогое колечко было? Или перстенек? Или цепочка золотая?
- Стыдно сказать, Татьяна, но она недавно снесла в скупку свое обручальное кольцо. Я сначала не заметила... Потом смотрю... Моему Юрке нужна была операция, с ухом-горлом у него проблемы. Деньги позарез! Вот и снесла, оказывается... За что же её убивать? За что?!
Я, конечно, верила Дарье. Никаких причин не верить ей у меня не было. Но если бы мы с ней поговорили - и разошлись... А то ведь мне надо разыскивать правду, чистую правду, связанную со смертью её матери. Поэтому до конца я верить ей не могла. Поэтому на другой день поехала в милицию, к следователю.
Он принял меня нормально. Не отмахнулся, не стал, как бывает, изображать крайнюю занятость, намекая на то, что хоть ты и журналистка, а я на тебя плевал, мало ли вас развелось и ходют, ходют, высматривают. Молодой парень. Мы с ним сразу нашли общий язык. Хотя ничего нового я от него не узнала.
- В остатках чая был клофелин. Но она его принимала от давления. И в организме с избытком было этого самого... Кто-то мог подсыпать? Мог. Надо искать. Чем и занимаемся. С другой стороны, она сама могла превысить дозу. Почему? Ну не рассчитала... Или, может, жить надоело... Такое тоже бывает.
- А может так быть, что отравили её совсем другим препаратом, а клофелин сыпанули в чашку для отвода глаз?
- Запросто, - ответил следователь. - Сейчас столько способов есть! Столько лекарств-ядов из-за границ навезли! - Он отхлебнул из стакана черный, с парком, кофе, встал из-за стола, прошелся справа налево, слева направо, продемонстрировав хороший рост. - Почему вы именно этим делом интересуетесь? - остановился резко и глянул на меня в упор карими, блестящими глазами.
- Потому что умерла или погибла поэтесса... Я её знала...
- Ясненько. Ну что ж, звоните, заходите. Если будет что-то новенькое сообщу...
- Спасибо, - сказала я. - Хочу верить, что вы найдете ответы на вопросы.
- Но не сразу. Как хотите, но дел невпроворот. Сами знаете - убийство за убийством... Сил не хватает... Бегаешь с высунутым языком...
- Понимаю... Но скажите, у вас хоть есть уже фоторобот этого парня, что приходил на дачи с этими "благотворительными продуктами"?
- Пока нет. Приоткрою маленькую неувязочку: он в черных очках был, в усах. Усы могут быть наклеенные. Но усы всегда бросаются в глаза. Очевидцы запомнили именно их. И очки. Трудно с такими данными рисовать фоторобот...
Куда дальше? Решила идти в Союз писателей, уточнить, кто умер за прошедшие три месяца. Кроме тех, чьи фамилии значились в странном списке. Союзов, как оказалось, было несколько, в зависимости от политических и национальных симпатий. В том, где состоял Семен Григорьевич Шор, значившийся как драматург, поэт и переводчик, встретили меня очень любезно, но попросили подождать, потому что именно в эти минуты решался вопрос о дачах в Перебелкине. На этих дачах, как я поняла, до самой смерти поселились-угнездились всякие литературные начальники ещё советского периода, и теперь они хотели приватизировать эту общественную собственность. В приоткрытую дверь кабинета я увидела вдруг сверхизвестного поэта Отушенку, как оказалось потом, специально прилетевшего из Америки, где он спасается от нашей российской демократии, которой когда-то пел дифирамбы. Прилетел же он для того, чтобы убедить широкую общественность в том, что ему следует отдать дачу в собственность. Я имела возможность услышать его аргументацию:
- Мои заслуги перед отечественной литературой... Я давно живу на этой даче... Я не настолько богат, чтобы купить себе новую дачу...
- Побойтесь Бога! - вскричал тонкий женский голосок. - Как можно! Это же не государственная собственность, а общественная! Эти дачи принадлежат всем писателям! Почему вы хотите их ограбить? На каком основании?
- На основании своих заслуг перед отечественной литературой! - живо отозвался длинный костлявый старец. - И не вижу здесь ничего аморального!
- Я согласен с Александром Евгеньевичем, - пробасил некто. - Пишите в протокол. Поддерживаю эту идею. Чего скрывать: в Союзе есть люди заслуженные, а есть так себе... И я, Борис Жатинский, за барахло себя считать не намерен. Я перевел десятки книг. Почему же мне не получить в собственность немного дачной площади?
- побойтесь Бога! - вскричал тот же тонкий женский голос. - Литфонд это товарищество, это прежде всего забота о самых бедствующих...
"Ну и ну, - подумалось мне, - и тут разбойничьи нравы". И уже ничуть не удивилась, когда этот самый литначальник Борис Жатинский принял меня с раздражением человека, которому не удалось ухватить лакомый кусок, а все остальное ему, стало быть, до лампочки.
- Шор? А что Шор? - бранчливо переспросил меня сильно пожилой толстячок, с трудом запихавший себя в коричневые вельветовые брюки. В глаза он мне не смотрел. - Шор был переводчиком... в основном... Ну драмы писал... Что еще? Ну умер. Сердце. Сейчас масса народу умирает от сердца. Вы пришли удивляться? Что поделаешь - сначала живем, потом умираем. Кстати, он не принадлежал к нам, "левым". И к "правым" не принадлежал. Барахтался сам по себе... не осуждаю. Его право.
- Вы были на его похоронах?
- Нет. Честно скажу, нет, - рыженький этот толстячок продолжал командирски распоряжаться событиями и фактами, а заодно и моими пристрастиями. - Почему я должен был быть? Вам от этого было бы легче? Или кому? Я не имею времени находиться сразу в нескольких местах. Шор, скажу честно, не числился в корифеях... так, немножко драматург... немножко переводчик... О чем говорим? Не мальчик, а совсем наоборот. Ему стукнуло семьдесят пять! Или все восемьдесят! Я не могу помнить! Я скорблю, но есть ещё жизнь, есть проблемы! Что вам дался Шор? Если даже его сын не приехал хоронить отца! Сослался на нездоровье! Хотя из Тель-Авива всего ничего лететь и есть полный комфорт!
- У Семена Григорьевича какой характер был? Он, может быть, имел врагов?
- Остановитесь! Какие враги! - закричал на меня начальник "левых". Он был исключительно тихий человек. Он никуда не совался! Он зарабатывал себе на небольшой кусок хлеба и не посягал на булку с большим куском масла! Тихо жил, тихо умер. Почему он вас так заинтересовал? - толстяк уставил в меня короткий палец, заросший рыжим пухом. - Что вы хотите от меня узнать? Есть причины эксгумировать труп? Я и без этого вам скажу - попивал мальчик, излишне попивал... О чем речь?
- Да нет, просто я собираю материал о жизни писателей... Их насущных проблемах... как им вообще в сегодняшних условиях... Кто может приспособиться, кто не очень...
- Умный всегда приспособится! Дурак - никогда! - пылко выпалил Борис Жатинский. - Все. Я пошел. Мы, "левые" писатели, сегодня проводим очередное торжество по случаю награждения наших сторонников премией "Пенкин-клуба".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
- Стыдно сказать, Татьяна, но она недавно снесла в скупку свое обручальное кольцо. Я сначала не заметила... Потом смотрю... Моему Юрке нужна была операция, с ухом-горлом у него проблемы. Деньги позарез! Вот и снесла, оказывается... За что же её убивать? За что?!
Я, конечно, верила Дарье. Никаких причин не верить ей у меня не было. Но если бы мы с ней поговорили - и разошлись... А то ведь мне надо разыскивать правду, чистую правду, связанную со смертью её матери. Поэтому до конца я верить ей не могла. Поэтому на другой день поехала в милицию, к следователю.
Он принял меня нормально. Не отмахнулся, не стал, как бывает, изображать крайнюю занятость, намекая на то, что хоть ты и журналистка, а я на тебя плевал, мало ли вас развелось и ходют, ходют, высматривают. Молодой парень. Мы с ним сразу нашли общий язык. Хотя ничего нового я от него не узнала.
- В остатках чая был клофелин. Но она его принимала от давления. И в организме с избытком было этого самого... Кто-то мог подсыпать? Мог. Надо искать. Чем и занимаемся. С другой стороны, она сама могла превысить дозу. Почему? Ну не рассчитала... Или, может, жить надоело... Такое тоже бывает.
- А может так быть, что отравили её совсем другим препаратом, а клофелин сыпанули в чашку для отвода глаз?
- Запросто, - ответил следователь. - Сейчас столько способов есть! Столько лекарств-ядов из-за границ навезли! - Он отхлебнул из стакана черный, с парком, кофе, встал из-за стола, прошелся справа налево, слева направо, продемонстрировав хороший рост. - Почему вы именно этим делом интересуетесь? - остановился резко и глянул на меня в упор карими, блестящими глазами.
- Потому что умерла или погибла поэтесса... Я её знала...
- Ясненько. Ну что ж, звоните, заходите. Если будет что-то новенькое сообщу...
- Спасибо, - сказала я. - Хочу верить, что вы найдете ответы на вопросы.
- Но не сразу. Как хотите, но дел невпроворот. Сами знаете - убийство за убийством... Сил не хватает... Бегаешь с высунутым языком...
- Понимаю... Но скажите, у вас хоть есть уже фоторобот этого парня, что приходил на дачи с этими "благотворительными продуктами"?
- Пока нет. Приоткрою маленькую неувязочку: он в черных очках был, в усах. Усы могут быть наклеенные. Но усы всегда бросаются в глаза. Очевидцы запомнили именно их. И очки. Трудно с такими данными рисовать фоторобот...
Куда дальше? Решила идти в Союз писателей, уточнить, кто умер за прошедшие три месяца. Кроме тех, чьи фамилии значились в странном списке. Союзов, как оказалось, было несколько, в зависимости от политических и национальных симпатий. В том, где состоял Семен Григорьевич Шор, значившийся как драматург, поэт и переводчик, встретили меня очень любезно, но попросили подождать, потому что именно в эти минуты решался вопрос о дачах в Перебелкине. На этих дачах, как я поняла, до самой смерти поселились-угнездились всякие литературные начальники ещё советского периода, и теперь они хотели приватизировать эту общественную собственность. В приоткрытую дверь кабинета я увидела вдруг сверхизвестного поэта Отушенку, как оказалось потом, специально прилетевшего из Америки, где он спасается от нашей российской демократии, которой когда-то пел дифирамбы. Прилетел же он для того, чтобы убедить широкую общественность в том, что ему следует отдать дачу в собственность. Я имела возможность услышать его аргументацию:
- Мои заслуги перед отечественной литературой... Я давно живу на этой даче... Я не настолько богат, чтобы купить себе новую дачу...
- Побойтесь Бога! - вскричал тонкий женский голосок. - Как можно! Это же не государственная собственность, а общественная! Эти дачи принадлежат всем писателям! Почему вы хотите их ограбить? На каком основании?
- На основании своих заслуг перед отечественной литературой! - живо отозвался длинный костлявый старец. - И не вижу здесь ничего аморального!
- Я согласен с Александром Евгеньевичем, - пробасил некто. - Пишите в протокол. Поддерживаю эту идею. Чего скрывать: в Союзе есть люди заслуженные, а есть так себе... И я, Борис Жатинский, за барахло себя считать не намерен. Я перевел десятки книг. Почему же мне не получить в собственность немного дачной площади?
- побойтесь Бога! - вскричал тот же тонкий женский голос. - Литфонд это товарищество, это прежде всего забота о самых бедствующих...
"Ну и ну, - подумалось мне, - и тут разбойничьи нравы". И уже ничуть не удивилась, когда этот самый литначальник Борис Жатинский принял меня с раздражением человека, которому не удалось ухватить лакомый кусок, а все остальное ему, стало быть, до лампочки.
- Шор? А что Шор? - бранчливо переспросил меня сильно пожилой толстячок, с трудом запихавший себя в коричневые вельветовые брюки. В глаза он мне не смотрел. - Шор был переводчиком... в основном... Ну драмы писал... Что еще? Ну умер. Сердце. Сейчас масса народу умирает от сердца. Вы пришли удивляться? Что поделаешь - сначала живем, потом умираем. Кстати, он не принадлежал к нам, "левым". И к "правым" не принадлежал. Барахтался сам по себе... не осуждаю. Его право.
- Вы были на его похоронах?
- Нет. Честно скажу, нет, - рыженький этот толстячок продолжал командирски распоряжаться событиями и фактами, а заодно и моими пристрастиями. - Почему я должен был быть? Вам от этого было бы легче? Или кому? Я не имею времени находиться сразу в нескольких местах. Шор, скажу честно, не числился в корифеях... так, немножко драматург... немножко переводчик... О чем говорим? Не мальчик, а совсем наоборот. Ему стукнуло семьдесят пять! Или все восемьдесят! Я не могу помнить! Я скорблю, но есть ещё жизнь, есть проблемы! Что вам дался Шор? Если даже его сын не приехал хоронить отца! Сослался на нездоровье! Хотя из Тель-Авива всего ничего лететь и есть полный комфорт!
- У Семена Григорьевича какой характер был? Он, может быть, имел врагов?
- Остановитесь! Какие враги! - закричал на меня начальник "левых". Он был исключительно тихий человек. Он никуда не совался! Он зарабатывал себе на небольшой кусок хлеба и не посягал на булку с большим куском масла! Тихо жил, тихо умер. Почему он вас так заинтересовал? - толстяк уставил в меня короткий палец, заросший рыжим пухом. - Что вы хотите от меня узнать? Есть причины эксгумировать труп? Я и без этого вам скажу - попивал мальчик, излишне попивал... О чем речь?
- Да нет, просто я собираю материал о жизни писателей... Их насущных проблемах... как им вообще в сегодняшних условиях... Кто может приспособиться, кто не очень...
- Умный всегда приспособится! Дурак - никогда! - пылко выпалил Борис Жатинский. - Все. Я пошел. Мы, "левые" писатели, сегодня проводим очередное торжество по случаю награждения наших сторонников премией "Пенкин-клуба".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120